Селянин (СИ) - "Altupi"

— Это, — Егор вырвал ещё пучок вьюнка, освобождая от зелени сразу полметра вздыбленной грядки, — повилика. А колючие — это осот.

Они закончили каждый свои две грядки, немного постояли на меже, отдыхая, и снова принялись за работу. Егор по большей части молчал, Кириллу хотелось курить, спина, руки, ноги отсохли, в шлёпки набивались твёрдые комочки земли, но он чувствовал в себе прилив сил, способность сегодня же расправиться с блядскими повиликой и осотом на всём огороде сразу, а не на ещё жалких четырёх грядках. Чистой, без единой соринки, площади прибавлялось. Калякин рассказывал о всякой ерунде, шутил и дурачился, утверждая, что до сего дня представлял картошку, растущей на деревьях, как яблоки. Ему очень хотелось увидеть улыбку Егора, услышать его смех, но тот или отворачивал голову, или убегал вперёд.

На втором заходе Кирилл всё-таки выдохся, хотя стойко пытался не снижать темпа, щипал траву. Три кучи собранных ими сорняков наглядно демонстрировали проделанную работу. Тучи рассеялись до состояния перистых облаков, ветер утих, клонящееся к закату солнце не напекало макушку. Предвещая ночь, горланили петухи и лягушки. Под ногтями, между пальцами, везде набился слой пыли, одежда перепачкалась землёй и травяным соком, припорошённые той же земляной пылью волосы превратились в паклю. Последние метры Кирилл буквально полз и рухнул между кочанов капусты, как только выдрал последний пучок осота с длинным, как крысиный хвост, корнем.

— Устал? — спросил Егор.

— Но не запросил пощады, заметь, — выдал Кирилл, вытирая о перчатку захлюпавший нос. Он не устал — он подыхал. Мышцы ног горели, как после марафонской дистанции. Впрочем, откуда ему знать, как себя чувствуют легкоатлеты после забега? Профессионально спортом он не занимался, секции не посещал. Жизнь, которая раньше представлялась яркой и насыщенной, сейчас казалась плоской и усечённой, лишённой стольких радостей, для которых не нужно туго набитого кошелька. Например, совместной семейной прополки огорода. Сейчас Кирилл кожей, каждой клеткой тела ощущал свободу от стереотипов и предрассудков своего прошлого, словно, закрыв калитку во двор Рахмановых, смыл с себя грязь, очистился, исповедался и получил отпущение грехов.

Егор взял оба ведра и высыпал остатки травы в ближнюю кучу, снял и вытряхнул перчатки.

— Спасибо за помощь.

Солнце путалось в верхушках деревьев и в его волосах. Чёрные глаза с густыми ресницами — Кирилл не мог спокойно смотреть в них.

— О, я ещё и не то могу, — нервно хохотнул он и понял, что остался бы лежать в капусте навсегда. Пару веков точно. Так устал! А Егор… блять, Егор целыми днями один крутится как белка в долбаном колесе и не ноет!

— Мне надо дальше идти, — подтвердил его мысли Рахманов.

— Встаю, — сказал Кирилл и с трудом, кряхтя как старый дед, поднялся на ноги. Стащил с рук перчатки. Коже сразу стало комфортнее.

Егор с двумя вёдрами пролавировал меж некрепких ещё кочанов и поднырнул под деревья. Вёдра поставил у бочки и помыл руки в застоявшейся воде. Листики на её поверхности заколыхались, как утлые судёнышки в шторм. Кирилл повесил перчатки на проволоку и опустил руки в ту же воду. Прохлада сразу окутала их, смывая усталость. Но главное, рядом были руки Егора, к которым нестерпимо хотелось прикоснуться. Только для этого было не время. Кирилл исподтишка поглядывал на его лицо, мечтая прочесть зеркальное отражение чувств, но читал только не пробиваемую ничем невозмутимость.

— Пойдём, — вынув руки, вытирая их о футболку, а футболкой лицо, позвал Егор. Кирилл утёрся точно так же, на ткани остались тёмные, мокрые и грязные полосы. Одежда была испорчена, хотя, с другой стороны, у него появилась одежда для выполнения домашней работы.

Они прошли через калитку. Досюда снова доносились запахи дыма, поросячьего варева и навоза. Из-за угла хлева выбежал Андрей. Растрёпанный. С книгой в здоровой левой руке. Обложка была пёстрой, глянцевой — пацан зря времени не теряет, просвещается.

