Тяжелое падение (ЛП) - Ней Сара

А вот и нет. Я искренне хочу, чтобы он ушёл.

Сейчас не время для его пессимистичного бреда.

— Ты серьёзно? — спрашивает он, прежде чем повернуть ручку двери гаража.

Я поднимаю брови.

— Пока, Трипп.

И вот уже нет моего старшего брата, парня, который научил меня бросать мяч. Парень, который сдал меня в старших классах, когда я пытался устроить домашнюю вечеринку. Парень, который не подал мне салфетку после того, как Стейси Блинкивитч бросила меня. Придурок.

Несколько мгновений спустя я слышу рёв двигателя его отвратительного пикапа. Ещё через несколько мгновений звук стихает.

— Трейс?

Холлис стоит в дверном проёме в обрамлении тёмного дерева, выглядя уязвимой и очаровательной.

— Эй! — Я приклеиваю весёлое выражение лица на место мрачного. — А вот и ты.

Свежа, как чёртова маргаритка, и вдвойне великолепна.

Я бы съел её.

Холлис оглядывается по сторонам.

— Я слышала, как отъезжала машина?

— Да. — Я вожусь с мисками на стойке, разогревая содержимое, и достаю из шкафа две тарелки, ставя их на стол.

— Куда поехал твой брат?

— Я попросил его уйти. — Вообще-то, я выгнал его, но если скажу ей об этом, это может вызвать вопросы, а последнее, чего мне хочется, это пересказывать то, что сказал мой старший брат.

Никому не нужен такой негатив.

Только хорошие эмоции, ублюдок. Проваливай.

Холлис молчит, входя на кухню в слишком большом халате, стоит, как ребёнок, одетый в мамину одежду, и теребит длинные рукава.

— Трейс, могу я быть честной?

Мне нравится, когда она произносит моё имя.

— Я думал, мы уже честны.

Это заставляет её улыбаться.

— Я вас слышала.

Вот дерьмо.

— Какую часть?

— Большую часть. — Она придвигается ближе. — Я не знаю, что сказать.

Я улыбаюсь, беря её лицо в свои ладони, пока она стоит передо мной.

— Это впервые.

На её лице отражается шок.

— Ах ты, придурок! — Холлис бросается на меня, но мы оба смеёмся.

— О, пожалуйста. — Я целую кончик её носа и возвращаюсь к еде. — Когда ты когда-нибудь теряла дар речи?

Она упирает руки в бока.

— Много раз.

— Да? — Я зачерпываю немного куриного мяса ложкой и кладу на одну тарелку, затем немного на другую. — Назови хоть один.

Она усмехается.

— Сейчас на ум не приходит ни одного примера.

— Потому что этого никогда не было.

Холлис морщит нос.

— Ты можешь не менять тему?

Я вздыхаю.

— Ладно. Что ты хотела сказать о моём брате-придурке? Я сожалею о том, что он сказал, ясно? Именно поэтому попросил его уйти.

Её хорошенькая головка слегка покачивается.

— Я не собиралась ничего говорить о Триппе, а хотела поговорить о том, что ты сказал.

Я ломаю голову, но не могу вспомнить, что именно вылетело у меня изо рта, потому что был так зол.

Она наклоняет голову.

— Та часть, где ты сказал, что я тебе небезразлична, поэтому неважно, что ты со мной не встречаешься.

— Хм, да. Да, я так и сказал...

Холлис прижимается своим телом к моему, и мне приходится убрать ложку в сторону, чтобы соус не попал ей на волосы.

— И та часть, где ты сказал, что если хочешь, чтобы я была в твоей жизни, то должен показать мне, что ты рядом всё время, а не только в межсезонье.

То, как она трётся об меня — хороший знак. Очень хороший знак.

— Тебе понравилось?

— М-м-м. Это меня возбудило. — Холлис теребит пальцами вырез моей футболки. — Раньше никто никогда не выбирал меня.

Вот дерьмо. Это разбивает моё грёбаное сердце, и я не знаю, что на это ответить — в основном потому, что она ведёт себя игриво. Тем не менее, эти слова — признание, пропитанное глубоко укоренившейся болью, и, не зная, что делаю это... я немного исцелил её сегодня.

Я.

Просто придя к ней, когда она нуждалась в ком-то.

— Холлис, можно тебя кое о чём спросить? — Я убираю прядь волос ей за ухо.

— Хм?

