Наша навсегда (СИ) - Зайцева Мария

— Вам что-нибудь принести? Лимонад, чай, кофе?

— Нет, спасибо, — отказываюсь я.

Отец просто ждет, пока нас оставят одних.

— Вышколенные какие они у Лиса, — бормочет он.

— У тебя в доме есть слуги? — спрашиваю я зачем-то. Хотя… Что я про него знаю, кроме того, что он богат, на редкость прямолинеен и груб? А, да. Еще характер у него поганый.

— Нет, — качает он головой, — у меня только один дом, в Карелии… Там живет моя мама. И она не любит посторонних. Вася, — он берет мою ладонь, сжимает своими здоровенными пальцами, смотрит на меня. — Черт… — выдыхает пораженно, — как ты на Лару похожа сейчас… Только еще красивей. Твоя мама… Она была яркая. Только очень пугливая. И все не хотела ничего… — он усмехается, — пришлось повоевать… А ты… Ты другая.

Отец скользит внимательным взглядом по моему лицу, и уголок губ подрагивает.

— И это хорошо, — заключает он. — Вася… Я хочу, чтоб ты поехала со мной.

Я открываю рот, чтоб возразить, но он жестом останавливает:

— Нет, позволь я все скажу, раз уж удалось оторвать тебя от твоих церберов.

Помедлив, киваю.

Конечно, отец — крайне серьезный человек, которому нельзя давать поблажек, иначе сходу на все, что считает своим, лапу и наложит. А меня он очень хочет считать своей, это видно по его взгляду и напористому тону.

Но я в последнее время научилась отстаивать свои границы.

Правда, с Лисом и Лешкой это вообще не срабатывает, но… Бывают в жизни счастливые исключения?

Так что я выслушаю отца. А потом он выслушает меня.

— Я… Я не очень хороший человек, Василиса, — говорит отец, поворачивается, смотрит на озеро, щурится на медленно и величаво плавающих по воде лебедей, усмехается, — надо же, Лис совсем барином стал. Лебеди-хуебеди… А когда-то не знал, с какой стороны к девке подойти. А вот с какой — за ствол хвататься, знал… Короче говоря, мы не особо хорошо себя вели, дочь. И расплатились за это сполна, поверь. — Сейчас в его тоне тяжесть, а во взгляде, устремленном на плавающих лебедей, печаль, — он потерял женщину, которую любил. Свою жизнь потерял. А я… Я вообще все похерил. Если бы я знал, что твоя мать залетела, я бы, клянусь, нашел тебя!

Отец переводит взгляд на меня, зрачки его черные и чуть-чуть сумасшедшие. Блестят диковато.

— Я бы нашел возможность, Василиса. У меня были связи на воле, я бы все сделал, чтоб ты не знала беды. Но я не знал. Твоя мать… Она всегда странной была, ты уж прости.

Пожимаю плечами.

Так и есть, чего тут прощать?

— Она просто тупо свалила с горизонта. — Продолжает отец, — а, учитывая, что мы с ней были вместе всего месяц, я… Я не стал серьезно искать. Она вынесла все из квартиры… Я простил и постарался забыть ее, к херам. И не искал, когда вышел, естественно. Если бы я только знал… Мать твою…

Он сжимает губы, тяжело бьет кулаком по диванной подушке.

— Когда я узнал, что у меня есть дочь… Я был самым счастливым человеком на свете, Вася, можешь мне не верить, но это так. Твоя мать, несмотря ни на что, была, наверно, единственной моей настоящей… И узнать, что она родила от меня ребенка… Я тебе никогда не смогу нормально описать, что почувствовал. Когда Лис позвонил и сказал… Я сюда мчался так, что до сих пор ветер в ушах свистит. И я очень хочу, чтоб ты была рядом со мной, Василиса. У меня много чего есть… Даже слишком много. И все это будет твоим. Оно по-любому будет твоим, сразу говорю, не важно, согласишься поехать или нет… Но я бы хотел, чтоб ты поехала. Я не буду говорить на тему этих ваших… — он делает паузу, выразительно дергает бровями, — отношений. Но я бы хотел, чтоб ты увидела, что я могу тебе дать. И я хочу, чтоб ты увидела свою бабушку. Она будет рада.

