- А внуков?
- Тимур, иди в жопу. Нет, стой, поцелуй меня еще раз, пожалуйста. – И потом, с замиранием сердца. – А ты хочешь детей? Ты ведь молодой мужчина, все может случиться.
- Не знаю. Я очень боюсь завести ребенка и уйти и оставить после себя только это.
- Что именно?
- Однушку в ипотеку, машину без пяти минут металлолом и кучу медалей, которые не факт что когда-нибудь достанут из коробки. Больше ничего и нет. Ни хорошей работы, ни перспектив, ни друзей. Только воспоминания, о том, что я когда-то был хорошим спортсменом.
- И я.
- Что?
- Еще есть я. И Гаврила. И моя бабушка. Будь ты более сообразительным, уже бы жил в роскошной трешке в центре и катал старушку на коляске.
- Ну, ты же не дала мне ее номер. Жестокая ты женщина.
И снова поцелуй.
Мы целовались. Нежно, при прощании, незаметно от других во время обеденных перерывов, мучительно долго, пока сидели в машине и не могли расстаться и невероятно, до спазмов внутри и трясущихся ног, пока любили друг друга в спальне – долго, жадно, исступленно.
И я все равно не могла насытиться. Пыталась, но не могла наверстать за все годы одиночества, холода и не любви. Цеплялась за нежность, вязла в ней как муха в паутине – дрожа и не понимая, к чему это приведет. К добру ли? Или плакать мне на той самой кровати такими горькими, такими ядовитыми слезами, что одна их капля отравит все живое вокруг.
- Спасибо… спасибо… спасибо… - шептала я, глядя в черные омуты глаз. Бездонных, бескомпромиссных, бесстыжих.
- Твои пальчики такие вкусные, я еле держусь, чтобы не съесть тебя».
Он не шутил. На коже то и дело распускались нежно-розовые следы его страсти.
- Давай летом поедем на море»?
- Конечно, поедем.
И снова касания, снова нежность, снова что-то тонкое, почти неуловимое, но так похожее на любовь. Мы никогда не говорили о будущем. Вернее не так. Мы вели себя, будто нет ничего кроме этого самого будущего. Нет настоящего. Работы, детей, проблем, графика отпусков, в конце концов, который никак не выпадал на лето. И нет прошлого. С нашими семьями, с нашими болями, с обязательствами, которые мы должны выполнить для блага других.
Тимур сбрасывал все входящие звонки, обещая перезвонить маме и сестрам позже. Я каждое утро отвозила Томе в больницу суп и свежие тефтельки, а потом в течение дня писала короткие смс, но если честно, на этом все. Не говорила с Никитой, игнорировала родителей, забыла о подругах и даже не поздравила Римму с днем рождения. Она не злилась. Она все понимала.
А еще я забила на работу. И мир при этом не остановился. Человечество не вымерло, и даже никто из любимых пациентов не написал на меня жалобу в МинЗдрав. Кажется, им тоже нравился счастливый, вечно улыбающийся врач с непременно хорошими прогнозами.
- Умирать это не ко мне, - ответила я женщине кровотечением и мыслями, что это страшная болезнь на букву Р. Она пришла без записи, белая как бумага и в слезах, а вышла с вполне вменяемым диагнозом и улыбкой.
В перерывах Тимур срывался в больницу и таскал мне кофе, печеньки или просто себя.
Все вокруг кидали на нас косые взгляды, когда мы запирались в кабинете в те редкие минуты свободы.
- Я так устала работать, - пальцы погладили хрящик на его ухе, а потом опустились на плечи, а потом поднялись выше, пока он не поймал их и не остановил поцелуями.
Мне постоянно хотелось его трогать. Когда он рядом, у меня на виду, но не дает себя коснуться, это похоже на пытку.
- Не работай.
- Так, у тебя есть выигрышный билет в лотерею?
- Возможно, - уклончиво отвечал он.
- И что мы будем делать, если я уволюсь? – Думать об этом не хотелось. Но помечтать, представить, что тебя не держит больница, свёкр, родители, долг, известная, обязывающая фамилия и куча другой, навешенной сверху чепухи – так сладко, так приятно.
- Уедем в Питер. Возьмешь Тому, Никиту и поедем в Петербург.
- Почему туда? – смеялась я.