— Почему Мэдисон не пришла сегодня? Почему она позвонила мне вместо этого?

— Это очень хороший вопрос, — говорит она. — И я позвонила ей по дороге домой. Мы поговорили об этом, и... если быть до конца честной... она давала тебе шанс проявить себя.

— Что это значит?

— Ты бесчисленное количество раз говорил, что я тебе нравлюсь. Ты появился у меня после того, как мой отец наговорил мне гадостей, и после моей стычки с Марлоном, и я думаю, что Мэдисон проверяла тебя.

Я выпячиваю грудь, как Супермен.

— Я никогда не пойму женщин.

Но я чертовски уверен, что прошёл тест, если её руки на моей шее — хоть какой-то признак, если её губы на моих — знак, если...

Таймер на моём телефоне срабатывает, и я ахаю.

— Чёрт, у меня же булочки в духовке! — Я должен пойти к ним!

— Булочки? — спрашивает Холлис, сбитая с толку. — Когда это ты успел их испечь? И с каких пор ты печёшь?

Такое впечатление, что она меня совсем не знает.

Эта мысль заставляет меня рассмеяться, и когда я наклоняюсь, чтобы вытащить противень для выпечки из раскалённых глубин — на моей руке перчатка для духовки, — полотенце на моей талии ослабевает и падает на пол. Оставив меня с выпяченной обнажённой задницей и болтающимся членом.

— Упс. — Мне ни капельки не жаль, что я стою здесь в одной футболке, с прихваткой в одной руке и с противнем для выпечки, подвешенным над плитой. — Боже, похоже, поднимается не тесто, а кое-что другое.

Из её горла вырывается смешок, и она прикрывает его ладонью, хихикая.

— Я люблю тебя и всё такое, но иногда ты бываешь невыносим.

Противень с грохотом опускается на твёрдую гранитную столешницу, и мы оба вздрагиваем от этого звука.

— Что ты только что сказала?

Описание того, что её глаза стали огромными, как блюдца — это явное преуменьшение, и, к сожалению, не передаёт выражения шока на её лице. Девушка как будто не может поверить, что слова вылетели у неё изо рта — из диафрагмы, по трахее и через рот.

— Я... я... ничего.

Прищурившись, смотрю на неё.

— Холлис Уэстбрук, разве мы только что не договорились, что будем честны друг с другом? — Если она решит, что сейчас самое время начать скрывать информацию, я, чёрт возьми, сойду с ума.

Я, конечно, с болью осознаю тот факт, что стою здесь с торчащим членом, но это ни к чему не обязывает.

К тому же булочки уже остыли, а они вкусны только тёплыми, с растопленным маслом.

— Прошло всего несколько недель, — бормочет она.

— И что?

— И... никто не влюбляется... ну, знаешь, всего за несколько недель.

— Кто сказал?

— Все.

— Тогда пошли этих всех.

Щёки Холлис становятся пунцовыми, она прижимает халат к горлу.

— Что ты хочешь сказать, Трейс?

— Я говорю то же, что ты раннее произнесла. — Потому что я слабак и тоже не могу этого сказать.

— Нам обязательно делать это прямо сейчас? — Она обходит меня, намереваясь стащить булочку с противня, но я останавливаю её.

— Ни за что. Я тебя так просто не отпущу.

— Я стесняюсь, — отнекивается Холлис.

Я разражаюсь смехом.

— Смешно. Ты такая же застенчивая, как и я. — Хотя мы вовсе не такие.

— Хоть на пару секунд можешь оставить мне моё достоинство? Блин.

Она будет упрямиться? Отлично.

Выдвигаю из-за стойки барный стул для неё и ещё один для себя, и мы сидим бок о бок в приятной тишине и едим. И представляю, как мы занимаемся этим вечер за вечером, и нам никогда не надоедают наши разговоры и подшучивания. И я никогда не устану видеть её милое личико.

Замечаю, как Холлис бросает взгляд на мои колени, и её брови взлетают вверх.

— Ты даже не собираешься надевать штаны?

— Неа.

— Просто положишь свои яйца прямо на этот стул?

— Ага.

Она пожимает плечами.

— Как хочешь.

Мы уже заканчиваем есть, когда раздаётся стук в дверь — не дверной звонок, а просто стук, и я задаюсь вопросом, кто, чёрт возьми, это может быть, потому что все, кого я знаю, врываются сюда, как будто они здесь хозяева.