Наша навсегда (СИ) - Зайцева Мария

Стоит закрыть глаза, как картина кровавого пятна на груди Ивана встает перед внутренним взором. И сердце сразу сбоит.

Мне хочется что-то сделать. Как-то наказать гада Тошку за то, что он посмел даже думать навредить моим любимым! Что-то внутри пламенеет, руки подрагивать начинают от ненависти.

Кошусь в его сторону, прикидывая, что будет, если я внезапно кинусь и вцеплюсь ему в рожу.

Скорость 80 километров…

Улетим с дороги.

И ладно, если в кювет. А если в лобовое с кем-то? А если травмы посторонним людям нанесем? Они-то в чем виноваты?

— Сейчас на трассу выйдем и нормально погоним, — неверно истолковывает Тошка мои осторожные взгляды.

Он уже не выглядит злым, скорее, сосредоточенным.

И я решаю поговорить.

Может, получится что-то узнать? О его планах на мой счет, например? Не тех, что включают месть, а тех, что чуть дальше заходят.

— А кто такие Жнецы? — вопрос вырывается сам собой, и Тошка нервно дергает рулем.

Он явно этот вопрос не ожидал.

Ругается, возвращаясь обратно в полосу, скалится зло.

— Одни… Твари. — Неопределенно отвечает он, усмехается шире, косится на меня, — если думаешь, что они тебе помогут, то нихуя. Это людоеды, блядь. Самые опасные отморозки в стране. Они свидетелей не оставляют.

— А тебя почему ищут? — я развиваю тему, поняв, что Тошке надо выговориться.

— Не знаю, — рычит он с досадой, — я им дорогу не переходил. И вообще… Это все херня. Этот кусок трусливого говна наврал.

— Тоша… — тихо и проникновенно говорю я, — давай поговорим. Пожалуйста.

— Поговорим, Вася, — кивает он, — обязательно поговорим. Но потом. Сначала из города этого гребаного выедем. Нахуй вообще сюда вернулась? — он неожиданно злобно бьет по рулю ладонями, — я же говорил! Говорил же!

— У меня мама… — шепчу я.

— И чего? — рычит он, — она тебя тварью называла, хотела под этого толстого упыря засунуть, а ты! Сразу все, блядь, забыла, что я для тебя сделал! И в этот раз, если бы не я, что было бы? А?

— Тоша…

— Блядь! Тоша, Тоша… — передразнивает он меня, а затем, психанув окончательно, сворачивает к обочине.

Машина тормозит где-то в частном секторе, уже, практически, на выезде из города.

Тошка глушит мотор и разворачивается ко мне всем телом. Опирается локтем на руль, тянется ко мне второй рукой.

С тихим вскриком отшатываюсь. Клянусь, это происходит непроизвольно! Было бы хоть чуть-чуть соображения, то подчинилась бы! Позволила трогать. Просто, чтоб отвлечь, чтоб время потянуть.

Но нет у меня сейчас никакого соображения. И инстинкта самосохранения тоже нет. Только чистой воды брезгливость и ужас.

Тошка, увидев это все в моих глазах, сужает веки и, злобно сжав губы, хватает за хвост и тянет ближе к себе.

— Сука! — шипит он, — отрезала волосы, тварь! Как я тебя не прибил тогда, блядь… — Он замолкает, смотрит в мое испуганное лицо, и глаза его, с расширенными, словно от кайфа, значками, пугающе пустые, — все равно… Все равно не могу. Не могу! Ты — тварь. Засела в груди, нихуя не выковырять!

— Тоша… — я шепчу его имя, словно в трансе, просто не зная, что делать. Сопротивляться? Он явно не в себе. Ударит, сознание потеряю… Нельзя… Но и позволять… Тоже нельзя…

— Тоша, блядь, Тоша… — кривится он, и захват в волосах становится жестче, — вечно ты так… Я для тебя — игрушка мягкая, да? Тоша, блядь… Ненавижу… Убил бы. Давно убил. Хотел ведь… Не смог. Тупо не смог. Ты, сучка, не представляешь даже, на что я ради тебя пошел. Все ждал, думал, увидишь, поймешь… А ты… Я же все ради тебя! Ради тебя!

— Я не знала, Тош… — мои губы едва шевелятся, на глазах слезы.

Он делает мне больно. И не физически даже, а морально. В очередной раз, теперь уже окончательно убивая все. Даже наше общее детство. Потому что не было у нас, оказывается, ничего общего. Было — его. И мои иллюзии.

Какая я, все же, наивная дура. Не удивительно, что так влетела тогда, пять лет назад. Мое поведение, моя святая наивная уверенность в том, что вокруг все хорошие люди, и что, раз я никому не делала зла, не желала зла, то и мне тоже никто не может специально вредить, прямо провоцировали наказать!

