Семь лет между нами (ЛП) - Постон Эшли

— Да он не такой уж долгий, — возразила я. — Вы живёте на Лонг-Айленде, а не в Мэне.

Мама отмахнулась.

— Всё равно тебе стоит навещать нас почаще.

Официантка нас запомнила, она прекрасно знала, что закажут мама и папа, а затем повернулась ко мне, готовая услышать, что я выберу на этот раз. Но, пробежавшись взглядом по меню, я вдруг осознала, что уже перепробовала в нём всё.

— Давайте тогда вафли с черникой?

Она вскинула брови.

— Вы же брали их в прошлый раз.

— Тогда давайте с тем самым кленовым сиропом из Вермонта, который у вас есть, — добавила я, — и самую большую кружку кофе, которую сможете принести.

Официантка записала заказ и скрылась в кухне.

Мама заполнила паузу светской беседой, пожаловавшись на новую обивку сидений в поезде, на затянувшийся ремонт на их участке шоссе и на то, что ей пришлось сменить врача, который ничего не знает о её лекарствах. Мама была мастером жалоб. Она делала это с большим энтузиазмом и завидным постоянством, а папа за столько лет научился просто кивать и слушать.

Она была полной противоположностью своей сестры. Две стороны одной монеты: одна уставшая от всего нового, другая вечно жаждущая перемен.

А мой желудок тем временем сводило узлом, потому что рано или поздно они спросят о работе.

И вот…

— Ну, — сказал папа, — как там твои книжки?

Слишком рано. Это прозвучало слишком рано.

— Я… эм…

Официантка принесла еду, и мои родители тут же отвлеклись, обсуждая, что, наверное, на кухне сменился повар, потому что яйца у мамы были приготовлены не так, как она помнила. Я ковыряла свои вафли с черникой, которые казались вполне нормальными, особенно с щедрой порцией кленового сиропа из Вермонта.

Они расспросили меня, как дела в квартире, а я спросила папу о его «птичьем кондоминиуме» — конструкции из скворечников, сложенных так, будто это дизайнерский курорт для пернатых. Я предупреждала его, что если он построит это чудо архитектуры, его захватят голуби. Он не верил. Пока, разумеется, не оказался по уши в голубях.

Когда мы доели, мама пошла в туалет, а папа подвинул стул ближе ко мне и незаметно украл последний кусочек моей вафли.

— Ты же знаешь, что мама не всерьез, — сказал он. — Когда говорит, что ты выглядишь усталой.

Я покрутила в пальцах масляный нож и посмотрелась в его отполированную поверхность. Кто угодно сразу бы понял, что мы с родителями одной крови — у меня был тот же красноватый нос, что и у папы, те же мягкие карие глаза, а вот хмурый взгляд достался мне от мамы. От тёти Аналии я, кажется, не унаследовала ничего. Может, поэтому я всегда так старалась быть на неё похожей.

— Я же не выгляжу так уж плохо, да?

— Нет! — быстро ответил он, закалённый годами общения с мамой, которая сама не раз ставила его в такие ловушки. — Конечно, нет. Я же сказал. На самом деле, ты выглядишь счастливой. Довольной. На работе что-то хорошее произошло?

Я склонила голову набок, решая, как ответить. Наверное, сейчас самое время сказать.

— Вообще-то… я уволилась.

Папа уставился на меня с открытым ртом. Поморгав, он выдавил:

— Эм… у тебя есть другое предложение?

— Нет.

— Тогда…

— Да. — Я отвела взгляд. — Я знаю, что это было глупо, но… этим летом я вдруг поняла, что несчастна. Уже давно. И хоть это было не самое разумное решение, когда я отнесла заявление, у меня словно узел в груди развязался. Я почувствовала облегчение.

Я снова посмотрела на него, надеясь, что он поймёт, даже несмотря на то, что сам никогда ничего не бросал.

Он молчал с полминуты. Это мне в нём и нравилось — он был добрым и терпеливым. Полной противоположностью мамы, которая была громкой, резкой и напористой. Именно поэтому я всегда рассказывала о важных вещах сначала папе, чтобы смягчить удар для мамы.

— Думаю, — наконец сказал он, подбирая слова, — что ничто не длится вечно. Ни хорошее, ни плохое. Так что просто найди то, что делает тебя счастливой, и делай это, пока можешь.

Я отложила нож и положила салфетку на тарелку.

