Разрушенная (ЛП) - Бишоп Энн

— Скажи мне, кому ты принадлежишь, — рычит Кэл.

— Тебе, — кричит Ателия. — Всем вам.

— Скажи ему, что это значит, Телия, — говорю я.

— Это значит, что ты можешь делать со мной всё, что захочешь, — задыхается она. — Это значит, что я живу, чтобы угодить тебе. Чтобы служить тебе.

— Вот и все, — хрипит Кэл. — Всего лишь игрушка, которую можно использовать и выбросить на помойку, как только мы с тобой побалуемся.

— Боже, Кэл, да, — простонала Ателия. — Я хочу, чтобы ты кончил в меня.

— Блять, — кричит он и впивается в неё ещё раз, затем опускается на локти и прижимается губами к её губам. Он яростно целует её, когда кончает.

— Я серьезно, — шепчет Ателия, когда Кэл отстраняется. — Я ваша. Навсегда.

Я улыбаюсь.

— Чёртовски верно.

Глава сорок восьмая

Кэл

Остаток каникул проходит гладко. В воскресенье я вызвался отвезти машину Ателии обратно в Пембертон. Кажется, у неё много забот, и если я могу чем-то помочь ей, я хочу это сделать.

Мне нравится заботиться о ней.

У нас двоих ещё не было возможности поговорить о том, что произошло на днях, когда Келлан дал ей пощечину. Ателия хотела спросить — я видел это по её лицу в последние пару дней, — но она уважительно отнеслась к моей просьбе не вдаваться в подробности.

Хотя она заслуживает того, чтобы знать. Наверное, это несправедливо, что я требую от неё чего-то из-за своего прошлого без объяснения причин. К счастью, она, кажется, не возражает.

Через пару минут езды одна моя рука покидает руль, и я кладу её на её бедро. Её пальцы слегка касаются моих костяшек.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю я.

Ателия не сразу отвечает:

— Что бы ты сделал, если бы тебе пришлось что-то предпринять, но ты боишься, что это приведет к обратному результату?

Ужас оседает в моей груди, холодный и сковывающий.

— О чем ты говоришь?

— Я… это сложно…

— У тебя проблемы или что? Потому что если ещё хоть один человек тронет хоть один грёбаный волос на твоей голове, Ателия, он будет мёртв. Чёртовски мертв.

— Нет, — тихо говорит она. — Ничего подобного. Я бы предпочла не вдаваться в подробности, если ты не возражаешь. В конце концов, я всё объясню, просто… не сейчас.

— Хорошо, я могу это уважать, — я сжимаю её бедро. — Что бы это ни было — ты хочешь это сделать?

— Да, — отвечает она. — Я… я думаю, что да.

— Хорошо, — медленно говорю я. — Я был в подобной ситуации. С моими…

Чёрт. Ателия должна услышать, что произошло между мной и моими родителями, и вдруг это стало актуальным. Ненавижу говорить об этом, но если это ей поможет, я могу это сделать.

— Между мной и моими родителями, — говорю я с трудом. — Мне нужно было уехать от них, но я не был уверен, что со мной случится, если я это сделаю. Я бы потерял всю стабильность, которая у меня была.

— О, — шепчет она.

— Они были… жестокими, — говорю я, крепче сжимая руль рукой. — Моя мама эмоциональна, а мой отец…

— Он делал тебе больно? — тихо спрашивает Ателия.

Я киваю.

— Кэл, мне так жаль. — Её рука накрывает мою, сжимая. — Это ужасно.

— Я продержался до восемнадцати лет, — говорю я. — К тому времени я был уже достаточно взрослым и большим, чтобы дать отпор, но всё равно было жалко. Я не мог остаться.

— У меня не было ни малейшего представления о том, как всё устроить. Я знал, что как только я уеду от родителей, они прекратят любую финансовую поддержку. Я потерял и свою родню — я знал, что большинство из них мне не поверят или скажут, что я преувеличиваю, и я был прав.

— Но Уэс и Келлан поддерживали меня во время всего этого. У меня не было доступа к наличным, но это не имело значения. Они всё покрывали за меня. В основном Келлан, поскольку Каммес контролировал трастовый фонд Уэса, но он помогал, когда мог. Я обязан им всем.

— Я рада, что они у тебя есть.

В том, как Ателия это произносит, есть что-то вынужденное, но, возможно, мне это кажется.

