Непримиримая одержимость - Анис Дрети

Мы делили скромную квартирку, которую успели обжить и сделать своей. Узкий коридор вел в уютную гостиную, где вдоль одной стены была встроенная мини-кухня – маленький холодильник, раковина и двухконфорочная плита. Небольшой стол служил нам и обеденной зоной, и местом для учёбы. По обе стороны гостиной находились две спальни, а между ними теснилась маленькая ванная с душевой кабиной.

Ничего особенного, но мы были благодарны и за это. Иметь отдельную квартиру – роскошь для жизни в кампусе, а Амели была идеальной соседкой… хотя сейчас я была рада, что её нет.

Мне нужно было прийти в себя. Профессор Максвелл, наверное, в ярости, что я снова сбежала от него. Я внезапно поняла, что он, скорее всего, уже писал или звонил мне, но его сообщения просто не доходили – я заблокировала все незнакомые номера еще в выходные.

Я сняла сандалии и сбросила порванную одежду, прежде чем зайти в душ. Хотелось тереть кожу до тех пор, пока не пойдет кровь.

Не знаю, сколько времени я простояла под струёй, но вода стала ледяной к тому моменту, как я отмыла каждый сантиметр кожи, к которому он прикасался. Сколько бы я ни мылась, мне не удавалось стереть стойкий шлейф его янтарного аромата. Он вызывал нежеланные образы – его грубые руки, горячее дыхание у моей шеи, то, как профессор Максвелл доминировал в каждый момент и не позволял мне уйти. Кожа запылала при воспоминании о его прикосновениях – требовательных, собственнических, почти одержимых.

Когда он вообще начал испытывать ко мне сексуальное влечение?

Может ли это быть частью какой-то болезненной одержимости моими шрамами? Его интерес к ним был тревожно очевиден с момента, когда он впервые их увидел – отсюда и перемены в моем рационе, и в повседневной жизни.

А может, его возбуждала сама идея секса с неопытной девушкой? Я вспомнила его интерес, когда на яхте упомянула о своей неповрежденной девственной плеве. В его взгляде что-то изменилось, появилось почти первобытное влечение к тому, что он воспринимал как нетронутое и незапятнанное.

Он был учёным до мозга костей и видел в этих физических атрибутах ключи к более глубокой тайне внутри меня, которую он был полон решимости разгадать, невзирая на мой комфорт или согласие. Его особый интерес к моим шрамам и девственности складывался в тревожную закономерность. Это рисовало портрет мужчины, чьи желания подпитывались пугающей смесью собственничества и болезненного любопытства к тому, что он не мог буквально препарировать.

Я завернулась в белый пушистый халат и уставилась на зеркало. Мои пальцы замерли над повреждениями, которые он нанес – следы на шее, где он душил меня, синяки на руках от его хватки, ссадины на коленях от ковра.

Я думала, что полностью оцепенею, но обычная апатия, которую демонстрировал мой язык тела, отсутствовала. Распухшие глаза странно горели, кожа порозовела, а щеки покрылись ярким румянцем.

Я никогда не подпускала никого слишком близко. Я жила внутри крепости, которую сама же построила, но он сумел разрушить мои стены. Почему я не ушла в себя, как обычно? Это была моя защитная реакция по умолчанию. Вместо этого я выглядела живой.

Я покачала головой.

Со мной было что-то не так. Логичнее всего было бы позвонить психотерапевту, но я медлила, опасаясь, что она сообщит о нашем разговоре в правоохранительные органы. По закону она обязана была сообщать о преступлении.

Но было ли преступление? На яхте мы действовали по обоюдному согласию, и заниматься сексом – не противозаконно. А во второй раз… граница согласия оказалась слишком размытой, возникшей из глубокого недопонимания, а не из злого умысла.

Возможно, всё еще можно было исправить, и мне не стоило рисковать, предавая это огласке.

Хотя отец и лишил меня поддержки, он бы пошёл войной на Максвеллов, если бы узнал о случившемся. Это обострило бы их и без того ухудшающиеся отношения и втянуло бы меня в эпицентр самого громкого скандала года. Я не выдержала бы такого внимания. Дэймон подумал бы, что я соблазнила его брата после того, как годами без стыда преследовала его. Хуже всего – профессор Максвелл потерял бы свою лабораторию и репутацию.

