Наша навсегда (СИ) - Зайцева Мария

Я решаю поступить так, как мне рекомендуют люди, явно больше меня соображающие в этих вопросах, и спускаюсь вниз.

Там, у подъезда, дежурит Галина Ивановна:

— Ну чего там? — жадно интересуется она подробностями.

— Вентиль сорвало, — коротко говорю я, — сейчас решим.

— Тебе бы с соседями снизу встретиться. До подвала ведь пролила всех. Там, на первом, ремонт только что сделали…

— Разберемся, — цедит Иван из-за моей спины.

И я киваю.

Разберутся.

Боже, какое счастье, что не мне этим надо заниматься! Какое невероятное облегчение!

— Где маму схоронила-то, Вася? — спрашивает Галина Ивановна, — рядом с отцом?

— Нет, — отвечаю я, — на Старом.

— Ого, — с уважением кивает соседка, — там дорого, небось… Хотя, ты, похоже, не бедствуешь…

Она выразительно осматривает меня с ног до головы, потом стреляет взглядом в хаммер.

— А родители твои с копеечки на копеечку перебивались…

Мне неприятно это слушать, а сказать ничего не могу, в горле ком.

К счастью, Иван меня прекрасно понимает, потому что просто подхватывает под локоть и вежливо, но твердо ведет к машине.

Я успеваю только кивнуть соседке на прощание.

И выдохнуть. Уже у хаммера.

— Спасибо большое, — говорю я Ивану, и он пожимает плечами.

— В машине есть вода? — ком в горле никак не желает проходить, и я мучительно сглатываю.

— Нет. Давайте съездим купим.

— Вы езжайте, а я тут побуду, — решаю я, — хочется чуть-чуть пройтись, проветриться…

Иван стоит пару секунд в раздумьях, потом осматривается, словно ищет, откуда может выпрыгнуть опасность, но старая хрущевка до такой степени безобидна и скучна, что даже младенцу ясно: никакой тут опасности не было и быть не может.

Разве что опасность умереть со скуки или покрыться мхом.

— Я вон там, на лавочке, посижу, подожду, пока… ваш товарищ выйдет, — говорю я.

Иван кивает, снова осматривает периметр, а затем садится в машину и уезжает.

А я в самом деле иду к лавочке на детской площадке.

Сейчас тут никого нет, малыши все в саду или на дневном сне.

Я сажусь на лавочку, откидываюсь на ее ветхую спинку и прикрываю глаза.

Ищу в себе что-то похожее на ностальгию. Это же двор моего детства… Я же должна испытывать какие-то эмоции по этому поводу?

Хоть что-то?

Не все в моем детстве было плохо. Много и веселых, хороших моментов имелось.

Но они почему-то не вспоминаются. И никакого щемящего чувства нет и в помине.

Наверно, я слишком сильно хотела отсюда вырваться когда-то… Вот и перегорело все.

Этот двор, этот дом, квартира, люди, живущие здесь… Все это уже не мое. И не оставило никакого следа в душе.

Наверно, это и хорошо…

— Василиса? — знакомый голос заставляет меня встрепенуться и открыть глаза, — какая встреча!

64

Этот голос, тихий, с проникновенными, мягкими нотами, мне во сне иногда снился. В кошмарах.

Смотрю на брата Игоря, вообще не поменявшегося за эти пять лет, и думаю о том, что я — редкая дура, с чего-то решившая, что двор моего детства — вполне безопасное место. Настолько меня растормозило нахождение здесь, что заглушились базовые инстинкты.

Один из них сейчас экстренно воскрес и требует уносить ноги.

Но у меня, кроме инстинктов, еще и голос разума имеется. И вот он-то и оставляет сидеть на месте. Да еще и заставляет держать лицо, делая его нарочито равнодушным, спокойным.

Киваю.

Брат Игорь, понимая, что я не собираюсь вставать, как делают обычно в общине, приветствуя своего лидера, чуть заметно кривит губы, а затем присаживается рядом на лавочку!

Да что ему надо от меня?

Инстинктивно хочется отодвинуться, и в этот раз я себя не сдерживаю. Демонстративно отсаживаюсь дальше.

— Как у тебя дела? — начинает разговор брат Игорь.

— Нормально, — холодно отвечаю я, — вы что-то хотели?

