Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина "Lina Swon"

-Предельно, - отвечаю дрожащим голосом и едва сдерживая слезы, зная, что бессмысленно, предлагаю свой вариант. – Я могла бы уехать в Москву и доучиться там, тогда не пришлось бы переживать еще за меня.

-Ты что, вообще меня не слышишь? – ожидаемо взрывается отчим. – Ты думаешь, мне нужны тут обсуждения, почему ты вдруг ни с того ни с сего посреди учебного года уехала в столицу?

-Может, у меня отец заболел, может, бабушка! Да мало ли причин? – возражаю с жаром, хватаясь за последнюю возможность, как утопающий за спасательный круг.

-Да насрать всем на твои причины! – отрезает он. - Люди сами все додумают, а мне потом расхлебывай!

-Но я не хочу тут оставаться. Не хочу! – срываюсь на крик, наплевав на все, понимая, что не смогу сбежать от своих ошибок и соблазнов; что мне снова придется встречаться с ними лицом к лицу.

-Что это еще за концерт? – замерев, строго взирает на меня отчим.

-Ничего, - всхлипнув, обессиленно качаю головой.

-Значит так, - откашлявшись, садиться он на свое место. – Я не знаю, что там у тебя происходит и знать не хочу, но чтоб больше я никаких истерик и глупостей от тебя не видел, и не слышал – это первое. Второе – если где-то задерживаешься, отзваниваешься и докладываешь, с кем, зачем и во сколько будешь. Чуть позже подберем тебе охрану в сопровождение. И третье – касательно твоей подруги…

-Какой подруги? – мгновенно придя в себя, уточняю напряженно.

-Ольги Проходы. Ты знаешь, что она дочь одного из главных моих неприятелей?

Я качаю головой, замирая с колотящимся сердцем в ожидании продолжения.

-Теперь знаешь. В связи с этим, хочу, чтобы ты вела себя осмотрительно: никаких приглашений к нам домой, никаких разговоров о семейных проблемах. Я бы вообще запретил тебе это общение, но думаю, оно нам еще пригодиться, - огорошивает он.

-В каком смысле пригодиться?

-Поживем – увидим, - отмахивается, словно это ерунда какая – то и напоследок уточняет. – Надеюсь, ты все поняла?

Киваю на автомате. Папа Гриша еще что-то говорит, но я уже не слушаю, пытаясь переварить все, что на меня обрушилось.

Это какой-то кошмар! Не представляю, как после всего буду смотреть Ольке в глаза; как продолжу отношения с Ильей, а продолжать придется, папа Гриша теперь это так просто не оставит. Но главное, как мне дышать в этом городе, когда Долгов в такой опасной близости, ведь стоит только сказать «да», и все, чем мучаюсь, и от чего страдаю обретет смысл, перестанет быть пустым изматыванием себя.

От всех этих мыслей такая безысходность накатывает, что хочется уснуть и больше никогда не просыпаться. Чувствую себя рыбой, запутавшейся в сетях, которая, сколько не дрыгайся, по итогу запутается еще больше. И вот что мне делать? ЧТО? У меня одна надежда была - уехать, а теперь…

В свою комнату я вхожу, словно сомнамбула, и меня тут же встречает мама.

-Ну что, отхватила п*здюлей? – спрашивает ехидно.

-Отхватила, смотри не лопни от счастья, - язвлю, не видя смысла сдерживаться. В ответ получаю хлесткую пощечину, отчего на языке тут же расцветает вкус крови.

-Хамло! Разлад в семью только вносишь. Лучше б я аборт сделала, чем на такую тварину неблагодарную здоровье тратила! – выплевывает она, и развернувшись, уходит, хлопнув со всей дури дверью, а у меня вырывается смешок. Один, второй, пока я не начинаю заливаться каким-то истеричным смехом.

Оседаю на кровать, прижав ладонь к пульсирующей щеке и смеюсь до слез, до икоты и звона в ушах. Я не знаю, сколько это продолжается, просто в какой-то момент обнаруживаю себя лежащей на кровати с зареванным лицом и мокрыми волосами.

Надо бы встать, привести себя в порядок, скоро сестра со школы приедет, Оле надо позвонить, Илье… Вот только я в таком состоянии, что ничего не хочется, и ни в чем не вижу смысла. Даже в пинках типа «слабачка», «малодушная размазня», «бесхарактерная» и так далее. Они просто зудят вялой мухой на краешке сознания, но мне на них плевать с высокой колокольни. В итоге просто забираюсь под одеяло, и лежу, глядя в одну точку. Когда приезжает Каролинка, притворяюсь спящей. У меня нет сил выжимать из себя улыбки.