Никто не выиграл бы, если бы я сообщила об инциденте. Лучшее, что я могла сделать, – это стереть его из памяти и притвориться, что последних нескольких дней никогда не было.

— Эй! Я принесла твой любимый лавандовый латте.

Голос застал меня врасплох, и я резко повернулась лицом к соседке. Я разглядывала свое отражение в зеркале и не слышала, как она вошла. В руках у неё были два стакана кофе из нашего любимого университетского кафе – Бейглтаун. Мы частенько там завтракали, обедали, и просто отдыхали. Она поставила один из стаканов на стол; на крышке было выведено мое имя – Роза.

Несколько секунд Амели пристально смотрела на меня.

— В тебе что-то изменилось. Но в хорошем смысле. Что произошло?

Я украдкой снова взглянула в зеркало. Большую часть следов после нападения я скрыла, а халат скрывал ссадины от ковра. Могла ли она понять что-то по моему лицу?

Амели ткнула в меня пальцем.

— Стрижка?

— Нет.

Она подозрительно прищурилась.

— Ты буквально светишься. Я слышала о «вампирских» процедурах для лица – там используют кровь, чтобы кожа выглядела лучше. Ты делала такую?

— С тех пор, как видела тебя утром? Конечно нет. Ни стрижки, ни кровавой процедуры.

Ее взгляд смягчился.

— Кстати, как всё прошло с профессором Максвеллом? Почему он был такой злой?

Я резко выпрямилась при упоминании его имени. Вести себя непринуждённо после случившегося было невозможно.

— Я неправильно подписала этанол. Представь его удивление, когда он чуть не смешал его с азотной кислотой. — Я выдавила смешок.

Она нахмурилась.

— Но ты же такая внимательная. Ты всё проверяешь по несколько раз.

Я отвела взгляд.

— Все совершают ошибки, а эта была серьезной. Мог быть взрыв. Мне повезло, что он ограничился предупреждением.

Амели нахмурилась еще сильнее.

— Не похоже на него.

— Очевидно, будет какое-то академическое взыскание, и он понизит мою оценку на балл, — быстро добавила я, чтобы звучало правдоподобнее. Но, кажется, перегнула палку.

— Это абсурд. Он практически забрал тебя из группы, потому что ты такая скурпулезная. Но один прокол – и он снижает тебе оценку? Мы должны обратиться к администрации университета.

— Нет. — Я отступила назад, снова чувствуя, как поднимается паника. — Пожалуйста, Амели. Я хочу оставить всё как есть. Ладно?

— Но…

— Я поговорю с ним и постараюсь образумить его, чтобы он не снижал оценку. Уверена, он согласится, когда успокоится.

Она не выглядела убежденной, но в конце концов сдалась.

— Если ты так считаешь… Но всё равно он огромный мудак.

— Согласна.

Она рассмеялась.

— Я думала, он твой любимый преподаватель, и ты снова бросишься его защищать.

— Не сегодня.

Со вздохом я поднесла латте к губам и сделала глоток.

Она снова странно на меня посмотрела.

— Что с тобой происходит?

— О чем ты?

— Ты не провернула стакан три раза, как обычно, перед тем как пить.

Я застыла. Амели уловила, что со мной что-то не так. Я попыталась увести разговор, спросив о её выходных с парнем, но по её взгляду было видно, что она не поверила мне ни на секунду. Мне стоило вернуться к Поппи и провести еще один день в отрицании.

В конце концов я укрылась в своей комнате. Я дождалась, пока Амели уйдет на следующую пару, и лишь тогда дала волю слезам.

30.Роза

К тому моменту, когда рассвело и мучительная ночь наконец подошла к концу, я почти с облегчением вскочила с кровати. Мысли о случившемся не давали покоя. Поскольку вчера я онемела перед профессором Максвеллом, я подумала отправить ему электронное письмо с объяснением своих действий. На яхте я была пьяна, и произошло огромное недоразумение. Но затем я усомнилась в этой идее. Что, если его электронную почту просматривают? Обвинения в том, что он переспал со студенткой, разлетятся мгновенно, стоит такому письму попасть не в те руки. Может, лучше было бы оставить письмо анонимным.