Я должен был знать, что Шэй не даст мне покоя. Эта женщина бросала мне вызов на каждом шагу с того самого дня, как мы познакомились.
Киёко берет телефон, когда я передаю его ей. Некоторое время мы сидим в тишине, а потом она говорит: — Мне очень нравится эта девушка.
Я закрываю глаза, сглатываю комок в горле и позволяю слезам скатиться по лицу.
— Я знаю, — шепчу я. — Мне тоже.
Я с трудом переживаю выходные. В понедельник на работе я едва могу связно говорить. Хожу как зомби, выполняю все необходимые действия и избегаю чужих взглядов.
До меня начинает доходить, что все действительно кончено. Коул не хочет меня. И как бы сильно я его ни хотела, в отношениях нужны двое.
Мне не раз приходило в голову, что надо уволиться и найти новую работу, но я не могу заставить себя сделать это. Это место — единственное конкретное напоминание о нем. Уйти отсюда было бы равносильно предательству. Как отрицание того, что то, что я сказала ему, что он значит для меня, было реальностью.
Да кого я обманываю? Я просто надеюсь, что он вернется на работу, и я смогу увидеть его в лифте. Я знаю, что это жалко, но даже этого было бы достаточно.
Зная, что Коул, скорее всего, никогда не прочтет ее, я пишу ему служебную записку и отдаю ее Скотти, чтобы он оставил ее на его столе.
Уважаемый мистер МакКорд,
Последний раз мы общались два дня назад. Удивительно, сколько слез я пролила за сорок восемь часов. Хотя, наверное, удивляться не стоит. Когда теряешь такую большу́ю часть себя, кажется, что ты никогда не оправишься.
Если я была слишком сурова к вам, простите меня. Простите за то, что причинила боль, но еще больше я сожалею о своей роли во всем этом. Я должна была прислушаться, когда вы сказали мне уйти в ту первую ночь. Я должна была быть более ответственной. Более осторожной. Менее безрассудно относиться к нашим сердцам.
Я ужасно скучаю по вам.
Единственное, что делает это терпимым, — знание, что вы все еще где-то там. Ну, более терпимым, во всяком случае. Сейчас мне кажется, что я иду одна в темноте, даже не пытаясь искать свет в конце туннеля, потому что знаю, что его там нет.
Надеюсь, вы не забудете меня. Потому что вы вырезали свое имя в моем сердце, и оно останется там навсегда.
Ваша навеки,
Мисс Сандерс
После ухода Скотти звоню Челси. Она берет трубку на первом же гудке.
— Привет. В последнее время от тебя ничего не слышно. Ты в порядке?
— Я выживаю. А ты?
— Немного лучше, чем ты.
Мы молчим немного, а потом она говорит: — Не хочешь выпить вместе?
— Я думала, ты никогда не спросишь.
— Отлично, завтра у меня выходной. Как насчет шести часов?
— Идеально.
— Где?
— Я кое-куда хочу пойти, но боюсь, что ты откажешься.
Она смеется.
— Когда, черт возьми, я тебе отказывала?
Я улыбаюсь, впервые за долгое время. Когда я говорю ей, где я хочу встретиться, она не упускает ни одного шанса.
— Хорошо. Увидимся.
— Увидимся. Я люблю тебя, Челси.
Она делает паузу. А когда снова заговаривает, ее голос звучит мягко и слегка дрожит.
— Я тоже люблю тебя, дурочка.
Вешаю трубку, и стараюсь не расплакаться.
Следующим вечером мы сидим за столиком посреди бара отеля в Беверли-Хиллз, где я впервые встретила Коула.
Потому что, видимо, термин «жаждущий наказания»16 был придуман для меня.
Мы заказали напитки прямо в баре, а не попросили официантку принести их нам — новая паранойя, от которой вряд ли кто-то из нас когда-нибудь избавится. Я взяла виски, Челси — «Маргариту», и мы почувствовали себя как в старые добрые времена.
