История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Герцог Бекингем и его брат лорд Вильерс только что возвратились из заграничного путешествия; несмотря на свое несовершеннолетие, оба они были весьма решительными и энергичными молодыми людьми. По малолетству они не участвовали в недавней войне, а следовательно, никак из-за нее не пострадали; теперь же, вступив во владение обширными поместьями и полагая своим долгом при первой же возможности поставить их на карту ради короны, братья легко завязали дружбу с графом Голландом и изъявили готовность участвовать в его предприятии. Граф между тем сообщил о своих планах в Париж, старой своей госпоже королеве, всегда и во всем ему доверявшей, а также лорду Джермину и возобновил с ними прежнюю дружбу, пыл коей, впрочем, никогда не угасал вполне. В итоге графу был послан патент на звание главнокомандующего армией, которую предполагалось набрать для освобождения короля из заточения и для возвращения свободы Парламенту.

Никогда еще, вне всякого сомнения, подобного рода предприятия не готовились столь открыто и неосторожно, и едва ли не в каждом английском графстве составился союз лиц, намеревавшихся поднять оружие за короля. Старшие начальники парламентских войск в Уэльсе дали знать в Париж, что если им пришлют оружие и боеприпасы, а также значительную сумму денег для уплаты жалованья гарнизонам, то они, имея в своих руках главнейшие крепости в этом краю, выступят в пользу короля. Лорд Джермин, охотно поощрявший любые подобные предложения, твердо поручился, что уэльские начальники получат все необходимое через столько-то дней после своего выступления. В Уэльсе положились на его гарантии, а он, по своему обыкновению, больше никогда не вспоминал о своем обещании. По этой причине план потерпел неудачу, а многие доблестные люди лишились жизни. Кромвель, осведомленный обо всех этих интригах, предпочел пойти на риск и подвергнуться тому, что могло бы выйти из этих бестолково и бессвязно веденных заговоров, только бы арестами отдельных лиц не подтолкнуть Парламент к расследованиям и спорам, неудобные последствия коих страшили его гораздо больше. Кромвель уже убедился, сколь громадное влияние имеет пресвитерианская партия на главнокомандующего, ибо Ферфакс объявил ему, что не выступит в поход против шотландцев, которым Кромвель очень хотел нанести удар прежде, чем они успеют завершить свои совещания и составить свои планы. И у него были причины думать, что Ферфакс не изменит своего решения, даже если шотландцы вторгнутся в Англию.

В Англии, таким образом, усиленно готовились к выступлению, и теперь уместно задаться вопросом, как выполняли свои обязательства шотландцы и с какой поспешностью набирали они армию. По возвращении комиссаров из Лондона — и уже после того, как король стал пленником на острове Уайт — потребовалось много времени, чтобы убедить маркиза Аргайла дать согласие на созыв Парламента. Аргайл, державший в своих руках неистовую партию духовенства, которая не желала ни на йоту отступать от самых суровых статей Ковенанта и не питала ни малейшего уважения к королю и монархическому правлению, ясно понимал, что ему уже не удастся помешать созыву Парламента, коего так страстно добивалось большинство народа, и что он скорее добьется своей цели, всячески затрудняя работу его членов и воздвигая преграды на пути к принятию окончательных решений, нежели упорно пытаясь не допустить их собрания. А потому необходимые распоряжения о созыве Парламента были изданы, и среди тех, кто явился на его заседания, самыми пылкими сторонниками короля, усерднее других выступавшими за его освобождение (ведь ничего другого они не требовали), казались граф Ланарк — брат герцога Гамилтона, ранее находившийся в заключении в Оксфорде, бежавший оттуда и теперь восстановленный в должности государственного секретаря Шотландии — и граф Лодердейл, который, едва достигнув совершеннолетия в самом начале мятежа, присоединился к нему с величайшим рвением и поддерживал его до конца, выказывая при этом крайнюю злобу и ожесточение.

