Разрешаю себе Любить (СИ) - Адам Карина

Он ушёл на кухню варить кофе, а я осталась под одеялом, натянув его до плеч. Через несколько минут он вернулся с двумя чашками.

— Без сахара, с молоком. Я не ошибся?

— Не ошибся, — ответила я, принимая чашку.

Мы пили кофе в тишине. За окном моросил дождь, и казалось, будто весь остальной мир отступил куда-то за стекло — с его тревогами, ложью, ожиданиями и… Соней.

И тогда, словно раскат забытой грозы, зазвонил его телефон.

Он бросил взгляд на экран. Брови едва заметно сдвинулись.

— Это она, — тихо сказал он. — Соня.

Моё сердце будто сделало шаг назад. Я не ревновала. Нет. Это было нечто другое. Предчувствие вязкое, холодное, почти осязаемое.

— Ответь, — сказала я. — Только включи громкую связь.

Он колебался всего миг, затем кивнул, поставил телефон на тумбочку и нажал на экран.

— Алло?

Голос Сони был другим. Без напускной мягкости, без лжи только усталость, острая, на грани с отчаянием.

— Я не могу до тебя дозвониться со вчерашнего дня. Мне надоело. Почему я всегда должна за тобой бегать? Это наш ребёнок, Арс. Наш. И мы оба за него в ответе. Я хочу, чтобы ты сейчас же приехал.

Он молчал. Только пальцы медленно сжались в кулак на колене.

— Пора ехать по магазинам. Сумка в роддом, пелёнки, бутылочки, я не справлюсь одна. Или ты надеешься, что всё решится само собой?

Я видела, как его лицо напряглось. Дыхание стало неровным. Словно с каждой её фразой он всё глубже уходил в какую-то бездну.

— Нам нужно поговорить, Соня.

Она замолчала на мгновение, насторожилась.

— Зачем? Что случилось?

В её голосе было нечто похожее на страх. Будто она заранее знала, куда ведёт этот разговор.

— Ты сказала ему? — хрипло спросил он.

— Кому?

— Парню, от которого ты беременна.

Тишина. И только дождь за окном.

— Я говорю с ним по телефону прямо сейчас, — ответила она наконец. Голос её дрожал.

Он опустил голову, сжал пальцами переносицу.

— Вот как… Значит, идёшь до конца?

— О чём ты? Ты меня в чём-то обвиняешь? — в её голосе прорвалась истерика.

— Ты всё прекрасно понимаешь. Но продолжаешь идти по головам, Соня. Дело твоё. Только знай: вокруг пальца меня обвести не получится. Если это не мой ребёнок, советую признаться — пока не поздно. Это не угроза. Пока нет. Это предупреждение.

Он отключил звонок. Экран телефона погас.

Я не сказала ни слова. Просто положила ладонь ему на плечо.

Он сидел неподвижно. Будто не мог до конца поверить в то, что только что услышал. Или, может быть, слишком хорошо верил, и именно это пугало его сильнее всего.

Я не знала, что сказать. Да и нужно ли было говорить? Всё, что могло быть сказано — уже случилось. Голос Сони, острый, как ржавое лезвие, всё ещё звенел в ушах. А молчание Сеньки было не менее оглушающим.

Он сидел, уткнувшись взглядом в пустоту, будто искал в ней ответы. Плечи его опустились, руки лежали на коленях —крепкие, знакомые, любимые. Только сейчас они казались чужими. Как и он сам.

— Сень… — позвала я тихо. Он не отозвался.

Я подалась ближе, присела рядом, едва касаясь бедром его бедра. Кофе остыл в чашках. Утро кончилось.

— Она все таки солгала, да? — Я спросила, не поднимая глаз.

— Я знал, — выдохнул он. — Где-то внутри знал с самого начала. Просто… боялся произнести это вслух. А пока не произнесёшь — будто и не существует.

Я почувствовала, как он вздрогнул не от холода, не от страха. От усталости.

— Почему ты не сказал мне раньше?

Он посмотрел на меня. Медленно, будто только сейчас заметил, что я всё это время рядом.

— Потому что не знал, как. Потому что не хотел тебя терять. А вдруг это правда? А вдруг — мой ребёнок? А вдруг… я виноват?

— Ты и сейчас так думаешь?

Он сжал губы.

— Я не знаю. Всё перепуталось. И всё равно — я должен был тебе сказать. Ещё тогда. Сразу. А я тянул. Слушал её, врал себе. А теперь вру тебе, будто всё под контролем.