— Потому что дура! — усмехается он, а захват чуть-чуть разжимается. Пальцы уже просто лежат на затылке, давя, но не причиняя боли. С содроганием ощущаю, как большой палец скользит вверх и вниз, словно лаская.

Мне жутко от этой ласки, не хочу ее.

Но в этот раз терплю.

— Я сделал большую ошибку тогда, Вася, — говорит он, жадно рассматривая мое зареванное лицо, — не надо было тебе позволять учиться. Я же не хотел! Но ты… Ты поперлась! И там эти уроды… Я им говорил, что ты — моя! А они… — он скрипит зубами, заново переживая события пятилетней давности. Выдыхает, пытаясь справиться с яростью. И продолжает, опять усмехаясь, в этот раз мстительно. — Ну, ничего… Они свое получили…

— Это ты все же? Да, Тош?

— Догадались, да? — кривится он, — сложили два и два, дебилы? Долго доходило до них! Потому что тупые, как пробки! Что ты в них нашла, вообще?

Он отпускает меня, падает обратно на сиденье, смотрит перед собой в лобовое.

А я, выдохнув с облегчением, аккуратно сдвигаюсь подальше, к двери. Не то, чтоб это поможет, если он опять захочет схватить, но все же… Чуть-чуть пространства между нами не помешает.

— Это я, да, — говорит он, и лицо такое мечтательное становится, довольное, — сначала психовал, да. Бесился. Особенно, когда ты меня нахуй послала.

— Я не…

— Послала, Вась, — перебивает он, — похерила все, что было между нами, все годы, что я вокруг тебя, как придурок, крутился. Восемнадцати твоих ждал, чтоб все красиво. Чтоб правильно. Уговаривал свалить от предков. Намекал по-всякому. А ты, блядь, святая простота! Нихуя не намекалась! Дура наивная! Вот они тебя и поймали, дуру! Сразу на два члена! Кто ж знал, что с тобой надо было вот так, жестко? Я же, дебил, любил тебя! И все тронуть боялся… Вдруг испугаешься? А они не боялись! Тупо забрали себе и все! Все!

Он снова злится, сжимает кулаки. И глаза горят безумным, больным огнем.

Я молчу, захваченная этой исповедью.

И понимаю, что больше никогда не увижу в этом больном человеке своего друга детства. Да и был ли он? Был ли тот мальчик, что давал мне покататься на самокате, что утешал, когда падала и разбивала коленки, что кормил вкусными конфетами, о которых дома я даже помыслить не могла? Может, это сбой матрицы какой-то? И я все придумала?

А в реальности он всегда вот таким был: хитрым, злобным, больным?

— Я долго думал… — продолжает он, — готовился. Потому что нихуя свое не отдам! Поняла?

Киваю. Поняла.

Тошке словно требуется мое невербальное подтверждение. Он выдыхает и продолжает, усмехаясь довольно:

— Компромат на них собирал… Потихоньку. Записей-то полно было. Чуть-чуть подшаманить… Понятно, что, если б проверка, экспертиза, то никакой критики это не выдержало бы. Но кто ее будет делать, эту проверку? Не ты же. Я планировал тебе показать эти записи. Потом. Искал момент. Надо было так, чтоб наверняка. А потом на меня вышли конкуренты папаши Лиса. Верней… Я косячнул, они поймали на горячем. Влез не туда, куда надо… Не важно. Главное, что, когда предложили за твоим любовничком следить, я прямо ушам не поверил! Есть все же бог на свете! Мне надо было только рассказывать, чего он делает, куда ходит, чем дышит. Там люди тоже ждали случай… И дождались. Эти придурки сами подставились! Да так феерично! Долбоебы. Одни долбоебы вокруг! Мне только сведения оставалось передать. И все. Дальше уже не моя печаль была. Я как раз к тебе ехал, чтоб записи показать… Этих уродов должны были закрыть надолго, папаша Лиса улетел бы за ними следом, там все играло, как я понял, схема была масштабная. А я планировал тебе показать, что твои любовники — те еще скоты, и на тебя спорили.

— Они не спорили… — говорю я твердо.

Тошка осекается и щурится на меня пару секунд. А затем кивает.

— Выяснили, да? Ну, окей. Не важно. Все равно скоты. Я тебе хотел рассказать еще по дороге домой, но потом решил подождать. Чтоб их сто процентов уже взяли, а ты вышла от родаков. А затем… Эта тема с святошей толстопузым. Так удачно все вышло! Родаки у тебя, конечно, те еще мрази. Если бы не я, че было бы? И где были твои ебари? Вот именно. Всегда тебя спасаю только я. Только. Я. А ты…