Селянин (СИ) - "Altupi"

Мать помолчала, видимо, переваривая информацию. Но не отстала.

— Кирилл, — интонация стала острой, как лезвие кавказского клинка, — ты точно на Кипре?

Сердце Калякина остановилось, рука, державшая смарт, вспотела, пришлось переложить его в другую.

— А где ещё, мам?

Блять, голос всё-таки одеревенел! Сука! Откуда она знает?! А она знает — иначе бы не спрашивала! Блять! Блять! Блять! Что делать?!

— Кирилл, мне сказали, ты в деревне, — она чеканила слова, как кремлёвские курсанты шаг. — В этом Островке. Это так?

— Нет, мам, ты что!

— Кирилл, мне сказали, что у тебя отношения с парнем. Ты гомосексуалист, Кирилл?

Каждое слово впечатывалось в мозг, в сердце. У Кирилла похолодели пальцы, и в горле встал комок. Всё, пиздец. Это конец всему. Им не дадут быть вместе! Только всё наладилось, и на тебе!

Продажа молока

Кирилл медлил, думая, а не убрать ли телефон от уха и не запульнуть ли его прямиком через крыши сараев на соседний заброшенный участок? Пусть себе лежит в крапиве и звонит, сколько хочет. Пауза непростительно затянулась.

— Кирилл, отвечай мне! — тоном генерала потребовала мать. — Не смей вешать трубку!

— Мне не на что её вешать, мам, — удручённо проговорил Кирилл и опёрся задом о дверь туалета. — Всё нормально, мам.

— Что нормально? Так ты, правда, в этом Островке?! Ты гомосексуалист?! — она уже не спрашивала, а обвиняла, голос гремел. — Ты нас с отцом в могилу решил свести? Ты отцу карьеру решил угробить? Ты хорошего отношения к себе не понимаешь, наркоман чёртов? Будет тебе по-плохому! Немедленно возвращайся домой! Немедленно, ты слышишь меня, Кирилл?

Калякин облизал губы, посмотрел в сторону, где находились Рахмановы, и спокойным тоном сообщил:

— Я останусь здесь, мам.

— Как — останешься? Ты меня не слышал? Немедленно домой! Иначе тебе не поздоровится!

— Я не приеду.

— Приедешь! С кем ты там мог спутаться? С тем деревенщиной, что тебя в милицию упёк?

— Не твоё дело.

— Ах ты, сукин сын!..

— Я твой сын, мам, — тихо напомнил Кирилл и прервал связь, сунул смарт в карман. Было обидно. До слёз обидно, что он родился у этой женщины с сердцем, как кусок льда. Всегда заботилась только о себе, о положении семьи, о своей внешности. Не родила больше детей, потому что боялась испортить фигуру, да и его-то, наверно, сподобилась выносить из-за пресловутого «надо». Ни капли тепла он от мамаши не получил. Подарки — да, деньги — да, символическую заботу — да, но не любовь. И теперь они с отцом станут биться за родную кровиночку, будут изо всех сил наставлять на путь истинный — кнутом и пряником, но даже не подумают понять и принять его чувства.

Да, ерунда, всё можно пережить, лишь бы Егора не тронули. На хуй предков послать, и дело с концом: он совершеннолетний, они не вправе указывать, что ему делать.

Успокоив себя этим решением, Кирилл выпрямился, отряхнул мелкие опилки и чешуйки семян с деревьев, прилившие к шортам, пока он прижимался задом к двери сортира. Надо было ещё принять решение, рассказывать Егору или нет. Правильным было, конечно, ввести его в курс дела, спросить совета, ведь он через подобное проходил со своей матерью. Хотя их матери как небо и земля.

В этом вопросе Кирилл выбрал трусливую сторону — умолчать. Испугался, что Егор попросит его уехать и не создавать ему лишних проблем. На расставание, пусть даже во благо, Калякин пойти не мог. Он только обрёл взаимность — хрупкую, неполноценную - и лишать себя этого дара богов не собирался, как бы эгоистично не выглядело.

Нацепив беззаботную счастливую улыбку, какая была на его губах до злоебучего звонка, Кирилл пошёл искать, где бы умыться.

На прежнем месте Рахмановых не было. Банки с молоком с верстачка тоже исчезли. Коровник был открыт, поросята сыто похрюкивали по другую сторону сарая, в летнем загоне, а ещё… пищали цыплята, тоненьким суматошным писком, перекрикивая друг друга. Вчера Кирилл их не слышал.