Он взял мою руку неуверенно, как будто боялся, что я отдёрну. Не отдёрнула. Просто смотрела на него. Внимательно. Глубоко. До самого сердца.

— Я не боюсь Сони, — сказала я. — Но мне страшно быть с человеком, который от меня что-то скрывает. Даже если из страха. Даже если из добрых побуждений.

Он кивнул. Резко, коротко. Как человек, которому сказали правду, от которой уже не отвернуться.

— Я больше не буду. Ничего. Ни про неё. Ни про себя. Ни про нас.

В его голосе не было пафоса. Только усталость и честность. Честность как она есть, без прикрас. И этого было достаточно.

Я склонилась к нему и положила голову на его плечо. Мы сидели так долго. За окном дождь всё не прекращался, капли сбивались в тонкие ручейки, стекали вниз, и казалось вместе с ними уходит что-то ненужное, отжившее, обманутое.

Он вздохнул, притянул меня ближе, коснулся губами виска.

— Знаешь, что я понял?

— Что?

— Что ты единственное, чего я по-настоящему боюсь потерять.

Я закрыла глаза. Просто чтобы не расплакаться.

Мы сидели, прижавшись друг к другу, молча. И молчание это уже не спасало. Оно стало тесным, как одежда не по размеру. Всё, что нужно было сказать, стояло между нами живое, пульсирующее, неудобное. Я подняла голову с его плеча, посмотрела в лицо. Он сразу понял.

— Нам надо решить, — сказала я. — Что дальше.

Он кивнул. Слишком быстро. Словно давно этого ждал.

— Я хочу быть с тобой, — сказал он. Без пауз, без «если» и «но». — Не из страха, не из вины. Просто потому, что не вижу без тебя смысла.

— Даже если история с Соней не закончится? Даже если она устроит скандал? Придумает новое? Попробует всё разрушить?

— Пусть. Пусть делает, что хочет. Я не собираюсь оправдываться за чужие лжи. Единственное, что для меня важно, это ты. То, как ты смотришь на меня сейчас. Не знаю, заслуживаю ли… Но если ты дашь мне шанс — я не подведу.

Я долго молчала. Потому что это был момент, когда легко сказать «да», и ещё легче — потом пожалеть. Но он смотрел на меня честно. Без уверенности, но с верой. Это было важнее.

— Я не хочу быть просто утешением, Сеня. Или спасательным кругом от твоего прошлого. Мне это не нужно. Я хочу быть настоящей. Единственной. Не второй после чьего-то «если».

— Ты и есть настоящая, — тихо сказал он. — Единственная, к кому я иду даже тогда, когда не уверен, останется ли что-то от меня.

Моё сердце дрогнуло. Я чувствовала, как страх всё ещё жив где-то в глубине — но теперь он не мешал. Потому что было что-то важнее. Выше.

— Тогда начнём сначала, — прошептала я. — Не как в фильмах. Не красиво. Но честно.

— Согласен, — кивнул он. — Только по-настоящему.

Он взял мою ладонь и прижал к своей груди, к рёбрам, к сердцу, которое билось быстро-быстро, как у мальчишки, впервые сказавшего «люблю».

— Это всё, что у меня есть, — сказал он. — Я. Такой, какой есть. Без бронежилета, без красивых слов. С пустыми руками, но открытым сердцем. Возьмёшь?

Я вздохнула — легко, как будто вдохнула впервые за много дней. И кивнула.

— Возьму.

Мы не говорили больше громких слов. В них не было нужды.Он поднялся первым, протянул мне руку. Я вложила в его ладонь свою, и мы пошли в кухню — как двое, переживших бурю и вышедших на берег.

Он включил музыку. Какую-то старую плёнку — джаз или блюз, не разобрать. Я стояла у раковины, мыла чашки, он доставал из холодильника яйца и зелень. Всё было просто почти буднично. Но в этой будничности было что-то новое. Как будто каждый из нас примерял слово «мы» на слух, на сердце, на завтра.

— Хочешь яичницу? — спросил он, поворачивая голову.

— Если ты пожаришь, то хочу.

Он усмехнулся. Взял сковородку. Я наблюдала за ним, как будто видела впервые: лопатка в руке, прядь, упавшая на лоб, терпеливые, чуть замедленные движения. Не спешил. Как будто хотел запомнить это утро.

— Странно, — сказал он, не оборачиваясь. — Я всё время думал, что когда правда всплывёт, всё рухнет. А стало… легче. Ты не ушла.