История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

После того как в Ирландии было заключено перемирие, Гренвилл объявил, что совесть не позволит ему долее там оставаться. Столь решительным протестом против перемирия он еще сильнее расположил к себе Парламент, и в начале года, после битвы при Алресфорде, сэр Уильям Уоллер (он как раз готовился к походу на запад), то ли по собственному почину, то ли прислушавшись к чьим-то рекомендациям, предложил сэру Ричарду пост командующего кавалерией в своей армии. Тот с радостью согласился, многозначительно при этом намекнув, что его влияние в Девоншире и Корнуолле могло бы принести немалую пользу Парламенту. От Парламента он получил круглую сумму на обзаведение собственным выездом (в подобных вещах Гренвилл всегда любил пышность более чем обыкновенную), а сэр Уильям, видевший в нем верного друга и опытного офицера, коего советами он желал руководиться в своих действиях, открыл ему свои замыслы, со всеми их причинами и основаниями.

Первым и главным из них был внезапный захват Безинг-хауса, каковой предполагалось произвести в сговоре с лордом Эдуардом Полетом, братом маркиза Винчестера. Полет находился тогда в Безинге и, разумеется, не вызывал у брата ни малейших подозрений. Для более удобного осуществления этого плана первым к Безинг-хаусу должен был отправиться сэр Ричард Гренвилл с отрядом кавалерии: ему предстояло все устроить и подготовить до прибытия самого Уоллера. Назначив своим кавалеристам сбор в Бегшоте, Гренвилл в тот же день выступил из Лондона, сопровождаемый единственно лишь собственной свитой. Зрелище было великолепным: запряженная шестеркой карета, огромный фургон, запряженный другой шестеркой, несколько лошадей в поводу и множество слуг. Добравшись с этим поездом до Стейна, Гренвилл свернул с дороги на Бегшот и направился прямиком в Ридинг, где стоял королевский гарнизон, а оттуда, не теряя времени, в Оксфорд, где был принят королем тем более любезно, что его появление оказалось совершенно неожиданным. Он выдал королю план внезапного захвата Безинга, после чего король через гонца немедленно сообщил все полученные сведения маркизу, который тотчас же арестовал брата и прочих заговорщиков. Те во всем сознались, подробно рассказав о своих тайных сношениях и пересылках с неприятелем. Маркиз уговорил короля ограничиться удалением своего брата из гарнизона после наказания его сообщников. Счастливое и своевременное раскрытие этого заговора позволило спасти важный укрепленный пункт (который в противном случае был бы неизбежно потерян уже через несколько дней) и не могло не вызвать прилива теплых чувств к особе самого разоблачителя. Палаты же обрушились на Гренвилла с жестокими упреками, вполне естественными после подобной измены, и приговорили его к тем карам — лишение всех прав, конфискация имущества и изъятие из амнистии — коим подвергали они обыкновенно людей, причинивших им наибольший вред или вызывавшим у них бешеный гнев. Это было единственное, чем Гренвилл пытался впоследствии оправдать собственную жестокость к попадавшим в его руки неприятелям.

Из Оксфорда он сразу же отправился на запад (даже не успев получить назначения в действовавшие там войска): ему-де, уверял Гренвилл, не терпелось помочь полковнику Дигби. После ухода армии принца Морица Дигби был оставлен для блокады Плимута и действовал весьма храбро и решительно. Гренвилл привез полковнику письмо от короля, с приказанием ввести сэра Ричарда во владение поместьем жены (находившемся на занятой войсками Дигби территории): оно подлежало секвестру, поскольку супруга Гренвилла жила тогда в Лондоне и горячо поддерживала Парламент. Полковник в точности исполнил приказ, и таким образом все это поместье — главный предмет вожделений сэра Ричарда — по прошествии многих лет вновь оказалось в его руках.

Водворившись в усадьбе, которую он именовал «своей собственной», Гренвилл нанес однажды визит полковнику и обедал у него; на обратном же пути сэра Ричарда сопровождали кавалеристы, любезно предоставленные ему Дигби в качестве охраны на случай нежданной встречи с неприятелем (гарнизон Плимута часто устраивал вылазки). Возвращаясь с ними домой, он заметил, как из соседнего леса выходят четверо или пятеро незнакомых ему людей с вязанками краденых дров за плечами. Гренвилл приказал своим всадникам их поймать, и когда выяснилось, что это солдаты плимутского гарнизона, велел одному из пленников повесить остальных; желая спасти свою жизнь, тот повиновался. Столь непреодолимой была свирепая склонность сэра Ричарда к бессудным и беззаконным расправам, приобретенная им еще в Ирландии.

