Непримиримая одержимость - Анис Дрети

— Но в школе сказали, что проекты должны выполняться дома. Это не его вина, понимаешь? Вы с папой можете присматривать за ним, если беспокоитесь о том, что он делает.

Я фыркнул. Как будто дорогая мамочка когда-нибудь выделила бы полдня, чтобы проследить за моими проектами или интересами. Запереться в сарае со мной – для неё худший кошмар.

— Дэймон…

— Пожалуйста, мам. Без Кайдена играть будет неинтересно. — Наглая ложь. Дэймон просто хотел включить меня, хотя мне всё это было до лампочки. — Посмотри на это с другой стороны. Если мы будем играть вместе, у него останется меньше времени на эксперименты без присмотра.

Её мрачное выражение лица говорило само за себя. Мать не хотела уступать, но также не могла вынести, чтобы её первенец был несчастен. Она вздохнула.

— Хорошо. Если ты этого хочешь.

Круто. Она сказала «хорошо», потому что не могла испортить настроение любимому сыну.

Дэймон ухмыльнулся и вернулся к настройке консоли. Потом резко поднял голову, и его взгляд нашёл меня через всю комнату.

— Кайден.

Мать подняла взгляд. Её зрачки были расширены – вероятно, потому что она недавно увеличила дозу. Она думала, что я не замечу. Я был единственным, от кого наша мать не могла скрыться, и она ненавидела меня за это. Она смотрела на меня, как на дикое животное, которого не стоит кормить. Если бы могла, она бы пристрелила меня однажды.

Но Дэймон не видел правды о нашей семье, как не видел нас такими, какие мы есть на самом деле. Наша мать была наркоманкой, наш отец – идиотом, я – монстром, а Дэймон – слепцом.

Он вскочил на ноги, будто увидел давно потерянного друга.

— Чувак, ты не поверишь, мама достала нам Nexora Viba. В магазине забыли положить второй контроллер, но мы можем играть по очереди, пока его не пришлют.

Мама достала нам Nexora Viba? Он говорил так, будто это была её идея с самого начала. Будто он не умолял её только что поделиться со мной приставкой из жалости. Или, возможно, потому что играть при мне было бы неловко. Роли идеального сына ему было мало – нужно быть ещё и героем.

— Хочешь начать первым?

Я прищурился.

— Мне и так нормально, — пробормотал я и развернулся к выходу.

— Чувак, это же Doom of the Dead... — Дэймон вцепился мне в плечо, пытаясь втянуть меня в своё восхищение тупой игрой.

Да пошёл он.

Я резко повернулся и толкнул его.

— Убери от меня свои гребаные руки.

Он отшатнулся, врезавшись прямо в нашу мать.

— Кайден! — взорвалась она, хватая Дэймона за локоть, чтобы удержать его.

Дэймон потер плечо и посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло что-то – может, обида, не от грубости, а от того, что я его оттолкнул. Честно говоря, я не рассчитывал толкнуть так сильно. Я просто не хотел, чтобы он меня трогал. Я не понимал, зачем он вообще со мной возится, когда я ясно дал понять, что не стоит.

Но этот проблеск сожаления исчез, как только пронзительный голос матери наполнил комнату:

— Что с тобой не так?!

Я пожал плечами.

— Он не должен был меня трогать.

— Нельзя поднимать руку на брата! — Её глаза прожигали меня насквозь. — Ты понял? Извинись.

Я усмехнулся, когда Дэймон встал между нами.

— Всё в порядке, мам. Я его напугал, вот и всё. Он не хотел.

Господи. Может, он хоть раз в своей чёртовой жизни перестанет изображать спасителя?

— Нет, Дэймон. Это ненормально. Это именно то поведение, о котором я говорю. — Её пылающие глаза обожгли меня. — Ты наказан. Без ужина сегодня. И никаких гаджетов. Не показывайся на глаза, пока не будешь готов извиниться.

— Конечно, я извинюсь... Когда ад замерзнет.

Она указала на лестницу.

— Марш в свою комнату. Живо!

