История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Слова эти глубоко встревожили тех, кто, зная неистовый нрав Кромвеля и слушая бешеные речи, коими встречал он обыкновенно всякое упоминание о мире, всегда относились к нему с отвращением. Эти люди предложили тщательно расследовать дело и вынести по нему особое решение. Но другая сторона всячески этому препятствовала, предпочитая скорее лишиться своих преимуществ в борьбе с Манчестером, чем допустить подобное расследование, ибо в таком случае непременно вышли бы наружу вещи, говорить о которых прямо она еще не была готова. Тем не менее взаимная вражда обострилась, и обе стороны открыто выступили друг против друга, что усилило раздоры, расколов как Сити, так и Парламент; новые мнения возникли в религии, что привело к новым политическим разделениям; в речах стали употребляться новые термины и производиться неслыханные прежде дистинкции; тогда же впервые прозвучало словечко «фанатики» — людям же здравомыслящим подобного рода смуты и несогласия внушали горячее стремление к миру, хотя никто из них не представлял себе, как можно было бы завести о нем разговор в Парламенте.

Недовольство и подозрения владели также шотландскими комиссарами — в такой же мере, как и любой английской партией. Ведь после битвы под Йорком они обнаружили, что с ними и с их армией стали считаться меньше, а условия договора с Шотландией англичане уже не выполняют с прежней точностью. Они уже давно питали недоверие к Кромвелю, сэру Генри Вену и всей их партии, а теперь видели, как она день ото дня возрастает в числе и получает все больше влияния в Парламенте, в Общинном совете и в Сити. О священном для шотландцев Ковенанте англичане начали говорить с меньшим уважением и благоговением, а индепенденты, включавшие множество религиозных сект, выступали против него публично. К названной партии, вождями коей были Кромвель и Вен, принадлежали многие духовные лица, в том числе самые популярные проповедники и весьма авторитетные члены Собрания богословов. В общем, шотландские комиссары ясно понимали, что хотя по пути уничтожения англиканской церкви они продвинулись так далеко, как только сами могли желать, им, однако, не удастся установить здесь пресвитерианский церковный строй — а не достигнув этой цели, они полностью потеряют уважение у себя на родине и влияние в Англии. Кроме того, они догадывались, что названная партия вознамерилась, в случае своей победы, совершенно изменить форму не только церковного, но и гражданского правления, превратив Англию из монархии в республику, что противоречило целям и замыслам шотландской нации ничуть не меньше, чем восстановление епископальной системы. А потому, не видя иного способа предотвратить неизбежные при подобном развитии событий бедствия и беспорядки, кроме заключения мира, и искренне желая теперь положить конец войне, шотландцы вошли в сношения с самыми пылкими сторонниками мира в Англии, но каким образом можно было бы устроить мирные переговоры, ни те, ни другие пока себе не представляли.

Палата пэров, исключая трех или четырех членов, хотела переговоров с королем, но была бессильна добиться соответствующего решения. В Палате общин не было недостатка в людях, которые обрадовались бы мирным переговорам, но не смели их предложить. Те же, кто в глубине души ненавидели самую мысль о переговорах и твердо решили всеми возможными средствами им воспрепятствовать, сумели, однако, внушить многим другим коммонерам, что сами они охотно приняли бы предложение о переговорах, если бы его сделал король, но если первым о них попросит Парламент, но это станет для нации великим позором и обернется пагубными последствиями. А потому казалось очевидным, что если бы кто-либо из действительных сторонников мира предложил начать переговоры, но подобная идея была бы отвергнута — отвергнута из соображений чести, даже многими из тех, кто в сердце своем страстно желал мира.

Тогда сторонники мира решили испытать старое средство. Они обратились к своим давним друзьям в Сити, так часто оказывавшим им важные услуги, и уговорили некоторых из них составить петицию, дабы с ее помощью побудить Парламент направить королю предложение о мирных переговорах. Но как только об этом замысле стало известно, враждебная партия велела своим приверженцам подготовить петицию противоположного содержания, составители коей выражали свое категорическое несогласие с первой петицией — не потому, что они будто бы не желают мира так же сильно, как их ближние, но лишь по той причине, что они не могут взять на себя смелость указывать что-либо на сей счет Парламенту, так как твердо знают, что Парламент в своей мудрости сам сумеет определить наилучший путь к миру и изыскать подходящие и необходимые средства для его достижения, каковой мудрости они всецело и предоставляют решение этого вопроса. Эту петицию магистраты, мэр и олдермены встретили гораздо благосклоннее: сэр Генри Вен не пожалел усилий и трудов, чтобы ввести в городское управление людей, разделявших его принципы и склонности, ибо понимал, что его партия всегда будет иметь нужду в подобных особах — хотя бы для того, чтобы поддерживать в Палатах выгодные ей настроения.

В конце концов, сторонники заключения мира на разумных условиях, убедившись, что путь к нему чрезвычайно труден и что сами они не сумеют заставить Палаты обратиться с соответствующими предложениями к королю, пришли к выводу, что почин в этом деле может исходить только от Его Величества, для чего им и их друзьям в Оксфорде следует общими усилиями убедить короля в необходимости направить Парламенту послание и предложить начать переговоры в любом месте, которое назначат Палаты.

Впрочем, партии индепендентов (ибо под этим именем она теперь действовала и именно так сама себя называла), которой любые предложения о мире внушали отвращение и страх, было ничуть не легче, чем ее противникам найти средства для осуществления собственных замыслов. Она решила более не прибегать к услугам прежних своих генералов, однако избавиться от них было чрезвычайно трудно — особенно от Эссекса, который по сути и заложил основание могущества Парламента, ведь нынешним своим положением последний был больше обязан отнюдь не собственной власти и репутации, но его, графа, славе и авторитету: набрать армию и повести ее в бой против короля Палатам удалось только благодаря Эссексу и его личному влиянию. Назначить же теперь нового главнокомандующего означало бы нанести жестокое оскорбление графу и выказать черную неблагодарность, что к тому же могло бы возбудить крайнее недовольство в самой армии, где его по-прежнему любили. С другой стороны, оставить его в прежней должности значило бы для индепендентов изменить самим себе и сделать собственные замыслы неосуществимыми. А потому, в ожидании момента, когда им удастся найти выход из подобного лабиринта и каким-то образом из него выбраться, они решили не принимать более мер к пополнению и снабжению своих армий и приостановить подготовку к зимней кампании — и лишь отправили на запад Уоллера с теми войсками, которыми вовсе не дорожили, так как уже приняли решение не оставлять их у себя на службе.

191. Индепенденты не знали, как предложить Парламенту задуманные ими большие перемены; менее же всего они могли довериться шотландским комиссарам. В конце концов, они решили держаться того образа действий, который до сих пор приносил им огромный успех: вначале подготовить умы с помощью церкви, чтобы затем, когда они созреют вполне, привести в надлежащее расположение духа и сам Парламент. А потому Палаты (в подобных вещах всегда выказывавшие единодушие) назначили по их внушению день торжественного поста, дабы искать Бога (сие новомодное выражение они позаимствовали у шотландцев вместе с Ковенантом) и молить Его о том, чтобы Он даровал им помощь и вывел из тяжких затруднений, в которых они ныне обретаются. Столь же охотно Палаты назначили проповедников, коим предстояло совершить сей обряд и которые знали об истинных замыслах индепендентов гораздо лучше, чем многие из тех, кто их назначал, ведь схизма проникла теперь не только в ряды мирян, но и в среду духовенства; индепенденты же своей дерзостью и хитростью превосходили все прочие секты.