— Я тоже. Теперь они моя семья. Я не видел своих родителей с тех пор, как поступил в Пембертон. В прошлом году я узнал от тети, что они переехали в Вирджинию. Я почувствовал облегчение — это означало, что я могу больше не беспокоиться о том, что встречусь с ними в городе.

— И ты чувствуешь… спокойствие по поводу своего решения? — спросила она меня.

— Да. Уже много лет. Сначала я думал, что буду жалеть об этом. Мои родственники пытались сказать мне, что я раздуваю из мухи слона. Что они мои родители, что я должен простить их, что я должен попробовать поставить себя на их место.

— Какое-то время я начал им верить, но Уэс и Келлан меня переубедили. Это было трудно, но так было лучше для меня. Я не мог позволить им вернуться в мою жизнь — не тогда, когда они будут продолжать причинять мне боль.

— Лучшее для тебя, — повторяет Ателия, её голос звучит отстраненно.

Когда я смотрю на неё, она смотрит в лобовое стекло. Её глаза расфокусированы, и она прикусывает нижнюю губу.

— Всё это к тому, что если ты боишься последствий решения, которое тебе придется принять, мы будем рядом с тобой в любом случае. Я сказал, что Уэс и Келлан — моя семья. Ты тоже моя семья, Телия.

В периферийном зрении я вижу, как она поворачивает голову и смотрит на меня.

— Наши отношения — это сплошной бардак, — говорю я, не уверенный, что смогу остановить себя от того, к чему это приведет. Келлан уже сказал ей. Я знаю, что это не соревнование, но мне не нравится сдерживаться сейчас, когда один из нас сделал шаг.

— Боже, Телия, мы причинили тебе такую боль, и мне очень жаль. Но мы дошли до того момента, на котором сейчас находимся, и я никогда не перестану быть благодарным за это.

Ателия застывает. Я провожу большим пальцем по её бедру взад-вперед, надеясь успокоить её.

— Я думал о тебе каждый день с того самого момента, как увидел тебя, — продолжаю я.

— Я знаю, что мы до сих пор не до конца искупили вину за то, что сделали с тобой, но я обещаю, что мы это сделаем. Я хочу этого. Мне нужно это сделать, Телия, потому что я люблю тебя. Я не могу смириться с тем, что причинил тебе боль.

Когда Ателия шмыгает носом, я снова смотрю на неё и вижу, что по её щекам текут слезы.

— Телия…

— Я тоже тебя люблю, — её голос дрожит, а пальцы так крепко обхватывают мои, что это причиняет боль.

Вот-вот мы проедем съезд с шоссе, но я сворачиваю и заезжаю на заправку прямо у дороги. Как только машина встает на стоянку, я выпрыгиваю и бегу к пассажирской стороне.

Ателия уже вовсю рыдает, когда я открываю дверь и вытаскиваю её из машины в свои объятия. Она крепко прижимается ко мне, плача.

У меня закрадывается сомнение — не в том, что она сказала, а в том, что я не вовремя. Она весь день выглядела не в своей тарелке, и сейчас на неё явно много всего свалилось.

Может, мне стоило подождать.

— Мне очень жаль, — говорит она.

— Не извиняйся, — я провожу рукой по её волосам и улыбаюсь ей. — Ты можешь чувствовать всё, что нужно.

Глаза Ателии закрываются, и она зарывается лицом в мою грудь. Пока она всхлипывает, несколько человек бросают на нас долгие взгляды, и я бросаю на них ответный взгляд. Это помогает и заставляет их поспешить прочь, пригнув головы, чтобы избежать моего взгляда. Ателии сейчас не нужно, чтобы на неё пялились.

— Мне следовало подождать, чтобы сказать тебе, — пробормотал я. — Мне жаль, малышка.

По какой-то причине это только заставляет Ателию плакать сильнее. Она цепляется за мою промокшую толстовку, пытаясь собраться с силами.

— Эй, всё в порядке. Просто выпусти это наружу. Я здесь.

— Это слишком, — всхлипывает она. — Я не знаю, что чувствовать и что думать.

— Я знаю.

— Я бы хотела, чтобы последние три года были другими, — пробормотала она.

— Я знаю. Я тоже.

Мы бы лелеяли её, давали бы ей всё, что она хотела. Мы бы защитили её, твою мать. Но вместо этого мы превратились в монстров, притаившихся в тени и ждущих удобного случая, чтобы поиграть с добычей, прежде чем сожрать её целиком.