Примерно через десять минут, десять минут, того, что он не произносит ни единого слова, десять минут, когда я чувствую, как его гнев пульсирует в машине, как отдельное существо, мы подъезжаем к магазину. Похоже на мужскую обувь.
Он дает водителю какие-то инструкции, прежде чем открыть дверь такси, не утруждая себя зонтиком, когда тащит меня за собой. Вдалеке я вижу голубое небо, но здесь льет дождь.
Когда мы входим, над дверью звенит колокольчик, тихо играет оперная музыка, слабый аромат недавно выкуренной сигары фильтруется запахом кожи и дорогого одеколона. Пожилой мужчина, читающий газету за своим столом, поднимает глаза на Себастьяна, улыбается в знак признания, встает.
Себастьян говорит ему несколько слов. Его тон резок.
Улыбка мужчины превращается в кивок и быстрый взгляд на меня. Он исчезает за занавеской.
Себастьян все еще сжимает мой кулак, и его рука кажется горячей.
Через несколько минут мужчина появляется снова с тонким кожаным шнуром длиной около трех футов. Себастьян отпускает мою руку, берет ее, обхватывает своим кулаком и проверяет на прочность.
Когда я поднимаю глаза на старика, он быстро отводит взгляд. Себастьян что-то говорит ему, засовывает шнур в карман, вручает ему несколько купюр, и через несколько минут мы снова садимся в такси и направляемся обратно в центр Вероны, в наш отель. К тому времени, как мы прибываем, дождь превратился в морось, но город промок насквозь, даже солнечный свет стал тускло-желтым.
Себастьян платит водителю. Мы оставляем зонтик, когда возвращаемся в отель, и на стойке регистрации он просит ключ. Они все еще используют старомодные ключи, которые вы сдаете, когда уходите. Мы поднимаемся в наш номер, и, оказавшись внутри, он наконец отпускает меня.
Я отступаю, смотрю на полумесяц, оставленный моими ногтями на ладони, оглядываюсь на него.
— Ты собираешься поговорить со мной?
Он снимает куртку, вешает ее, достает из кармана кожаную перевязь и кладет ее на стол рядом с дверью вместе с ключом от номера, на котором висит красная кисточка.
— Сними свою куртку и повесь ее.
Я делаю, как он говорит, и вешаю его рядом с его. Он оглядывает меня с ног до головы.
— И твои туфли тоже.
Я смотрю вниз, на ботинки, которые оставили следы грязи в комнате, и мгновенно становлюсь на два дюйма меньше.
— Пойдем в спальню.
— Зачем? — я осторожна. Он не собирается просто так оставить то, что я сделала.
— Потому что я так сказал.
Когда я не двигаюсь, он подходит ко мне. Я ожидаю, что он схватит меня за руку и заставит пойти за ним. Но вместо этого его кончики пальцев нежно касаются моей поясницы. Я иду с ним в спальню.
Он подходит к зеркалу в полный рост у дальней стены, отодвигает стул, чтобы освободить больше пространство, затем поворачивается ко мне.
— Иди сюда.
Я делаю это. Я стою спиной к зеркалу, лицом к нему. Он снова смотрит на меня, на пуговицы моего платья. Я замираю, когда он начинает расстегивать их, один за другим, стараясь при этом не касаться моей кожи.
— Что ты собираешься делать? — спрашиваю тихо, потому что он накажет меня. Я знаю это.
Он встречается со мной взглядом, затем переводит взгляд обратно на пуговицы, осторожно расстегивая каждую, не торопясь, пока платье не расстегнется чуть ниже моей талии. Он слегка приоткрывает ее, ровно настолько, чтобы уловить запах моей груди в кружевном лифчике. Оставив меня там, он идет в гостиную и возвращается с кожаным шнуром.
— Мне нужно связать тебя? — я смотрю на него, не зная, что он планирует. Он собирается связать меня этим?
— Что ты собираешься делать? — спрашиваю еще раз.
— Мне нужно связать тебя? — повторяет он.
— Нет, — я медленно, неуверенно качаю головой.
— Хорошо, — он протягивает руку, убирает волосы, которые из-за дождя прилипли к моему лбу, смотрит на меня, и на минуту я жалею о том, что сделала. Я сожалею, что отвергла его. Я сожалею, что сбежала.
— Я не собиралась садиться в поезд, — не собиралась. Это правда.
— Я знаю, — он касается моей щеки, как будто что-то вытирает, затем снова встречается со мной взглядом, — Повернись.
— Ты не должен наказывать меня, — но он накажет. И он это сделает. Его молчание говорит мне об этом.
— Зачем? — спрашиваю. Я чувствую, что начинаю дрожать. Чувствую жар слез, подступающих к моим глазам.
— Повернись, Хелена. Делай, как я говорю. Очень важно, чтобы ты делала, как я говорю.
Я медленно поворачиваюсь так, чтобы оказаться лицом к зеркалу. Я не смотрю на нас, не сразу. Вместо этого я смотрю на отражение в окне, вижу, как снаружи удлиняются тени по мере того, как медленно опускается вечер. Должно быть, меня не было несколько часов.
Когда я чувствую его руки на себе, я наблюдаю за ним. Они у меня на плечах, и он сжимает их, потирает. Обхватывает их своими большими руками. Я хочу прижаться к нему, я хочу взять свои слова обратно, прислониться к его мощной груди и позволить ему обнять меня. Не наказывай меня.
Но его пальцы хватают мое открытое платье и медленно, нежно, так осторожно стягивают его с моих плеч, не снимая полностью, только наполовину вниз по рукам. Он проделывает то же самое с бретельками моего лифчика. Его руки обжигают мою кожу, когда он собирает мои волосы и приподнимает их, чтобы перекинуть через плечо, прежде чем поцеловать.
Его губы мягки на моей коже.
— Ты идеальна, — говорит он моему отражению.
Я поворачиваю голову, моя щека почти касается его. Загривок у него шершавый. Он теплый. Я почти поворачиваюсь, но он, должно быть, чувствует это и слегка качает головой. Его руки лежат на моих руках, потирая их.
— Я собираюсь наказать тебя, Хелена.
Мои слезы начинают литься, как послеполуденный дождь. Я киваю головой. Я знаю, что он собирается наказать меня. И я знаю, что это будет сильно. Не так, как раньше. Не то что тогда, когда он пользовался своим ремнем. Это будет хуже, потому что сейчас это значит больше.
— И я не хочу, чтобы ты боролась со мной. Я не хочу тебя связывать. Это важно.