Вскоре после этой истории, во время одной из вылазок, предпринятых пехотой и кавалерией из Плимута, полковник Дигби (человек изумительно храбрый и вдобавок более уравновешенный и не столь подверженный внезапным вспышкам гнева, как прочие члены его семейства), решительно атаковав неприятеля, разгромил его и обратил в бегство, но сам получил в рукопашной схватке тяжелое ранение в глаз рапирой, едва не задевшей его мозг. Солдаты вынесли полковника с поля боя, но он так никогда и не оправился от последствий своего ранения. После этого несчастья командование принял сэр Ричард Гренвилл; он руководил блокадой Плимута несколько месяцев, но при приближении графа Эссекса вынужден был отойти в Корнуолл, где мы и застали его в тот момент, когда туда прибыл король.

Столь пространное отступление, посвященное одному человеку, может показаться неуместным и даже проникнутым чрезмерной враждебностью к памяти того, кто умел кое-что делать хорошо и оказал известные услуги королю; но лица, осведомленные о событиях следующего года (мы опишем их со всей точностью далее) и знающие о тех строгих мерах, к коим сэр Ричард вынудил прибегнуть принца — и на которые сам Гренвилл громко жаловался впоследствии всему свету, заставив иных благомыслящих особ поверить, будто с ним обошлись слишком жестоко и даже нанесли ему личное оскорбление — вправе считать это подробное повествование до известной степени необходимым, коль скоро мы желаем составить ясное и полное понятие о жизни, характере, нраве и склонностях подобного человека.

Король очень хотел поскорее вернуться в Оксфорд, да и не мог теперь строить иных планов, хотя ясно при этом понимал, что его взбешенные враги непременно постараются создать на его пути все мыслимые преграды и препятствия. Король знал, что Уоллер вот-вот выступит из Лондона, что Миддлтон отошел из Тивертона на соединение с ним, а Манчестер получил приказ двигаться со своей победоносной армией на запад; и если бы король надолго отсрочил выступление в поход, то ему, чтобы прорваться в Оксфорд, пришлось бы выдержать еще одну битву. Но после шести месяцев изнурительных маршей и прочих тягот службы армия его нуждалась хоть в каком-то отдыхе и восстановлении сил; пехотинцам не хватало обуви и одежды, кавалеристы находились в скверном настроении, а безденежье могло лишь усугубить их недовольство. Чтобы найти средства против этих зол, король, на следующий же день после отхода от Плимута, в сопровождении лишь собственного эскадрона гвардии и высших должностных лиц двора направился в Эксетер, приказав армии медленными переходами двигаться за ним и стать на квартиры в Тивертоне и соседних городах, куда его войска и прибыли 21 сентября.

Тут Его Величество быстро понял, до какой степени беспрестанная тяжелая служба, даже без больших боев, уменьшила и ослабила его армию. Его собственный корпус пехоты, при вступлении в Корнуолл имевший 4000 человек, заметно поредел; а пехота принца Морица, насчитывавшая целых 4500 бойцов, когда король впервые увидел ее в Киртоне, не имела теперь и половины этого числа. В отряде Гренвилла, который вызвал некогда столько шума и даже был сочтен достойным наименования «армии», с сэром Ричардом осталось теперь для блокады Плимута лишь 500 пехотинцев и 300 кавалеристов; прочие куда-то исчезли — а скорее всего, сам Гренвилл, прибегнув к обычной своей уловке, предложил своим солдатам задержаться на время в Корнуолле, а затем вновь присоединиться к нему. Многие так и поступили, ведь его войско внезапно увеличилось, с королем же на восток выступили лишь немногие из корнуолльцев. Лошади были до крайности изнурены, многие пали во время долгих маршей, что лишь усиливало недовольство всадников, и теперь, чтобы кавалерия могла вновь выступить в поход, требовалось принять обширные меры по снабжению ее всем необходимым. Благодаря деятельному усердию специальных комиссаров, назначенных в Девоншире, Его Величество уже через несколько дней имел в своем распоряжении 2000 фунтов, которые были затем розданы кавалеристам, а также 3000 суконных мундиров, вместе с большим количеством обуви и чулок, которые получили пехотинцы. Прочие нужды кавалерии и пехоты предполагалось удовлетворить сразу же по вступлении армии в Сомерсетшир: тамошние комиссары твердо обещали все подготовить в срок.