Я снова глупо киваю, и его руки опускаются на мои плечи. Он оказывает на них небольшое давление.
— На колени.
На мгновение меня охватывает паника, но он стоит позади меня, прижимается ко мне, обнимает меня, прижимая к себе. Одна рука накрывает одну грудь и сжимает ее, взвешивает, в то время как другая скользит под мое платье, кончики пальцев скользят в трусики, просто касаясь моего клитора. Я смотрю на нас вот так, мои губы слегка приоткрыты.
Вот как я выгляжу, когда хочу его.
— На колени, Хелена.
Я киваю. Не хочу его разочаровывать.
Он вытаскивает руку из моих трусиков. Они снова у меня на плече, и я опускаюсь на колени. Он снова перекидывает мои волосы через плечо, обнажая спину, слегка наклоняет мою голову вперед, так что я стою на коленях, склонив голову, как кающийся грешник, ищущий прощения у бога.
Он снова целует меня в плечо, спускает платье немного ниже по рукам, устраивая меня. Готовит меня. И когда он выпрямляется, включает телевизор на случайный канал, увеличивая громкость, я знаю, что он собирается сделать. Я точно знаю, почему он купил этот шнур. Почему старик так на меня посмотрел.
Я знаю.
Шестнадцатая глава
Себастьян
Она прекрасна.
Идеальная.
Ее кожа чиста, без следов. Волосы черные, похожие на самый темный водопад, если бы не эта непокорная серебристая прядь. Дикий и дерзкий, как и она сама.
Все это совершенство, вся эта испорченная кожа, заставляет меня хотеть сделать это, оставить на нем свое имя, выжечь его на задней части ее шеи. Услышать ее крик. Знать, что она моя.
Даже подошвы ее маленьких ступней, их уязвимость, когда она стоит передо мной на коленях, поджав пальцы ног, ожидая наказания — моя «маленькая кающаяся», — даже эти ступни вызывают у меня желание отметить. Марка. Собственная.
Я сглатываю, беру свернутую в рулон кожу, наматываю ее на кулак раз, другой. Мой член твердый, и я трахну ее, когда закончу. Трахну ее сзади, пока я буду смотреть на ее лицо в зеркале. Пока я наполняю ее.
Больной ублюдок.
Я улыбаюсь этому голосу.
Да, я.
— Не оборачивайся, — ямогу хотеть ее слез, но я не хочу оставлять отметины на ее красивом лице.
Она издает тихий, нервный звук, понимающе кивает. Она смотрит вниз, не на меня, не на нас. Не тогда, когда мы в таком состоянии.
Я немного отодвигаюсь в сторону и смотрю на самую широкую часть ее плеч. Она слегка дрожит, пока ждет. Хотел бы я засунуть руку ей в трусики, почувствовать, делает ли предвкушение ее такой же влажной, как и меня. Я должен заставить ее прикоснуться к себе, пока я наказываю ее. Может быть, я так и сделаю. Но не сейчас. Сначала боль.
Звук первого удара плети — самый сладкий, тончайшая прядь идеальной кожи, прожигающая линию на ее коже. Портя его. Прерывая всю эту совершенную красоту.
Но ее вздох, он еще слаще.
Ее тело качается вперед, и она ловит себя, упираясь руками в пол перед собой. Платье дамы спускается вниз по ее рукам, к талии, лифчик прижат на вершине ее твердых сосков.
Ее глаза встречаются с моими в зеркале. Интересно, как я выгляжу в ее глазах? Огромный, когда я стою над ней, самодельный хлыст в моей руке, твердый, как сталь, прижимающийся к моим штанам, мое тело крепко сжато.
Кожа вокруг ее темных глаз покраснела от слез. Ее рот - маленькая буква «О», но она не может быть удивлена.
Жестом приказываю ей вернуться в исходное положение. Она так и делает, слегка приподнимая голову, кладет руки на бедра, в ее теле больше смысла, чем в моем.
Вторая плеть идеально ложится под первую, и на этот раз, когда ее тело дергается вперед, она вскрикивает, как будто удар вышиб воздух из ее легких.
Я смотрю на эту красную линию, тонкую и злую, пересекающую даже тыльную сторону ее рук, в складке подмышки.
Я должен заставить ее поднять руки вверх, ударить снизу.
В другой раз.
Еще один удар плетью, и она стоит на четвереньках.
— Сколько? — задыхается она. Капли пота выступили у нее на лбу.
— Возвращаемся на позицию, — я еще могу заняться ее ногами.
— Я не собиралась ехать на поезде, — снова пытается она.
— Дело не в поезде, — это не так, и это так. Это касается всего. Я наказываю ее за непослушание, за то, что она взяла деньги, которые я оставил, за то, что провалила мой тест, за то, что доказала мою правоту.
Но это также касается подчинения. Все дело в том, что она Девочка-Уиллоу. Моя Девочка-Уиллоу. Мой кулак сжимается вокруг шнура.
— Возвращаемся на позицию. Сейчас.
Она вытирает глаза тыльной стороной ладони, и на этот раз, когда она возвращается в исходное положение, ее руки сомкнуты вокруг бедер, костяшки пальцев побелели, плечи напряжены. Она зажмурилась, когда я поднял свою руку.
Этот удар тяжелее. Она издает крик, и я проклинаю тот факт, что мы здесь, в этом отеле, что я должен включить телевизор. Что я не слышу, как ее крик нарушает идеальную тишину.
Я терял ее снова, и снова, и снова, пока не сосчитал коричневые линии, ни одна из которых не пересекала другую, каждая была уложена идеально, аккуратно, послушно, под последней. Хелена опирается на одну руку, наполовину стоя на четвереньках, тяжело дыша, пытается удержаться на ногах, терпит неудачу, но слишком горда, чтобы молить о пощаде.
Я сглатываю, поправляю ширинку брюк. Ее глаза следят за движением, и ярость наполняет их.
Черт, но она мне нравится такой.
— Тебе это нравится, — обвиняет она.
— Пока нет, но я это сделаю.
— Ты грязный, больной ублюдок.
Я фыркаю. Поговорите о горшке, называющем чайник черным. Она такая же грязная, как и я.
— Засунь руку себе в трусики, — она заглядывает мне в глаза, в панике качает головой, — Сделай это. Засунь руку в трусики и потирай свой клитор.
