(не) Молчи (СИ) - Прим Юлия

— Спасибо, — опускаю взгляд в полупоклоне. Встаю. Мужчины в зале встают тоже.

— Всего доброго Мария Степановна, — кланяется папа. Крепче сжимает мою ладонь и тянет на выход. — Приедем незадолго до начала, — комментирует мне по пути.

Покидаем серые стены. Садимся в машину. Скупо. Тревожно. Каждый думает о своём и всё-таки вместе.

— Кто эта женщина? — задаю вопрос, лишь бы отвлечься по пути в церковь. Видеть Михаила в гробу, даже после услышанного…

— Главный прокурор, — поясняет отец. — Одна из тех, кто курирует это дело. Именно она настояла на твоём переезде. Филатова.

— Как ты сказал…? — хмурюсь, обращаясь к отцу.

— Филатова Мария Степановна, — повторяет папа, не отрывая задумчивого взгляда от дороги. — Главный прокурор. У неё невестка Полина, дочь моего друга и сын при должности на заводе.

— Да, — выдыхаю протяжно. — Я поняла о ком ты. Женечка знает маленькую девочку.

«Мама при такой должности, а он не волшебник…» — хмыкаю про себя, припоминая слова Глеба. Ну-ну. Он всегда знал больше, чем выдавал…

— Приехали, — вырывает папа из мыслей. — Повязка, цветы, — напоминает мне мягко.

Киваю и фиксирую волосы. Он помогает выйти из автомобиля, ведёт сквозь парковку и толпу ко входу.

Крещусь у небольшой церквушки. Молчу, лишь кивая на всё поступающее от знакомых и тех, кого вижу впервые. Принимаю чужие слова. Выслушиваю о том, что родители Михаила тоже рано ушли, а он был единственным сыном.

Свечи. Запах ладана. Гроб…

Всё дальнейшее стирается в один длинный трагичный кадр. Я почти не моргаю, не плачу, отрешаюсь от всего и смотрю вперёд.

Невеста — ни невеста. Вдова — ни вдова. Но та, которая обязана проводить и оставить какую-то добрую память… Несмотря на…

Лишь к вечеру возвращаюсь в квартиру. Спешу нырнуть под ледяную струю и смыть с лица всю тяжесть и горечь этого дня, а потом нырнуть в объятия сына и им надышаться.

— … Мария Степановна уверяет, что ей придётся уехать, — слышу разговор родителей в кухне. Мама делает чай, папа монотонно описывает вкратце минувшее.

— Куда? — задаётся она обеспокоенно.

— Не знаю, Ань, — устало принимает поражение тот, кто всегда чётко знает наперед всё в этой жизни.

Выхожу, покачивая ребенка. Мама усаживает нас обоих за стол, уточняет необходимость остаться. Отказываю мягко и вежливо. Сетую на то, что необходимо привыкать справляться самой. Папа поддерживает и в этом, уверяет, что одним днём всё не закончится, будут продолжаться описи, аресты и обыски. Ко мне явится специальная группа…

Провожаю их после заката, а ещё спустя час вновь натыкаюсь на присутствие того, при ком сын в одночасье лишается сна и становится активным, заинтересованным.

— Там вторые ключи у двери, — выдаю в виде напутствия. — Может ты перестанешь меня пугать такими вторжениями и просто ими воспользуешься?

— Так у меня давно есть ключ, — подмигивает, ловко крутя и подкидывая на руках сына. — Если вдруг решишь поменять замки, — угрожает смеясь, — он тоже будет.

— Не решу, — выдыхаю смиренно. Подхожу, чтобы оказаться прижатой к нему на правую руку. Левая держит у сердца сына.

Мотаю головой и целую. Поясняю, жестом своё молчание и утыкаюсь в родное плечо.

— Иди отдыхай, — шепчет нежно. — Пост сдал. Пост принял.

Целую щеки обоих любимых мужчин и иду. Отдыхать от всего. В тихой надежде, что если не думать, то что-то получится…

2. Моё сердце

Мира

Спустя неделю страсти вокруг дела Озерцова ещё не улеглись. Мы с отцом так и остались завсегдатаями допросов, дознаний. В квартире, где мы временно проживаем с сыном, был проведен доскональный обыск, с последующей описью всего имущества и наполнения сейфа.