Он замолкает и смотрит на меня напряженно, в ожидании.

И я начинаю говорить, осторожно подбирая слова:

— Я… Спасибо за предложение, да… И я приеду. Я уже сказала. Конечно, я приеду. Я очень хочу познакомиться с бабушкой. Как ее зовут?

— Валентина Дмитриевна, — у отца чуть садится голос, он откашливается и продолжает, — баба Валя. Она… Будет очень рада.

— Ты когда уезжаешь?

— Сегодня, через пару часов, — говорит отец. Медлит и решается, — поехали, Вася. Прямо сейчас. Выдохнешь, подумаешь… Мир не только из этих двоих состоит.

— Только из них двоих, отец, — я второй раз называю его так.

И лицо Большого вздрагивает едва заметно.

А затем…

— Хорошо, — с видимым усилием кивает он, — знала бы ты, чего мне это стоит… Двадцать три года назад я бы просто схватил тебя в охапку и утащил… Я так и сделал с твоей матерью. Ничего хорошего из этого не получилось, в итоге. А я… Я умею делать выводы. Хоть они меня и не устраивают. Потому я буду ждать. И бабушка твоя будет тебя ждать. Я оставлю тебе координаты своего дома. Как только решишь приехать, сразу же сообщи. А можешь и не сообщать. Главное, приезжай. Тебе там всегда будут рады. И всегда будут ждать.

Эти слова мажут нежным маслом по моей душе, заставляя чуть поплыть.

Я хочу сказать, что очень скоро воспользуюсь его приглашением, что я очень-очень рада тому, что у меня появился отец… Хочу, но слова застревают в горле.

Смотрю в темные глаза своего отца и неосознанно тянусь вперед.

Кто из нас делает первое движение навстречу? Не знаю. Наверно, это происходит синхронно.

Объятия Виталия Большого теплые, тяжелые и надежные. И ощущаются крепостью. Но не той, в которой запирают.

А той, которая охраняет.

79. Бабушка

— И который из них твой?

Вопрос Валентины Дмитриевны, моей бабушки, заставляет чуть вздрогнуть и выронить блинчик.

Тот падает прямо в миску со сметаной, и очень хорошо, что она — густая, как масло, ничего не расплескивается.

Отрываю взгляд от окна, выходящего во двор. Там как раз Лешка, прищурившись, раскочегаривает мангал. На улице жарко, и по этому поводу Лешка без майки.

И это — не то зрелище, которое я готова пропустить.

Нет, конечно, надо было бы быть чуть более вменяемой и не пялиться так откровенно на полуголого парня, но… Где я и где вменяемость? Особенно, когда дело касается этого парня… Этих парней.

Лис, откровенно скучающий и, судя по хитрой физиономии, активно стебущий молчаливого Лешку, в футболке. Но это тоже ситуации не спасает. Потому что… О-о-о… Эти руки… Эти широкие, с выпуклыми венами запястья… Эти глаза…

Только слюни глотать.

Вот я и глотала… И доглоталась, похоже.

Бабушка у меня совсем не тихая и ласковая оказалась. А еще — очень даже хорошо видящая и соображающая. Оно и понятно, человек всю жизнь инженером-конструктором проработал. А в девяностые, когда их конструкторское бюро прекратило свою деятельность, сжала зубы и челночила, как и многие в те страшные времена.

И потом жизнь тоже помотала ее.

Так что, вообще Валентина Дмитриевна не божий одуванчик…

Вот и теперь смотрит на меня, а взгляд-то внимательный. Острый.

Молчу, маскируя невозможность ответить сразу набитым ртом. И краснею, натужно, пятнами.