Моя апатия длится несколько дней. К счастью, родители меня не трогают. В этой четверти я усердно потрудилась, так что могу себе позволить немного «поболеть», тем более, что справка уже готова, да и каникулы не за горами. Все это время пытаюсь себя заставить подойти к телефону и написать Ольке, но мне так не по себе, что как только возникает мысль, я трусливо отгоняю ее. Но сколько веревочке ни вейся, а конец всегда настанет.

Включаю телефон и на меня обрушивается куча пропущенных звонков и сообщений.

Единственное Ильи приводит в дикий, неописуемый ужас: «Нам нужно встретиться. Я все понял. Это ведь он – тот мудак?»

Однако, добивает меня последнее Олькино: «Пошла ты в жопу, Вознесенская! Я все понимаю, но это просто свинство так себя вести! Потом не удивляйся, что ты на хер никому не нужна. Как ты к людям – так и они к тебе!»

Жестоко, но, пожалуй, справедливо, хотя я бы никогда не ударила дорогого мне человека по самому больному. Знаю, Прохода написала это на эмоциях, и скорее всего, потом извиниться, но сейчас ее слова сыпятся солью прямо туда, где все кровоточит и болит. Мне кажется, будто я осталась одна против всего мира. И так страшно становиться, что на панике я начинаю задыхаться.

Сама не замечаю, как отпрашиваюсь у родителей на «день рождение», а сама еду, куда глаза глядят, лишь бы подальше от надвигающихся на меня стен комнаты и безысходности. Я не знаю, что мне делать. Мне страшно звонить Илье, и уж тем более, Оле. Да и я устала бороться с собой. Устала постоянно чувствовать себя виноватой и никому не нужной.

Где-то в центре города выхожу из такси. Иду по проспекту прямо под проливным дождем. На мне классический тренч от Burberry, но даже он не спасает, и я промокаю до нитки. Однако мою разгоряченную голову и горящую, выворачивающуюся наизнанку душу это не остужает, хоть от холода зуб на зуб не попадает. Захожу в какой-то магазинчик и покупаю себе для согрева и смелости бутылку шампанского. Как какая-то алкашка устраиваюсь в первом попавшемся дворе, в деревянном домике на детской площадке, и пью. От холода это, увы, не спасает, зато море становиться по колено, и я пишу сообщения.

Илье: «Пошел ты на хер со своими догадками! Лучше бы извинился, ты так-то чуть ноги мне не переломал, придурок!»

Оле: «Не волнуйся, я уже в ней. Спасибо за теплые слова!»

Они тут же, как по команде, начинают названивать, что вызывает у меня смех. Я уже изрядно пьяна, поэтому просто смотрю на разрывающийся телефон, икаю и ржу.

Вскоре приходят очередные смс.

От Ильи: «Я три дня звонил тебе, чтобы извиниться, но ты отключила телефон! Что я должен был думать?»

О, ну, конечно же, подозревать меня в связи с Долговым.

Вот честно, несмотря на то, что это правда, не понимаю логику рассуждений. С чего Терёхин пришел к такому выводу? Ведь никаких даже мало-мальских поводов не было. Видимо, Илья что-то сам себе накрутил и теперь зондирует почву, но я на это не куплюсь. Доказательств у него все равно никаких нет, так что пусть идет к черту!

С этими мыслями перехожу к Олькиному сообщению.

«Приезжай ко мне, поговорим. Если из-за папы не хочешь, то его сегодня не будет, он в городской квартире останется.»

И вот тут у меня внутри что-то щелкает, будто я только и ждала этого знака, этой отмашки. Я вдруг отчетливо понимаю, что всё – отбегалась. Нет сил, нет смелости, нет воли. Мне нужен Долгов, нужна его сила, уверенность и защита, его поддержка, ласка и пусть поделенная на несколько частей, но все-таки любовь. Я согласна быть на вторых ролях, ибо даже это лучше, чем быть абсолютным ничем для всех, кого любишь.

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍Решив все для себя, отключаю телефон, допиваю шампанское, и иду к элитной новостройке через пару улиц. Она такая одна в центре, поэтому спутать даже при всем желании не получится. Как ни странно, охрана, несмотря на мой внешний вид пропускает меня во двор, однако, консьержка обламывает, сообщив, что у Долговых никакого нет. Сама не знаю, чего, но решаю подождать, хоть и понимаю, что глупость полнейшая. Долгов может остаться у какой-нибудь бабы, с друзьями где-нибудь затусить или по делам замотаться. Но я все равно жду. Трясусь промокшей собачонкой, но стоически сижу на лавке напротив подъезда. Благо, дождь перестал лить, как из ведра. В какой-то момент замерзаю настолько, что меня начинает клонить в сон. Наверное, я бы все проворонила, но каким-то чудом расслышала знакомый смех.