Сладкое господство (ЛП) - Райт Кения

Теперь я могу разобраться с этой проблемой, до того, как мы закончим с барбекю.

Глава 30

Семья и одолжения

Мони

Эйнштейн смотрел на парадный вход, но я ясно видела, что мыслями он был где-то далеко.

В том, как его плечи чуть опустились, как он всматривался в детали не с восторгом человека, которого поражает богатство, а с безразличием того, кто уже давно перестал ждать от мира хоть чего-то, было что-то особенно болезненное.

Когда я наблюдала за ним, мне вдруг вспомнились прежние времена.

Настоящее имя Эйнштейна было Джеремайя, но никто никогда его так не называл.

За его книжным обликом скрывалось детство, полное утрат и равнодушия – именно оно, вероятно, и превратило его в того замкнутого человека, которым он стал.

Его старший брат, Даниэл, был для их родителей всем.

Даниэл был золотым ребенком, прирожденным спортсменом с блестящим будущим. Он был звездой района, школьным вундеркиндом бейсбола, который вполне мог бы выйти на профессиональный уровень.

А Эйнштейн появился на свет неожиданно, словно сюрприз, которого никто не ждал и не планировал.

Так или иначе, на Юге все знали его брата Даниэла. Он был тем самым парнем, у которого было все: талант, обаяние и улыбка, способная осветить любую комнату.

А вот Эйнштейн, напротив, всегда был тихим. тем, кто жил в тени Даниэла.

Но все изменилось, когда Даниэлу было всего четырнадцать лет.

Произошел несчастный случай. на самом деле нелепый несчастный случай.

Даниэл возвращался домой с бейсбольной тренировки на велосипеде, когда машина внезапно вылетела с дороги и врезалась в него прямо на тротуаре. Судя по всему, за рулем была женщина, которая во время разговора по телефону с кем-то яростно спорила и совершенно не смотрела на дорогу.

Удар оказался смертельным.

Даниэл, их золотой мальчик, погиб мгновенно.

Тогда Эйнштейну было всего десять лет. слишком мало, чтобы по-настоящему осознать масштаб утраты, но достаточно, чтобы почувствовать, как эта боль врезалась в его жизнь.

Его родители были сломлены, но вместо того чтобы обратиться к Эйнштейну за утешением или хотя бы признать его собственную боль, они замкнулись в себе, полностью поглощенные утратой первенца.

Тетя Бетти раньше говорила, что, может быть, его мать боялась снова полюбить после того, как потеряла ребенка. Возможно, она просто пыталась защитить себя от новой боли.

Какова бы ни была причина, родители Эйнштейна превратились в бледные тени самих себя.

Бэнкс как-то сказал мне, что каждый раз, когда он оставался с ночевкой, он заставал мать Эйнштейна, часами сидящую в комнате Даниэла, в то время как отец почти все время проводил на работе, а потом возвращался домой, чтобы напиться и снова уйти в свой личный мир отчаяния.

По сути, Эйнштейн становился для родителей еще более незаметным.

Никто не замечал, если он не ел ни завтрак, ни ужин.

Никому не было дела до того, что он перестал стараться приносить хорошие оценки домой или что он проводил все свое время в школьной библиотеке, совершенно не появляясь на занятиях. Учителям было практически невозможно дозвониться до его родителей.

Слишком рано Эйнштейн научился справляться в одиночку и не полагаться ни на кого. Он был самостоятельным, независимым, но часто оставался абсолютно один.

Книги стали для него спасением, убежищем от мира, который о нем забыл. Он читал все, что только попадалось под руку: художественные романы, научные журналы и энциклопедии.

Летом мы часто делились книгами и потом болтали о них.

Когда умерла моя мама, он был рядом. Не в моей квартире, а в своей машине, припаркованной у дома, с книгой в руках. Он, наверное, делал это месяцами, просто оставался поблизости, был рядом для меня и моих сестер, ни разу громко не сказав об этом вслух.

Я вернула себе настоящее и снова уставилась на него.

Эйнштейн по-прежнему сохранял серьезное выражение лица и повернулся ко мне.

– Ты долго еще собираешься пялиться на меня, ничего не говоря?