— А если не найду?

— Может, и не найдёшь, — ответил он. — А может, и найдёшь. Кто знает, что ждёт впереди, милая.

Он потрепал меня по голове, как в детстве, и подмигнул.

— Только не думай об этом слишком много, ладно? У тебя есть сбережения…

— И я могу продать квартиру тёти, — тихо добавила я.

Его брови взлетели вверх.

— Ты уверена?

Я кивнула. Я думала об этом уже давно.

— Я не хочу жить там вечно. Это слишком… близко к ней. Я устала жить в прошлом.

В буквальном смысле тоже.

Папа пожал плечами и откинулся на спинку стула.

— Ну вот и всё. А если тебе что-то понадобится, мы с мамой всегда рядом…

— Ах! Любимая! — воскликнул он, осознав, что мама стоит прямо за нами и, вероятно, слышала наш разговор. — Как… хаха… как давно ты тут?

Она возвышалась над нами, сверля меня своим острым взглядом. О нет.

— Достаточно долго, — загадочно ответила она.

Мы с папой переглянулись — негласный соглашение о том, что если мама решит кого-то из нас прикопать, второй выкопает тело.

Затем мама села обратно, повернулась ко мне и взяла мое лицо в ладони. Её длинные, аккуратно ухоженные пальцы были накрашены нежно-розовым лаком, в тон цветам на её блузке.

— Ты уволилась с работы, Клементина?

Я замерла, сжатыми между её ладонями щеками едва выдавливая слова:

— Д-да…?

Она прищурилась.

До выхода на пенсию мама была поведенческим терапевтом, и часто использовала свои профессиональные навыки в общении со мной и папой.

А потом вздохнула и отпустила моё лицо.

— Ну! Такой поворот я точно не ожидала.

— Прости…

— Не извиняйся. Я рада, — сказала мама и сжала мою руку своими холодными пальцами. Они напомнили мне руки тёти Аналии. Мы с мамой редко понимали друг друга, и хоть я старалась быть похожей на неё, в итоге я оказалась ближе к её сестре.

— Ты наконец-то делаешь что-то для себя, милая.

Это удивило меня.

— Я… я думала, ты разозлишься.

Родители переглянулись с явным недоумением.

— Разозлиться? — переспросила мама. — С чего бы это?

— Потому что я увольняюсь. Потому что сдаюсь.

Мама крепче сжала мои руки.

— О, дорогая. Ты не сдаёшься. Ты пробуешь что-то новое.

— Но вы с папой всегда находите способ сделать так, чтобы всё работало. Делаете одно и то же снова и снова, даже если становится трудно.

Я моргнула, сдерживая слёзы. Конечно, именно в Eggverything Café у меня начался экзистенциальный кризис — в закусочной, где у официантов на футболках были нарисованы разбитые яйца, а на бейджиках красовались дурацкие каламбуры с яичным уклоном.

— Я чувствую себя неудачницей, потому что не смогла просто пересилить себя.

— Ты не неудачница. Ты одна из самых смелых людей, которых мы знаем.

Папа кивнул.

— Чёрт, ты просто разговорилась с незнакомцем в такси и решила стать книжным публицистом. Это гораздо смелее, чем что-то, на что решался я. Мне понадобилось десять лет, чтобы понять, что я хочу стать архитектором.

Это правда.

Когда я вернулась после того лета за границей, в такси со мной оказался незнакомец, который спросил, какую книгу я читаю. Это был путеводитель, в котором я всё лето рисовала.

Мама добавила:

— Ты будешь счастливее всего в своём собственном приключении. Не в приключении Аналии, не в том, который строится вокруг того, с кем ты встречаешься, не в том, который диктует тебе общество, а на своём.

Потом она хлопнула в ладоши и поманила официантку, чтобы принести нам чек.

— А теперь! Мы почти закончили! Кто хочет взять праздничное мороженое у тележки перед Метрополитен-музеем и прогуляться в парке?

Её глаза блестели от восторга, потому что это был именно тот же самый сценарий, который мы повторяли… ну, вы понимаете.

Я впитала их слова во все уголки своего сердца, а потом последовала за родителями, чтобы купить мороженое в брикетах. Мы шли по парку в этот золотистый субботний день начала августа, делая вид, что не слишком жарко и не слишком солнечно, хотя проходили этим маршрутом тысячу раз.