Три года взаймы (СИ) - Акулова Мария

Всхлипываю и не могу справиться с обидой. Это тоже всё бессмысленно.

— Черт, прости.

Отворачиваюсь и отхожу на несколько шагов, чтобы взять себя в руки.

Глава 8

Лена

Спрятав лицо в ладонях, пытаюсь справиться с эмоциями, но пока не получается.

Знание, что он стоит за спиной и смотрит, делает только хуже. Мне не нужна жалость. Я не хочу сомневаться, выглядят ли мои реакции в его глазах новой ложью.

Я пропускаю шум шагов, но когда на плечи ложится плотная ткань купленного за его деньги пальто, дергаюсь.

Отхожу дальше, не жалея, что светлая шерсть падает на вымощенную плиткой дорожку между нами.

— Оставь меня, пожалуйста, — прошу очень искренне, потому что даже смотреть на него сейчас не могу. Мне нужно время.

Дай мне, пожалуйста, время. Я только время попросила.

При всей благодарности, которую я испытываю, при всем восторге им, как человеком, у меня тоже есть предел.

— Лен, ты плачешь…

Повторяющееся имя меня добивает. Я сжимаю руки в кулаки, чувствуя, как больно в ладонь впивается подаренный им бриллиант. Я бы хотела снять его и бросить, но вместо этого летят слова:

— Это ты должен был думать о защите!!! — Кричу, впервые его обвиняя. — Ты, а не я, в этом виноват! Это ты со мной трахался ночи напролет! Это ты ко мне вернулся! Сам ко мне вернулся, слышишь?! Я тебя не просила!!!

В груди начинает болеть. Я прижимаю кулак к ней и давлю с силой. Слезы продолжаю течь, я смахиваю их, но глаз от мужского лица не отвожу.

Взгляд Андрея — мрачный и красноречивый. Он, конечно же, сто миллионов раз пожалел, что вернулся на Побережье. Только и я пожалела! Я не приживалка. Я не навязывалась. То, что инициатором первого секса была я, не значит, что я выпросила второй, третий, четвертый… Мы вляпались в это вместе. Мы вместе назвали это семьей.

Пусть думает, что хочет.

Пусть не верит.

Пусть не любит.

Сейчас всё равно.

Но правда в том, что мы заключили выгодный двоим договор.

— Я думала, ты предложил брак, потому что не сомневался в отцовстве. А ты… Тебе всё равно было, чей этот ребенок. Ты спасал свою карьеру. Чтобы греки не трясли перед твоим носом беременной опозоренной официанткой.

Из меня вместе с желчью начинает литься разукрашенная в цвета обиды грань правды, на которой я всё это время старалась не акцентировать внимание. На первый план выходят не благие мотивы Андрея, а подноготная, о которой я всё это время знала и на которую пошла. Я — его залог спокойных греческих выборов. Я — граната с сорванной чекой, которую он предпочел держать в кулаке.

Пройдет совсем немного времени, я успокоюсь, и мне будет дурно из-за гадостей, которые наплела. Но сейчас я даже хотела бы, чтобы мои обвинения превратились в скандал. Чтобы он рявкнул «заткнись», чтобы пригрозил, как всегда делал дядя. Мне так было бы легче лелеять обиду, а не утопать в боли из-за осознания как сильно мы вдвоем влипли.

Но Андрей Темиров — не мой дядька. Он впитывает слова молча. Смотрит без злости. Он как будто всё понимает, но это не значит, что отступится.

Смотреть в ответ мне сложно. Глаза режет.

Я возвращаюсь к брошюре.

Между нами ребенок. Говорить надо о нем.

И думать тоже.

— Там написано, что нужно делать прокол. Я не хочу.

Андрей сглатывает, но его лицо не меняется.

— Там описано несколько способов. Ты можешь просто сдать кровь.

Я киваю. Помню. Но дело в том, что из всего условно прочитанного запомнила только плохое. Страшное. Рисковое. Перед глазами рисуется картинка, которую я не хочу проживать.

Внутри меня его ребенок. Я это знаю. Он сомневается. Мне нечего скрывать. Но я не хочу через это проходить.

— Я имею право не делать, если не хочу?

Андрей молчит.

Ясно. Нет. Моего "не хочу" ему недостаточно. Как и честного слова. Клятвы. Знаний, какой я человек.

Это всё пшик и пустое место.