– Наверное, ровно столько же, сколько ты собирался смотреть на ту дверь, молча.

Он усмехнулся.

– Знаешь, я обычно умею растворяться в тени рядом с другими, но не с тобой.

– Мне трудно тебя игнорировать.

– Ах, вот как, – он прижал книгу к боку. – И почему же?

– Потому что ты, мой друг, безумно интригующий. – Я направилась вверх по лестнице. – Пойдем. Я хочу тебе кое-что показать.

– Показать мне кое-что? – Он пошел за мной.

– Именно так я и сказала.

К тому времени, как Эйнштейн стал подростком, он уже выстроил вокруг себя стены такой высоты, что почти никто не мог пробиться сквозь них.

К счастью для меня, я знала, как легко перелезать через его эмоциональные барьеры.

Я бросила взгляд через плечо.

– Что думаешь о «Цветке лотоса»?

– Вычурно.

– Это хорошо или плохо?

– Ни то ни другое. Просто единственное слово, которое пришло в голову.

– Врешь.

– Я?

– У тебя в голове куда больше слов, когда речь заходит об этом месте.

– Значит, ты хочешь поговорить по-серьезному?

– Только такие разговоры мне с тобой и нравятся.

Он кивнул.

– Ну тогда я бы сказал, что есть еще одно слово, которое приходит мне в голову, когда я осознаю, что это место теперь принадлежит тебе.

– И что же это за слово?

– Демонстрация силы.

– Почему демонстрация силы?

– Лео дает понять Востоку, что ты – сила, с которой придется считаться. И он на все сто процентов одобряет твой союз с его сыном.

– Хммм, – я улыбнулась. – Возможно.

Эйнштейн фыркнул.

Мы поднялись на второй этаж.

Вместо того чтобы повести его к спальням, я направила нас в другую сторону.

– Думаю, тебе очень понравится этот сюрприз.

– Посмотрим, окажешься ли ты права.

Чуть дальше по коридору я услышала голоса своих сестер, в них звучало радостное возбуждение, пока они осматривали новые комнаты.

Тетя Мин и тетя Сьюзи суетились вокруг них, стараясь, чтобы все было идеально.

Эйнштейн подошел ко мне.

– Ты хорошо справилась, Мони.

– Что ты имеешь в виду?

– Твои сестры будут счастливы здесь.

Тепло разлилось в груди.

– Ты правда так думаешь?

– Без сомнений.

– Бэнкс переживает из-за того, что мы на Востоке.

– Нет. Он просто хочет вас защитить. Думаю, в глубине души он понимает, что Лэй никогда не причинит тебе вреда. По крайней мере, физически. – Он не сводил с меня взгляда. – Но у меня к тебе сложный вопрос.

– Спрашивай.

– Как ты думаешь, Лэй полностью пережил смерть Шанель?

– Я надеюсь, что да, потому что… я не собираюсь возвращаться.

– Интересно.

Мы дошли до библиотеки, и я провела его внутрь.

Он усмехнулся с темной ноткой в голосе.

– Отличный выбор, Мони.

– Я подумала, что эта комната тебе понравится.

– Она мне не просто нравится. Теперь я здесь поселяюсь. – Его лицо озарила лукавая улыбка. – Кто сообщит Лэю неприятные новости?

Я рассмеялась.

– Вот это да. – Эйнштейн оглядел стены, уставленные книжными полками от пола до потолка, на которых стояли тома в синих кожаных переплетах, один роскошнее другого. Их корешки сияли золотым тиснением.

В центре комнаты возвышался массивный письменный стол из темного дерева, а рядом стояли два кресла из бледно-голубой кожи, такие удобные, что казалось, их создали специально для долгого, неспешного чтения.

Эйнштейн слегка кивнул и провел пальцами по корешкам нескольких книг.

– Это… нечто невероятное.

Я наблюдала, как он проходил дальше вглубь комнаты, едва касаясь рукой края стола на ходу. Его обычно сдержанное выражение лица сменилось тем, что я видела на нем крайне редко, настоящим изумлением.

– Это место словно из сна, – в его голосе звучало неподдельное восхищение. – Я видел роскошные библиотеки и раньше, но здесь… такое внимание к деталям, такая забота в каждом элементе… дух захватывает.