История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Обвиненные в государственной измене и посаженные в Тауэр, отец и сын Готэмы, хотя против них уже имелось достаточное количество улик, так и не предстали тогда перед судом - до времени их спасало покровительство многочисленных друзей в обеих Палатах. Затем, однако, верх в Парламенте взяла партия, вознамерившаяся преобразовать армию; чтобы преподать своим сторонникам суровый и страшный урок и навсегда отбить у них охоту к измене, она решительно потребовала привлечь Готэмов к военному суду за предательство, а прежние их заступники, утратившие ныне свое влияние, уже ничем не могли им помочь. Отца обвиняли прежде всего в том, что он позволил бежать лорду Дигби; главной же уликой против сына явилось его письмо к маркизу Ньюкаслу, представленное суду предателем-слугой. Отчаянно цепляясь за жизнь, оба прибегли к самым подлым и низким средствам, до которых редко опускаются христиане, но военный трибунал признал их виновными и приговорил к смерти.

Утром того самого дня, когда предстояло умереть сэру Джону Готэму (казнь его сына назначили на следующий день), Палата пэров распорядилась отложить его казнь на трое суток - но общины, взбешенные дерзостью лордов, тут же постановили, что любые отсрочки приведения приговоров в исполнение, предоставленные Верхней палатой без согласия Нижней, не могут иметь силы. Из-за этого происшествия сын был казнен на день раньше отца. Смерть свою он встретил мужественно, обвинив Парламент в продолжении войны и отказавшись признать собственную вину. На другой день на эшафот взошел Готэм-старший. Действительно ли Питерс, как многие тогда полагали, обещал сэру Джону, что его лишь покажут толпе, а затем вновь отправят в Тауэр, или, что вероятнее, отчаяние сломило его дух, но когда Готэм понял, что враги не дадут ему прожить еще два дня, дарованные пэрами, он, совершенно подавленный, едва сумел выговорить на эшафоте несколько слов и позволил своему нечестивому исповеднику Питерсу объявить народу, что преступник открыл ему свои грехи и признал вину перед Парламентом. Страшная судьба, постигшая двух несчастных джентльменов, была связана с таким множеством необыкновенных обстоятельств, что люди, хорошо знавшие характеры, настроения и поступки Готэмов, не могли не признать во всем этом деле прямое вмешательство Всемогущего Господа. >

Так как последнее действие по отношению к армии короля, совершенное графом Эссексом в должности главнокомандующего перед тем, как он возвратил свой генеральский патент Парламенту, имело место еще до конца этого года, то, принимая в расчет сам этот поступок и связанные с ним обстоятельства, будет правильно упомянуть о нем именно здесь. Речь идет о письме, подписанном графом Эссексом и посланном через трубача принцу Руперту, но составленном комитетом Парламента и оглашенном в обеих Палатах прежде, чем под ним поставил свою подпись главнокомандующий, который во всех отправляемых им официальных бумагах имел обыкновение строго соблюдать формальности и приличия. Это было чрезвычайно возмутительное письмо, написанное по столь же возмутительному поводу. Несколькими месяцами ранее Парламент принял ордонанс, запрещавший давать пощаду любым ирландцам, взятым в плен на море или на суше. Тогда на него не обратили должного внимания, а точнее, король долгое время вообще ничего о нем не знал, хотя граф Уорвик и офицеры его флота, захватывая ирландские фрегаты или каперские суда, каждый раз приказывали вязать спина к спине и бросать за борт всех пленных моряков этой нации, без разбора их звания и состояния — лишь бы это были ирландцы. Каждый день столь жестокой смертью погибало множество несчастных; когда же об этом стало известно всем, король по-прежнему молчал, ведь ни один из них не состоял у него на службе, и, несмотря на все бесчеловечие подобных действий, если бы Его Величество выразил свое возмущение ими, то немедленно подвергся бы обвинениям в том, что он заботится о судьбе ирландских мятежников и благоволит к ним.

