(не) Молчи (СИ) - Прим Юлия

— Нам, — заключает безоговорочно тот, кто, наравне с сыном, так и остался для меня самым любимым. — Нам, Мира, — вторит вкладывая в короткую фразу слишком глубокий смысл. — Ты уже утром поймёшь почему. Неделя, две, максимум месяц. Озерцов был в разработке у всех. Ни я так…, — берёт паузу, целуя мои зажатые веки. — Прости, что я. Но поверь, так для вас в разы лучше. Это работа. Если бы другой выполнил её чище…

— Меня бы не было, — выдаю тихо. Лежу, распластанная по постели мужским телом, дышу с ним в унисон. Ощущаю каждое мимолетное сердцебиение, слышу каждый вздох, что закручивает воздух в лёгких в спирали. Я видела его шрамы на спине. Что это? Скорее всего осколки. Я могу прощупать их пальцами. Три, пять, больше?

— Меня бы тоже не было, — дополняет он на глубоком выдохе. — Но вначале того урода, который посмел бы на тебя посягнуть.

— Мы сможем где-то начать всё сначала? — поджимаю губы, что он покрывает короткими поцелуями и боюсь услышать три противоречащие мне буквы…

— Не сразу, — признаёт честно. — Но я выторгую у них и этот билет. Веришь?

— Да, — дую на глаза. Неминуемо и на него тоже. Улыбаюсь нелепости, будто пропуская сквозь фильтр всё тяжкое. — Ты познакомишь меня со своей мамой?

— Если тебя не смущает тот факт, что она зовёт меня немного иначе, — в первый раз за два дня ощущаю, как улыбка касается его губ. Убирает всю серьёзность и сталь, и возвращает мне того простого, отчасти забавного, любимого парня.

— Свят? — уточняю целуя поднятые вверх уголки.

— Святослав Алексеевич Женич, — поправляет беззлобно, точно приоткрывая пазл, которого мне не хватало.

Голова трещит от эмоций и информации, но наряду с ощущениями и чувствами это всё уходит на задний план и уступает перед жизненно важным вопросом:

— И какое отчество мне теперь писать сыну?

— Не имеет значения. Как и с твоей фамилией, — чеканит правдиво. — Главное, что ты моя, и он мой.

— Почему «мирный»? — уточняю на эмоциях, перед тем, как повторно расплакаться.

— По той же самой причине, — поясняет он мягко. — Потому что твой и никак иначе. Навсегда. До конца. И вообще по жизни. Куда угодно. Только с тобой.

— А если я попрошу…, — выпускаю остаток воздуха, под новым толчком, что придавливает к матрасу. — Остановиться…, — дополняю, возвращая способность хоть как-то мыслить.

— Я выторгую для нас и этот билет…, — шепчет, затыкая мне рот поцелуем. «Когда-нибудь…» — остаётся висеть недосказанностью в душном воздухе. Он по привычке купирует поцелуями мои частые стоны, что когда-то вполне могли разбудить спящих через стенку родителей. А теперь, тоже могут, только уже нашего сына.

4. Бог устал нас любить

Мира

Утро. Ранее и самое неприятное, началось для меня с яркого запаха кофе, с ощущения присутствия в моей жизни любимого человека, с момента, что навевает спросонья бессознательную улыбку, ведь никогда раньше рядом с ним подобного не испытывала.

Настроение только пытается взметнуться вверх, как с грохотом летит вниз. А потом падает ещё ниже и ниже.

В глаза бросается открытый сейф, спрятанный ранее на стене, за одной из картин Михаила. На полу и на столике сложены ровные стопки бумаг, внутри виднеются деньги и ещё какие-то папки.

Голова тут же отвечает ощутимым проколом, а желудок взбрыкивает от мысли о грядущих похоронах. Про завтрак невозможно думать и вовсе. Только вздыхать и желать, чтобы всё оказалось кошмарным сном. Закрывать глаза и только вздыхать…

— Привет, — протягивает от порога мой ночной гость. Бесшумно приближается к постели с чашкой ароматного кофе. Красивый. Без тени усталости на лице. Привычно одет во всё тёмное.

— Привет, — стыдливо прижимаю одеяло к груди. Кусаю губы, прячу от взгляда нагое тело. Шторы слегка приоткрыты, но уже порядком светло. Зазор пропускает взошедшее солнце. Семь? Не меньше. С минуты на минуту проснется сын, начнет капризничать… — Как он ночью? — продолжаю свою мысль, будто тот, кто стоит напротив способен её услышать.