Я неторопливо поднялся по ступенькам на второй этаж, что разозлило её ещё сильнее. Добравшись до площадки, я услышал, как Дэймон пытается её успокоить.

— Ну почему он такой жестокий? — рыдала она, пока он утешал её.

— Всё в порядке, мам. Не плачь.

Если бы мне пришлось угадывать, её задел не мой поступок. Она была расстроена тем, что Дэймон отказывался видеть меня таким, какой я есть на самом деле – грубым, ненужным ребёнком, ставшим их головной болью. Я не соответствовал её стандартам – в отличие от идеального Дэймона. Её ужасало, что маленький мальчик способен нарушать правила и подставлять других без тени сожаления. Когда мы с Дэймоном играли в «Монополию», я подкладывал отели на свои владения, пока он был в туалете. Мать называла это «жульничеством», я – «стратегическим управлением активами». Я убедил Дэймона, что мытьё посуды закаляет характер, поэтому он три года мыл её за меня. В десять лет я уговорил Эми Бергер – влюблённую дурочку, которая таскалась за мной хвостом – взять вину за пожар в кабинете химии после того, как мой эксперимент провалился. В одиннадцать лет я подделывал мамины подписи на замечаниях. К двенадцати понял, что умнее своих учителей, и регулярно прогуливал уроки, если предмет меня не интересовал. На алгебре я исправлял уравнения мистера Петерсона, а затем уходил, когда он начинал путаться в объяснениях.

Каждый инцидент, каждая записка из школы о моём «деструктивном поведении» или «асоциальных наклонностях» были подтверждением её давних подозрений, что я – воплощение дьявола. Моё детство было пропитано горечью её разочарования: отрывистым тоном, который она берегла специально для меня; тем, как её губы сжимались в тонкую линию, когда я входил в комнату; и тем, как она невольно отшатывалась, если я проходил слишком близко. Моё существование представляло для неё загадку, которую она не могла ни решить, ни игнорировать – постоянное напоминание о единственной переменной в её жизни, которая отказывалась подчиняться. Наказания и затяжные лекции не возымели никакого эффекта, кроме как обучили меня искусству угрюмого сопротивления. Затем появились терапевты. Череда женщин в мягких кардиганах, которые спустя несколько месяцев выносили один и тот же вердикт: «Он одарен и так себя ведет, потому что ему скучно».

Они повторяли эти слова, потому что я приучил их верить в это. Моя мать подозревала обман, но не могла найти терапевта, которого я не мог бы перехитрить. Никто из них не соглашался отправить меня в обязательную школу для проблемных детей с нарушениями поведения. Я делал всё, чтобы получить преимущество и манипулировать ничтожными людьми, заставляя их подчиняться моей воле. Правила, касающиеся меня, могли бы быть написаны секретным кодом – настолько они были для меня несущественны.

Но Дэймон… Дэймон был золотым и сияющим, воплощением человеческой порядочности. В глазах матери я был генетической ошибкой, которая угрожала развратить её идеального первенца. Было логично сосредоточиться на том ребёнке, из которого ещё можно было вылепить достойного человека. Единственной занозой в её боку был я. Наши родители боялись, что я испорчу Дэймона, и хотели избавиться от меня, прежде чем это случится. К несчастью для них, Дэймон питал иллюзию идеальной семьи, включавшей всех четверых. Мать не могла рисковать, что Дэймон возненавидит её за разрушение его фантазий, и в итоге прекратила попытки отослать меня прочь.

Она всегда из кожи вон лезла, чтобы сделать Дэймона счастливым. Это удивляло меня. Зачем люди унижаются в обмен на связь? Зачем цепляются друг за друга, словно формирование пожизненных уз может придать их жалким жизням хоть какой-то смысл? Люди были слабы, и я не понимал этой навязчивой потребности в связях. Даже для моего близнеца я был паршивым братом всё наше детство. Лишь после смерти матери я начал проявлять терпение к Дэймону. Её смерть опустошила его, и, в отличие от меня, он плохо переносил одиночество. Вряд ли я получу награду «Брат года» за свои усилия, но с тех пор, как наша мать умерла, я перестал отталкивать его.