Оба они были люди даровитые и деятельные, гордые и честолюбивые, хотя и не чуждые любви к удовольствиям; первый, однако, в гораздо большей степени отличался любезностью и хорошими манерами, был добрее и рассудительнее и имел нрав более открытый, прямой и располагающий к доверию, чем большинство представителей этой нации; второй же, человек дерзкий и надменный, льстивый и лицемерный, был в большей мере склонен и способен к интригам и козням — как по недостатку прямодушия, свойственного первому, так и благодаря соответствующему опыту, приобретенному им в ту пору, когда, будучи членом Комитета обоих королевств, он участвовал в самых темных и порочных его делах. Первый был человек чести, благородный и храбрый; второй имел довольно храбрости, чтобы не ударить лицом в грязь там, где она была абсолютно необходима, но никакие соображения чести и благородства не могли удержать его от совершения поступков, способных хоть сколько-нибудь послужить удовлетворению его страстей.

Ланарк и Лодердейл и были главными зачинщиками и предводителями в этом деле. Они пустили в ход все свое влияние и ловкость, чтобы в парламентских городах были избраны угодные им люди; народ же в большинстве своем чувствовал глубокое возмущение и стыд после подлой выдачи короля англичанам, видя в этом деянии источник всех грозивших ему ныне опасностей, а потому был чрезвычайно враждебно настроен против всех, кого считал виновниками случившегося.

По открытии Парламента Ланарк и Лодердейл приложили все усилия, чтобы разжечь в народе ненависть к английской армии, которая, по их словам, подвергла короля заточению и дурному обращению, заставив таким образом Парламент нарушить договор между двумя королевствами. Парламент не в силах освободить короля, армия же по сути уже совершенно его низложила, поскольку не позволяет ему исполнять обязанности монарха и не допускает к нему подданных. Этим грубо задеты интересы шотландского королевства, у которого, хотя оно не зависит от Англии и английского Парламента, последние отняли короля, лишив шотландцев возможности говорить с ним, а Его Величество — посылать к ним известия. Все это явилось таким дерзким актом вопиющего попрания закона наций и столь вероломным нарушением Торжественной Лиги и Ковенанта, а также договора между королевствами, что теперь все обязательства перед Богом и людьми вменяют шотландцам в прямой долг вернуть свободу королю и восстановить собственную честь, не жалея ради этого жизни, имущества и всего самого дорогого, что у них есть. А потому Ланарк и Лодердейл потребовали, чтобы Парламент приступил к обсуждению мер по скорейшему набору армии, каковая, уверяли они, едва вступив в пределы Англии, тотчас же обретет союзника в лице всего этого королевства, за исключением одной лишь армии. И тогда быстро обнаружится, что парламенты обоих королевств страстно желают одного и того же — счастливо жить под властью одного и того же короля.

Эти доводы, подхваченные и поддержанные многими влиятельными особами, встретили столь всеобщее одобрение, что Аргайл счел бессмысленным открыто против них возражать и как-либо с ними спорить. Он видел, что выборы рыцарей и членов от городов прошли именно так, как того хотели Ланарк и Лодердейл, и что новые члены Парламента готовы поддержать любые их предложения; он также убедился, что Ланарк и Лодердейл сумели привлечь на свою сторону большую часть духовенства, которая теперь принимала на веру все их слова. А потому Аргайл не стал противиться их предложениям, а только выразил желание, чтобы они хорошенько обдумали свой образ действий в столь важном предприятии, грозящем обернуться кровопролитной войной между двумя королевствами, которые до сих пор вели себя как братья и успели извлечь громадную выгоду и пользу из своего союза. Он выразил надежду, что Парламент и в мыслях не имеет поколебать заложенные прежде основания, на которых покоится система правления, обеспечившая благополучие королевства. Ведь если эти основания будут разрушены, то все зло и вся тирания, которые испытали и претерпели шотландцы в прежние времена, вновь обрушатся на них бурным потоком и непременно их погубят. Тогда все члены Парламента заявили, что не намерены ни в малейшей степени отступать от порядка управления, установленного для обоих королевств Торжественной Лигой и Ковенантом, которую они свято чтут, полагая своим исполнить все, ею предусмотренное. После этого Аргайл умолк, как будто удовлетворенный услышанным; впрочем, он нимало не сомневался, что, когда они перейдут от планов к действиям, у него найдется достаточно возможностей помешать им быстро добиться успеха и воспрепятствовать исполнению и осуществлению их замыслов.