— Наседка ночью вывела, — пояснил появившийся возле курятника Андрей. Видимо, поза у Кирилла была слишком живописная, что пацан сразу догадался, что волнует нового домочадца. Сломанная рука младшего братишки по-прежнему покоилась в слинге из тонкого цветастого платка, а в другой он держал блюдце с мелко порезанным яйцом.

— Это цыплятам, — со вздохом, будто перед ним непроходимый тупица, просветил Андрей. — Они как каннибалы своих не родившихся сородичей едят, не знал?

Кирилл отрицательно покачал головой. Андрюшка фыркнул с мальчишечьим задором и тут же переключился на организаторский тон:

— Так, сейчас иди в душ, я там всё приготовил. Вода ещё, правда, прохладная, но для закалки полезно… Быстро помойся и дуй в дом, там Егор завтрак готовит. Не задерживайся: ему скоро в город ехать.

Андрей повернулся, чтобы идти дальше, к цыплятам, но Кирилл поймал его за рукав футболки. Энергичность братьев не укладывалась у него в голове — столько дел за утро переделали!

— А Егор во сколько вообще встаёт?

— Летом в половине шестого обычно.

— А зимой? — спросил Кирилл, предполагая, что в ответе услышит как минимум на час позже, ведь зимой нет огородов и пастбищ.

— Зимой в пять. Вернее, с первого сентября, когда школа начинается. Он меня возит к восьми, а потом в город с молоком едет, а школа и город в разных сторонах.

У Кирилла голова пошла кругом.

— А Егор отдыхает когда-нибудь?

— Конечно! — со смехом заявил Андрей, снова смотря на него, как на неотёсанную тундру: такой взрослый, а элементарные вопросы задаёшь!

Что-то Кирилл в этот отдых не верил. И не представлял, как можно вставать в пять утра и весь день не валиться с ног, а ночью ещё телевизоры выключать. Такое невозможно. Егору надо памятник при жизни ставить.

— Ну ладно, спасибо, я пойду, — проговорил он. — В летний душ?

— Да-да, там полотенце есть, и воду смело включай, — проинструктировал пацан, уже скрываясь за углом хлева. Кирилл взял с него пример в расторопности и поспешил к душу, но вспомнил, что бритвенные принадлежности, паста и зубная щётка находятся в сумке и направился за ними в дом.

В доме пахло едой. Не чем-то особенным, но достаточно, чтобы пощекотать обонятельные рецепторы и пробудить аппетит.

Егор вышел ему навстречу с маленькой керамической миской типа пиалы, из которой торчала ложка — нижняя её часть тонула в рисовой каше, естественно, молочной, с кусочком сливочного масла. Завтрак для матери, догадался Кирилл.

Рахманов бросил быстрый взгляд на его волосы.

— Ты ещё не помылся?

— Нет, за зубной щёткой и бритвой пришёл.

— Зубы здесь у раковины почисти, в душе неудобно.

— Как-нибудь справлюсь, — отмахнулся Калякин и вслед за Егором прошёл в зал, где стоял густой запах лекарств. Не поморщившись, Кирилл присел у кресла, открыл сумку и стал рыться, выуживая по одному предмету и складывая на пол. Он кожей чувствовал, что Егор остановился и наблюдает за ним. Возможно, он слышал часть разговора по телефону и ждёт объяснений. Возникло побуждение рассказать ему, но Кирилл опять его трусливо подавил.

— Кирилл, что будешь на завтрак? — спросил Егор вместо уличения в утаивании проблем. — Есть рисовая каша и вчерашние щи. Или яичницу пожарить?

— Ты меня ещё спрашиваешь? — поднял голову Кирилл. — Что есть, то и буду есть, — скаламбурил он, не желая казаться обузой, раз уже стал лишним ртом, и соврал из лучших побуждений: — Я непривередлив и всеяден.

Егор кивнул и скрылся за шторкой в материной спальне. Галина наверняка не спала и слышала обсуждение меню, поэтому Кирилл сгрёб бритвенно-зубные принадлежности в охапку, встал и подошёл поздороваться. Тихо отодвинул шторку, просунулся наполовину.

— Доброе утро, мам Галь! — бодренько произнёс он. Егор, сидевший перед кроватью матери на стуле, обернулся и очень, очень-очень пристально посмотрел на него, будто пытался прожечь дыру своими чёрными глазами.

— И тебе доброе утро, Кирюшенька, — Галина улыбнулась, насколько была способна. Под её спину и голову были подсунуты дополнительно две подушки, так что она полусидела. В уголке рта оставался белый потёк от съеденной ложки каши, сын как раз держал в руке лоскут салфетки, чтобы вытереть, когда его застали врасплох таким неожиданным приветствием. Отвернувшись, он закончил задуманное.