— Нормально, — бесстрастно пожимает плечами, будто в общении с сыном всё привычно и досконально понятно. — В полудрёме поскулил, поел, на руки пошёл без вопросов.

Усмехаюсь чужому бесстрашию, ищу взглядом свою одежду, объясняю попутно:

— Женечка уже вполне способен вылезти из кровати и прибежать. Маленьким детям сложно правильно обосновать всё непривычное. Твоё появление здесь тоже.

— Кофе, — спокойно протягивает он в мои руки. — Сейчас найду твою одежду.

Соглашаюсь и пью, наблюдая за каждым движением, осушаю разом пол чашки, прослеживая мимику, которой была лишена на долгие годы, сдержанность, за собранностью и монотонностью, в которой скрыт нереальный самоконтроль. Наблюдаю, за всем, что так отмаливала и обливала слезами, лишь бы вернулся, вот так просто, живой.

— Поцелуй меня, пока сын не проснулся, — шепчу тихо и тяну вверх дрожащие уголки губ.

Улыбаюсь. Ему. И новому дню. Вопреки всем обстоятельствам, совести и почившей перед трауром логике. Прошу о том, что предстаёт моим по праву с утра. Один поцелуй. Всего пара минут. Мои. Лично.

Он движется вперёд абсолютно бесшумно. А я смотрю и не верю, что вижу в реальности, на свету, вижу так близко, словно привычно и буднично: как отклоняется при движении светлый ёжик слегка отросших волос, как смотрят на меня голубые глаза, цвета мирного неба, как растягиваются в улыбке губы, под которыми даже слёзы становятся сладкими. Он отодвигает мою чашку на прикроватную тумбочку, нависает сверху, непробиваемым куполом, забирается в одежде под одеяло и накрывает собой, купируя смех, который этим всем вызывает.

— Я тебя люблю, Ветерок, — загоняет фразу в сердце так, что невозможно не верить. — Больше жизни люблю тебя, Мир. Каждый день там любил, а здесь и вовсе потерял меру. Ежесекундно бы с тобой был, не выпускал бы из рук, пока на то были силы.

— И у тебя за это время…? — кусаю губы, хмурюсь, спонтанно уточняя совершенно не то, что хотелось ему ответить. Уворачиваюсь, понимая, что испортила всё, что можно было испортить. Зачем мне знать? Ведь скажет правду. Зачем я вообще начала?

— Мне как-то было некогда, — заключает он тихим смешком. — Нет, спустя четыре месяца от отъезда, в госпитале были медсестры. Наверное. Честно, смутно помню то время. Зато точно знал, что здесь ждала самая желанная и любимая девочка. Ждала не только меня, но ещё и нашего с ней ребёнка, — выдыхает, собирая всю мою дрожь под этой волной. И шепчет, уже без смешков и улыбок. — Я очень сильно пытался к тебе вернуться. Правда. Но пришлось изначально повоевать, взять пару-тройку наград на грудь, завершить начатое, доказать, что я заслушиваю этого права.

— Не продолжай… Пожалуйста, — прошу тише, чем он.

Горячие губы покрывают мои скулы и щеки краткими поцелуями, проходят по глазам, расслабляя веки из-под которых вновь готова прорваться плотина.

— Не продолжать целовать? — уточняет лукаво. — Или продолжать? — задаётся в переходе на губы.

— Продолжать любить, — смеюсь тихо, подставляя солёные щеки под поцелуи и крепкие руки. — Я тебя очень-очень, Жень… Свят… Как бы тебя где ни звали.

— Мам, — тонкий испуганный голосок отрезвляет обоих. Поворачиваю голову к сыну, вытираю остатки слёз, а проговариваю спокойным тоном тому, кто нахально пристроился сверху:

— Я всё ещё не одета.

— Сейчас будет, — сдержанно прилетает в ответ. Он встаёт. Позволяет забрать под одеяло найденные им вещи. Без резких движений подходит к оторопевшему сыну. Усаживается на колени рядом с кучками каких-то ценных бумаг и начинает рассказывать, вернее напоминать ребенку то, что они ещё ночью довольно успешно с ним познакомились.