Но совсем недавно, когда в одном бою на суше в плен попали королевские солдаты, те из них, кого признали ирландцами — десять или двенадцать человек — были на этом основании повешены. Услыхав об этом варварском деянии, принц Руперт (а он как раз захватил в плен точно такое же число вражеских солдат) велел повесить их на ближайшем дереве. Парламент же назвал его поступок актом вопиющего беззакония и жестокости и поручил графу Эссексу выразить принцу чрезвычайно резкий протест, для чего и было составлено упомянутое выше письмо, к коему прилагалась копия парламентского ордонанса, также сопровождавшаяся весьма суровыми упреками Руперту, который, пытаясь оправдать собственную бесчеловечность, имеет-де наглость ссылаться на ордонанс Палат. Именно тогда король и узнал о существовании этой декларации, имевшей отношение к войне в Англии; впрочем, с самого ее начала о подобных случаях ничего не было слышно. Вполне обоснованный ответ (раздраженной резкостью тона не уступавший вызывающей дерзости парламентского послания) принц отправил Эссексу, и граф, получив письмо Руперта на другой день после того, как сам подал в отставку, немедленно переслал его Палатам, которых оно привело в совершенную ярость.

4 марта принц Уэльский расстался с отцом и примерно неделю спустя прибыл в Бристоль, где ему предстояло теперь действовать самостоятельно, сообразуясь с обстоятельствами — или скорее сидеть тихо, не предпринимая никаких действий. Ведь единственной целью его удаления из Оксфорда, как уже говорилось выше, было добиться того, чтобы в дальнейшем принц и король никогда не могли подвергнуться одной и той же опасности одновременно, и, согласно этому плану, принц не должен был ни собирать какие-либо войска, кроме безусловно необходимых для защиты его особы, ни перемещаться на запад далее Бристоля. Но успел принц провести на новом месте и трех дней, как были перехвачены письма, раскрывшие план Уоллера, который, уклонившись от встречи с Горингом и освободив от осады Таунтон, рассчитывал на обратном пути захватить внезапной атакой Бристоль. Несколько сообщников Уоллера тотчас бежали из города, прочие же, совершенно обескураженные разоблачением их замысла, соглашались теперь со всеми предложениями королевских властей. В общем, лорд Гоптон навел в Бристоле порядок и подготовил город к обороне, так что никаких причин опасаться Уоллера более не существовало; к тому же самого Уоллера вскоре вызвали в Лондон, где, в соответствии с Ордонансом о самоотречении, ему предстояло подать в отставку.

Этими событиями завершился 1644 год, ими же мы закончим и настоящую книгу нашей истории.

КНИГА IX

Глава XVIII

(1645)

< Мы приближаемся к тому времени, описание коего не может понравиться читателю - ведь о слабостях и безрассудствах одной стороны ему предстоит теперь узнать ничуть не меньше, чем о злобе и порочности другой - и станет тяжелой и неблагодарной задачей для автора - ведь он должен будет дать суровую и нелицеприятную оценку характерам и поступкам самых разных людей: как тех, кто, чуждый мыслей об измене, желал королю всяческого блага, так и тех, кто с неистовым упорством стремился погубить и уничтожить корону. Именно тогда первоначальный запас любви, верности и мужества, побуждавших людей к борьбе, совершенно, по-видимому, истощился, и на смену им пришли нерадивость, лень и уныние; именно тогда особы, более других выставлявшие себя ревнителями общего блага и в самом деле желавшие, чтобы король сохранил всю свою власть, в конце концов пожертвовали благополучием государства и безопасностью государя собственным амбициям, страстям и обидам, а неблагоразумие и откровенная глупость людей, нимало не помышлявших о предательстве, причинили больше ущерба, чем это могли бы сделать прямое злодейство и преступление; именно тогда от собственной нерешительности и непостоянства, от несогласий и раздоров своих советников, неспособных предвидеть очевидное для остальных, страшившихся того, что не могло произойти, порой слишком долго размышлявших, прежде чем на что-либо решиться, а еще чаще принимавших решение без всякого обдумывания, и наконец, самое главное - никогда не осуществлявших с должной энергией того, что уже было обдумано и решено, - от всего этого король пострадал не меньше, чем от неутомимого усердия и непреодолимой мощи своих врагов.