Двух недель также стало мало для того, чтобы страсти улеглись и о Михаиле слегка позабыли. Город маленький. Резонанс дошёл до Москвы, не считая многочисленных облав по всё области.

Днём, помимо властей, меня начали осаждать звонки с просьбой прокомментировать то или иное обстоятельство жизни и смерти Миши. Сменить номер мне было нельзя. В бумагах, что были подписаны ранее, это обстоятельство шло основополагающим. Оставалось только молчать, вновь испытывая себя на прочностью. А после заката, за крепким замком сильных рук, напитываться необходимой жизненной силой и ещё большим терпением, что продолжали из меня щедро высасывать.

«Ты — мой остов спокойствия в этом мире» — гласила надпись на стопке потрепанных писем. Я постепенно открывала их одно за другим. Дышала эмоциями любимого человека. Пропускала их сквозь себя. Впитывала. Добавляла новые кирпичики в наш стабильный, крепкий фундамент. Укрепляла его, пока мои любимые мужчины были заняты какой-либо игрой, или просто друг другом. Искоса наблюдала за ними, а сама продолжала выстраивать наш общий тихий мир, в котором искоренялась вся боль и обиды. В нём больше не оставалось места для этих эмоций. Слишком многое и масштабное занимала любовь и правда.

Прошло три недели. Расследование вышло на новый уровень. В официальном деле скопилось столько томов, что они вполне могли обеспечить Михаилу ни один срок на пожизненное. В этом Свят оказался прав.

Всё это время он тоже не сидел на месте и его усилиями… Его… работой, возможно, спасли тысячи жизней, которые могла загубить впоследствии циничная кучка людей… Я всё больше уверяла себя именно в этом. Подменяла понятия? Думаю нет. Скорее правильно расставляла факты, аргументы на чаши весов. И наблюдала с холодным рассудком за тем, что перевешивает по итогу, а не за тем, что прежде трогало сердце.

Три недели. Папа всё ещё периодически упоминал при мне разговоры о неминуемом переезде. На примете были родственники, ближние, дальние и Москва, в которую вскоре надо было возвращаться по осени. Ненадолго, для прохождения заочного курса перед ожидаемой сессией, но…

В общем, разговоры присутствовали, как с одной, так и с другой стороны. Свят тоже готовил меня. Только иначе. Более плавно и тихо. Объяснял, буквально на пальцах, что мы сможем: одни, где-то далеко и совершенно с нуля, начать новую жизнь без боязни выйти на улицу вместе с сыном и необходимости постоянно оглядываться, уверял, что мы справимся, вдвоём, без поддержки извне, с нашим ребёнком… А с двумя?

Именно этот вопрос уже почти сутки не даёт мне покоя. Мучает. В большей части физически.

Недомогание накрыло вчера, а догадка, об истинной причине, отчего-то явилась лишь к вечеру. Слишком мало времени, казалось вначале. А потом накрыло улыбкой, от неминуемой мысли и осознания с кем вновь угораздило по жизни связаться.

Вечер. Тесты в это время суток менее объективны. Да и возможности выйти из дома, без объяснения причины, фактически не было. Пришлось дождаться раннего утра, чтобы прогуляться перед самым завтраком до ближайшей аптеки.

И вот…

Держу пластиковую полоску в руке, смотрю на две ярко алые, перечеркнувшие белизну реагентом, и, с каждой секундой, всё меньше понимаю, что мне с этим делать. Со смерти Михаила ещё не прошло и сорока дней. Юристы улаживают все детали, касаемо нашего брака, а тут… Он не успел усыновить Женечку, но ребенок рождённый после заключённого брака должен быть автоматически прописан по мужу. Пусть этот муж и не успел побыть им и вовсе…

Сижу в ванной хороший десяток минут. Смотрю на тест и вновь, как и прежде, совсем не понимаю, как объяснить это папе и маме. Не впервой. Вроде. А не менее боязно.

Аккуратно зажимаю пластик в своём кулаке. Направляюсь к выходу из ванной, чтобы сыскать в границах квартиры какой-то поддержки. Хотя бы в слезах… Которые совершенно не хотят проливаться. Хотя бы в улыбке сына… Который всегда смотрит на меня со всей снисходительностью и любовью, похожей на ту, что наполнены и глаза его папы.