Андрей посмотрел на них двоих, причём как-то загадочно, заговорщически, будто подсматривал за их проделками в кустиках, а взгляд остановил на брате.

— Уже сварилось, Егор. Мама заснула.

— Угу. Иди тогда дома приберись.

— Ладно, — без желания, прижимая к груди книгу, ответил мальчик, и вдруг засиял догадкой, почему его послали наводить порядок. — Кирилл заночует у нас?

Калякину тоже хотелось знать ответ, сердце участило сокращения. Однако… Егор, как всегда, остался глух и нем, на несколько секунд погрузился в себя, возможно, решая, как поступить с ночёвкой. А может, он никак не мог решиться на отношения и жалел, что привёл парня с собой и разрешил помогать. В любом случае, Егор не произнёс ни слова по этому поводу.

— Проверь всё и беги в дом, — вместо этого скомандовал Егор. — А я сейчас за коровой.

— Ну, хорошо, — буркнул Андрей и, сверкая пятками, скрылся за хлевом.

— Я с тобой! — сразу заявил Кирилл. Он не чувствовал ног под собой, однако ни за что не променял бы прогулку за животиной на отдых на диване или любой мягкой горизонтальной поверхности. Он боялся расставаться с Егором. Боялся, и всё тут. Будто разрешение находиться на его территории с ним рассеется как дым.

Егор кивнул и пошёл во внешний двор. Кирилл следовал за ним хвостиком.

Галина уже не спала.

— Мальчики… Устали?

— Нет, мам. Пойдём домой? — Егор говорил так, будто совсем не замечал паралича матери, будто она была здоровой, а приболела простудой. Конечно, любил её и так подбадривал. Не виня в своём затворничестве в глухой деревне вместо прелестей городской разгульной жизни.

Женщину, пусть и парализованную, со двора действительно следовало убрать: вечерело, воздух холодал, и начинали виться комарушки. Егор подошёл к раскладушке плотнее, убрал покрывало, подсунул руки под тощее неподвижное тело в белой ночнушке и поднял, как жених невесту. Откуда-то появился Андрей и бросился открывать двери.

— Давай я помогу, — спохватился Кирилл, обалдевший от этой трогательной сцены, но Егор махнул головой со спутанными в клоки волосами и, взлетев по порожкам, скрылся на веранде. Хлопнула ещё одна дверь. Кириллу только оставалось удивляться выдержке Егора, ловкости, с которой не самый мускулистый парень после трёхчасовой прополки картошки и ещё кучи сделанных ранее дел, нёс тяжёлую ношу на руках. Удивляться ему и восхищаться им.

Рахманов вернулся минут через пятнадцать. В его облике изменилась только причёска — волосы он расчесал и убрал в хвост.

— Мотоцикл надо загнать, — сказал он и стал открывать ворота. Они были из досок, как и забор, скреплённых металлическим каркасом, запорным устройством служил кусок железной трубы. Егор вынул трубу из пазов, открыл настежь створки. Дремавшие на улице под воротами куры недовольно заквохтали и через пару секунд вытягивания шей и любопытных взглядов наперегонки ринулись через двор к курятнику. На них загавкала собака.

Кирилл не двигался. Словно открытие ворот разрушило защиту обретённого им мира, стало порталом, через который его вытянуло бы вовне и вернуло к прежней пустой действительности. Егор на всё это внимания не обращал, завёл драндулет — уши сразу заложило от шума, в нос пахнули выхлопные газы, белые клубы поплыли над травой — оседлал его и въехал во двор. Быстро повернул ключ, прекращая всю эту какофонию звуков и запахов. Пока он не слез, Кирилл быстро закрыл тяжёлые ворота, снова запечатывая свой мир.

Но от реальности не сбежишь. Свои вещи и машину он готов был бросить на произвол судьбы, но корову в поле не оставишь.

Кирилл не знал, с каких пор он стал таким перепуганным и мнительным. Однако сердечко стучало громче каждый раз при мысли, что сказка кончится.

— Тебе не обязательно идти, — сказал Егор, отворяя калитку. Кирилл едва не бросился ему наперерез, чтобы захлопнуть чёртову дверь обратно и никуда не пускать. Но это было бы глупой истерикой, и он обречённо шагнул на улицу. Хляби небесные не разверзлись, земная твердь не расступилась, чтобы поглотить его — деревня оставалась тихой, безлюдной. Тени лежали на дороге, высоко летали ласточки, песню заводили первые сверчки.