Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Чувствовалась некоторая растерянность корреспондента в связи с неопределенностью статуса Енукидзе. В конце письма Перевозкин интересовался у Мехлиса, нужно ли будет готовить материал о Енукидзе к печати.

Неудивительно, что похожие сообщения о растерянности партактива доходили и до Сталина, и он все больше укреплялся в мысли, что назначение Енукидзе в Кисловодск было ошибкой. Во всяком случае, ошибкой было оставление его в должности уполномоченного ЦИК после исключения из партии. Ведь создавалось впечатление, что опальный вельможа превращается в некий центр притяжения недовольных.

Терпение Сталина лопнуло, когда он узнал, что Енукидзе посетил приехавшего на отдых в Кисловодск Серго Орджоникидзе. А тут еще масла в огонь подлили чекисты. 5 сентября Г. Г. Ягода направил Сталину и Ежову сообщение о поступившем на имя первого секретаря МК ВКП(б) Н. С. Хрущева письме некоего Г. неизвестному адресату. Из содержания письма было видно, что Г. до недавнего времени работал в аппарате ЦИК и был близок к Енукидзе; Г. писал, что в аппарате ЦИК имеется организация во главе с Енукидзе, ставящая своей целью чуть ли не государственный переворот, чтобы поставить во главе страны М. И. Калинина. Автор, называя Сталина “новым тираном” и “поваром”, а Калинина “стариком”, сообщал:

Несколько снижала конспиративный накал фраза, выведенная, как утверждалось, адресатом письма карандашом на конверте:

Ягода, естественно, выражал намерение немедленно “приступить к тщательной проверке и расследованию всех фактов и обстоятельств”, приведенных в письме.

Не на шутку разозленный всем этим Сталин в шифровке Кагановичу, Ежову и Молотову от 7 сентября 1935 года, ссылаясь для отвода глаз на партийное руководство края, констатировал:

Сталин делал вывод, что Енукидзе нужно освободить от должности и убрать из привычной ему среды, переведя на низовую работу куда‐нибудь в Ростов, Харьков, Новосибирск или другое место, кроме Москвы и Ленинграда. В конце телеграммы вождь как бы в шутку приписал: “Калинин и Шкирятов одобряют мое мнение”.

Ну, раз Калинин и Шкирятов одобрили, нужно было шевелиться и оставшимся в Москве на хозяйстве подручным (сам Сталин с конца августа находился на отдыхе в Сочи). Буквально через пару дней Сталину пришел от них ответ:

Впрочем, Енукидзе с выездом в Харьков не торопился, очевидно полагая, что решение о его назначении могут и отменить. Не хотелось ему верить, что блестящая карьера его, да и сама жизнь безнадежно пошла под откос. Но Сталин не упускал из виду судьбу своего бывшего товарища. 22 сентября в шифровке Кагановичу он напоминал:

Каганович откликнулся на следующий день:

139

Вскоре после отъезда Енукидзе из Кисловодска получила продолжение и история с письмом Г. неизвестному адресату. Получив сообщение Ягоды, Сталин переслал его из Сочи Кагановичу 8 сентября 1935 года со следующей припиской:

Не совсем понятно, почему Сталин приписал слова о “старых пердунах” Ленину, – ведь старых большевиков охарактеризовал таким образом именно анонимный автор письма: по его мнению, “этих старых п[ердуно]в надо теперь нам организовывать, тем более что надо использовать их недовольство роспуском Об[щест]ва [старых большевиков]”. Видимо, таким образом вождь стремился подчеркнуть правильность своего решения о роспуске общества, принятого им в середине мая. Каганович откликнулся 13 сентября:

К середине октября чекистам удалось разыскать автора письма. Им оказался злостный анонимщик, некий В. И. Шипихин, юрист-эксперт “Союзметизимпорта”. До 1930 года Шипихин работал секретарем М. И. Калинина, а затем был уволен и направлен на политотдельскую работу в Казахстан. В связи с этим он затаил жестокую обиду на прежнее начальство. Внимание чекистов привлекли анонимки с подробным описанием безобразий, творящихся в аппарате ЦИК, направленные одновременно Сталину, Ежову и Мехлису [1134]. 15 октября 1935 года Шипихин был вызван в НКВД, где быстро признался в авторстве анонимок. Видимо, тогда же чекисты поняли, что Василий Иванович является и автором “письма Г.” Его вновь вызвали на допрос и арестовали. На допросе выяснилось, что Шипихин сочинял свои “произведения” во многом из любви к искусству; при этом из содержания изъятых у него материалов возникает подозрение о наличии у него психических отклонений. Шипихин придумывал какие‐то антисоветские подпольные организации, сочинял от их имени листовки; при обыске у него дома чекисты нашли ротатор, который он, по собственному признанию, “купил в августе или июле 1934 г. по приезде в Москву из Политотдела Зайсанского Прикитайского военизированного тракта по официальному требованию Политотдела и дирекции тракта для их нужд и за их деньги” [1135]. Находясь в Москве, он был снят с работы в политотделе, и ротатор остался при нем. К тому же при обыске были найдены три револьвера, винтовочный обрез и большое количество патронов к ним. Поскольку дело Шипихина находилось на контроле у Ежова, Кагановича и Сталина, чекисты жестоко расправились с анонимщиком. Его обвинили в террористической деятельности, и 1 февраля 1936 года Ягода отчитался перед Сталиным об окончании следствия по делу Шипихина и о передаче этого дела на Военную коллегию Верхсуда. 13 апреля 1936 года Военная коллегия приговорила Шипихина к расстрелу, которого, если верить имеющимся данным, ему пришлось ждать до 11 мая 1936 года.