— Да, — кивает он, скорбно склоняет голову, — прими мои соболезнования… Сестра Лариса была хорошей, честной и праведной… Жаль, что в таком сложном моменте она осталась без помощи…

Это он так на меня намекает, что ли?

Всю мою неловкость смывает волной гнева. Тварь, вот ведь тварь!

Встаю, не желая больше делить в этим человеком лавку.

— Да, мне тоже жаль, что община, которой моя мама отдала столько сил и посвятила всю свою жизнь, не поддержала ее в болезни!

Брат Игорь, явно не привыкший, чтобы с ним вот так разговаривали, тоже встает, его круглое лицо становится красным.

А я смотрю на него и внезапно понимаю, что этот человек, который казался мне когда-то ужасным, противным до тошноты и очень-очень опасным… Смешон.

Почему я его боялась?

Чего я боялась?

Дурочка восемнадцатилетняя, привыкшая слушать родителей, зависеть от них, воспитанная в уважении в старшим, и, конкретно, к лидеру общины. Он же мне казался всемогущим!

А сейчас смотрю на него и удивляюсь: как я могла вообще подумать о том, что он опасен? Он же… Никто! Обычный похотливый мужик, обманом заманивший в свои сети доверчивых людей!

— Да как ты смеешь? — разрождается, в итоге, брат Игорь отповедью, — ты, бросившая своих родителей, сбежавшая из дома! Против их воли! Ты — содомитка! Думаешь, никто не знает, что ты делала в этом гнезде разврата? Думаешь, твои родители не знали?

Я задыхаюсь от мысли, что кто-то мог сказать моим родителям о нас с Лисом и Камнем! Боже… Да они же меня прокляли, наверно!

Жар приливает к щекам.

Ненавижу! Ненавижу их, людей, считающих, что лучше всех знают, как надо! Думающих, что имеют какое-то моральное право поучать других, лезть в постель к другим людям, осуждать, злословить!

Ненавижу!

— Думаю, прокуратуре будет очень интересно узнать, каким образом в вашу постель попадают молоденькие прихожанки, брат Игорь, — говорю я и сама удивляюсь тому спокойному, язвительному даже тону, который звучит сейчас.

Мне хочется броситься, разбить этому уроду его округлое болезненное лицо! Просто прекратить весь цирк, что так долго тут выступает!

Пожалуй, я знаю, чем займусь в ближайшее время. Если брат Игорь думает, что я отсюда уеду, оставив все, как есть, то ошибается! Я всю эту секту раскатаю по бревнышку! Черт, да мне даже трудиться особо не придется! Я воспользуюсь связями моих мужчин. Всех моих мужчин! И совесть меня мучить не будет!

Брат Игорь бледнеет, и это смотрится на редкость странно на его физиономии, словно лишай на щеках расползается.

— Так это ты-ы-ы… — неожиданно тихо и страшно шипит он, и, пока я удивляюсь такой смене тональности, делает шаг ко мне. Глаза его горят от ненависти, настолько яркой, что становится не по себе, — ты! Ты это сделала!

— Что именно? — я отступаю на шаг, нервно оглядываюсь и вижу спешащего к нам от подъезда охранника, имя которого я так и не спросила пока что. Сразу становится легче дышать.

— Ты натравила на нас ментов! — Брат Игорь резко хватает меня за руку, больно вцепляется. Дергаюсь, пытаясь вывернуться, не получается.

Брат Игорь словно с ума сошел: сжимает все крепче, брызгает мне в лицо слюной и что-то орет нечленораздельно, я только и распознаю отдельные слова:

— Проверка! Прокуратура! Счета арестовали! Твари!

Это происходит очень быстро, в доли секунды. И я думаю только о том, какого хрена так далеко отошла от подъезда!

— А ну, отпустил ее! — кричит охранник, лихо перескакивая через попавшийся на пути цветник.

Брат Игорь поворачивается к нему, лицо его приобретает удивленно-испуганное выражение, и я, перестав вырываться, мстительно на это смотрю.

Так тебе, урода кусок!

Похоже, мне даже трудиться не надо, с тобой и без того разобрались! И я даже знаю, кто!

А сейчас еще и с ноги по морде получишь!

И нет, мне нифига не жаль его!

Брат Игорь, демонстрируя развитый инстинкт самосохранения, отпускает меня и отходит в сторону:

— Я ничего такого… Я…