- Почему нет? Я думал это уже какая-то традиция, если начинать все сначала, то в Петербурге.
Такими глупыми, ниочемными разговорами был пронизаны наши отношения. Ничего серьезного. Ничего страшного. Ничего плохого. Только забота, нежность и очень много смеха.
Он постоянно смешил меня. И так красиво смеялся в ответ, когда я что-то рассказывала о себе. Это подстегивало доставать все новые истории из сундука прошлого, раскидываться ими как пышными платьями, пока мы не тонули под ворохом воспоминаний, опыта, случаев, философских мыслей и коротких незначительных фраз. За ними как правило скрывалось все самое важное.
- Девочка…
Мой взгляд из под опущенных ресниц.
- Ты такая красивая.
Молчу и улыбаюсь.
- И невероятно теплая.
Давлюсь словами, но не могу ничего сказать ничего в ответ. Все слишком очевидно. И мне от этого так страшно, что хочется кричать.
- Спасибо тебе.
- За что?
- За то что я наконец поверил в…
Ответ я не узнала. Реальность очень больно приложила меня головой о твердую землю. Насколько помню, Бог изгнал из Рая первых людей, за то что Ева ослушалась его и вкусила запретный плод.
Сейчас в двадцать первом веке снова виновата женщина. Не Ева, разумеется, а обычная школьная учительница третьего «Д» класса.
- Анастасия Борисовна, вы не могли бы подъехать сейчас в школу.
- Что-то случилось? – машу головой, прося Тимура отстраниться, и тот подается назад, так что я могу свободно дышать.
- Нет, но вероятно может случиться.
- Простите, не могли бы вы не пугать меня так по телефону. Это из-за Томиных оценок? Она выйдет из больницы и все наверстает, мы наймем репетитора и будем контролировать этот вопрос.
Тишина в динамике.
- Тома уже вышла из больницы.
- Нет, - имя учительницы снова вылетело из головы, я кривлюсь от досады, на себя. Что за нерадивая мать. - Вы что-то перепутали. Тамару выписывают только после обеда, и я планировала оставить ее на пару дней дома, для адаптации и той же подготовки к школе.
- Нет, Анастасия Борисовна, - тяжелый, осуждающий вздох, - путаете как раз вы. Сегодня утром ваш супруг привез Тамару в школу. Я не сделала выговор, что девочка не в форме. И даже сама предложила ребятам поделиться с ней завтраком, потому что она не взяла ничего из еды. Но на ней просто лица нет. Она сидит и плачет вот уже два урока подряд.
- Моя Тома?! Плачет?!
- Если бы я могла дозвониться до Аркадия Давидовича, то, поверьте, не стала бы беспокоить вас. Но он не отвечает. Так что…
- Я буду через десять минут. Нет! Через пять!
ВИЗУАЛ ГЕРОЕВ!
Досье на героев.
Анастасия Савранская. 38 лет. То есть, по мнению собственных детей - пропащая старуха.
Настя родилась в семье потомственных врачей и махровых эгоистов. Единственный ребенок в семье. Умница, отличница, козел отпущения на любой повод - полное бееее.
Вышла замуж рано и не совсем по любви, скорее по совету умных родителей с двух сторон. И теперь те самые родители просят закрыть глаза на измены мужа, наступить себе на горло и простить, чтобы друзья и коллеги чего плохого не сказали, угу.
Настя любит вкусно покушать, отдыхать в отеле, где все включено, можно выключить телефон и сбагрить детей на аниматора, слушает иностранную попсу, легкую и прилипчивую как лента для мух. Смотрит и знает наизусть советские фильмы, самый любимый, конечно же Шерлок Холмс!
Настя обожает своих детей. И даже оболтуса Никиту, который на самом деле никакой не оболтус, а настоящий, хоть и очень юный мужчина. И даже характерную Тому, которой девять и ей кажется, что мир черно-белый и никак иначе.
Что еще… как-то пришла на работу в пижаме. Напилась и купила абонемент в спорт зал. До недавнего времени не испытывала оргазм. Может ответить так, что уши завянут, при этом все будет крайне прилично и без мата. В общем, хороша Настюха!
Отличный друг, хороший врач, отзывчивая мама. А теперь наконец и ЖЕНЩИНА!