Или, по крайней мере, в основном так и есть. За исключением дыры в груди, где раньше было сердце.
— Рассказывай, — говорит она, потягивая свой напиток. — Что нового?
Я излагаю ей сокращенную версию своего телефонного разговора с Коулом. От этого у нее загораются глаза. Она хмурится.
— Я слышала, что у него травма крестцового отдела позвоночника.
— Если бы я говорила на языке медсестер скорой помощи, я бы поняла, что ты имеешь в виду.
— Учитывая его положение, в больнице все было строго засекречено, но медсестра из отделения реанимации сказала одной из знакомых мне медсестер в педиатрии, что у пациента, которого они назвали Мистер Биг, была травма крестца. Любая травма позвоночника в той или иной степени серьезна, но из всех видов эта считается наименее серьезной. Многие пациенты могут ходить.
Я чуть не подавилась виски.
— Ходить?
— Все зависит от человека и степени повреждения нервов, но... да.
Мое сердце бьется так сильно, что я прижимаю руку к груди, чтобы замедлить его.
— Тогда я не думаю, что дело в этом. Он сказал так, будто ниже пояса ничего не работает.
— Я бы зашла и посмотрела его карту для тебя, но все отслеживается в системе. Меня бы уволили, если бы поймали. Нам не разрешено получать информацию о пациентах, за которыми мы непосредственно не ухаживаем.
— Я бы никогда не попросила тебя об этом.
Челси улыбается.
— Ты бы точно попросила, и ты это знаешь.
— Да. Я бы попросила. Но не буду. Если бы тебя уволили, это стало бы вишенкой на торте моего полного фиаско. — Я вздыхаю и делаю еще один глоток виски. — Так если его присутствие было такой большой тайной, то откуда они узнали, что его зовут мистер Биг?
— О, он получил это прозвище не потому, что он МакКорд. Он получил его потому, что у него такой большой. Ассистентка, которая меняла ему постельное белье, начала называть его Мистер Биг в первую же ночь, когда он поступил в больницу.
Я в ужасе смотрю на нее.
Через мгновение Челси говорит: — По крайней мере, они не называли его мистером Шримпи. Или Бумаванг17, если он был кривой. Я слышала и такое.
— Боже мой. Напомни мне больше никогда не заходить в больницу.
Она стучит костяшками пальцев по столу.
— Постучи по дереву.
Некоторое время мы сидим в тишине, потягивая напитки. Потом она говорит: — Как дела у твоей мамы?
— Теперь мы разговариваем каждое воскресенье. Она все еще не пьет. Я все жду, когда грянет гром, но пока все хорошо. Я собираюсь встретиться с ней на День благодарения.
Челси протягивает руку и сжимает мою ладонь.
— Хорошо. Нет худа без добра, верно?
Я выдыхаю и пожимаю плечами.
— Ага. Ты разговаривала с Джен или Энджел в последнее время? Я была так погружена в свой собственный маленький пузырь, что не выходила на связь.
Челси не отвечает. Я поднимаю на нее взгляд, и она смотрит на меня через плечо большими округлившимися глазами.
— Что случилось?
Она слабо говорит: — Тебе лучше повернуться.
Нахмурившись, я оглядываюсь через плечо. Потом вижу, на что она смотрит, и у меня сводит желудок, легкие сжимаются, а пульс подскакивает.
Темноволосый мужчина в кабинке великолепен, но с одного взгляда я понимаю, что от него одни неприятности. Волк в овечьей шкуре. В консервативном черном костюме и белой рубашке он мог бы быть любым другим бизнесменом, наслаждающимся выпивкой с друзьями после работы.
Вот только он один.
И он не получает удовольствия.
Мужчина выглядит так, как чувствую себя я: несчастным.
На глаза наворачиваются слезы. Грудь сжимается. Со шрамом на лице и коротко подстриженными волосами, как у Акселя, он выглядит так же, как и в последний раз, когда я его видела, но в то же время совсем по-другому.