А для меня не пшик — ребенок.

— Кровь покажет, что отец ты. Этого тебе тоже будет мало, потому что ты мне не веришь. Ты попросишь ещё…

— Лена, не фантазируй.

— Тебе всё равно, а мне нет.

— Мне не всё равно.

— Господи, да что ты врешь! — Опять срываюсь на крик. Возможно, вот сейчас рушу своей несдержанностью будущую жизнь и себе и своему сыну. Я ужасная, знаю, но я тоже человек. А человек не может вечно держать эмоции внутри. — Я тоже не готова была к этой беременности! Я тоже видела свою жизнь иначе! Черт, я тоже от многого отказалась! Мне тоже надо было привыкать! Ты думаешь, только тебе всё это сложно? Я думала, что помогаю тебе принять действительность… Это же во мне он растет, а ты его пока не чувствуешь. Слала всю эту… Чушь… А ты… Ты хотя бы смотрел?

— Да, Лена, я смотрел. И я рад, что беременность протекает хорошо.

Он старается свести всё к нейтральной взаимной заботе. Так, будто это не мы с ним трахались ночами напролет, делая этого ребенка. Но я отлично слышу не произнесенное "твоя". Беременность "моя". Ребенок "мой". А он…

— Беременность непонятно от кого. — Я обозначаю то, о чем он деликатно смолчал. А у Андрея напрягаются скулы. Что ещё ты сдерживаешь? И зачем? Ты думаешь, сможешь сделать ещё хуже? Да вряд ли. — И что ты думал, когда смотрел всё это? Когда читал мои отчеты? Какого черта эта дура от меня хочет? Как ей сказать, что мне похуй, кто там?

— Мне не похуй. Ни ты, ни ребенок, ни наша жизнь.

Сейчас это всё звучит для меня пусто. Не успокаивает. Наверное, теперь не верю уже я.

— Я не буду этого делать. Если ты думаешь, что взял на себя ответственность за чужого ребенка, мы можем исходить из того, что он действительно не твой. Но до родов я ни черта такого делать не буду.

— Лена…

— Нет.

— Я прошу тебя подтвердить мое отцовство и всё. Ты ждешь от меня эмоций. Я прошу тебя мне помочь.

Мотаю головой.

Значит, я не хочу тебе помогать.

— Я верю, что тебе сложно. Мне жаль. Я не хотела. Но если тебя тяготит неопределенность, я могу уехать.

Я подхожу к Андрею и вкладываю брошюру обратно в ладонь.

— Спасибо за то, что поддержал.

Он сжимает пальцы на глянцевой бумаге, смотря мне в глаза. Первой свои увожу я и быстрым шагом направляюсь обратно в дом.

Чувствую взгляд спиной. Новым спуском курка срабатывает громкое мужское:

— Я не просил тебя съезжать, блядь! Я просил тебя мне помочь!

Разворачиваюсь и, не контролируя себя, кричу, срывая голос:

— Это ты должен был следить за тем, чтобы я не залетела! Это ты!!! Понял? Не я! Не хочешь его любить — не люби! Только не вешай на меня блядство своей бывшей!!!

Мой достойный уход жестоко смазывают полные отчаянья слова и рыдания после. Я сама же захлебываюсь происходящим. Вижу, как у Андрея сжимаются челюсти. Он делает шаг ко мне. Я пячусь.

Нет. Мы не будем договаривать.

Разворачиваюсь и перехожу на бег.

— Не иди за мной! Меня сейчас вырвет. Ты не хочешь этого видеть.

Громко хлопаю входной дверью и взлетаю на второй этаж, чтобы защелкнуть замок в своей спальне и дальше — в ванной.

Я действительно падаю на кафель возле унитаза, но вместо заботливого приготовленного для мужа завтрака из меня выходит жалкий плач.

Раскаяние приходит ожидаемо быстро. Я не соврала Андрею ни словом, но это не значит, что все гадости, которые живут внутри, должны быть озвучены.

Я кричала, он молчал. И это тоже говорит о многом.

Мой муж не уехал сразу же после ужасного разговора. Остался в доме.

А я вышла из спальни через несколько часов, успокоившись.

Он не ждал у двери, не настаивал на продолжении обсуждения. Но и возвращаться в свою столичную квартиру не спешил.

Я не из тех, кому сложно извиняться, но сейчас, очевидно, от меня требуется больше, чем произнести заветные слова.