История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

Все это время, пока флот готовился к отплытию, принц Руперт оставался в Гельветслюйсе, весьма решительно и успешно пресекая попытки мятежа, причем однажды ему даже пришлось собственноручно выбросить за борт двух матросов. Когда же все приготовления были завершены, а все офицеры назначены, он явился в Гаагу, чтобы проститься с принцем Оранским. Около начала декабря принц Руперт поднял паруса и направился в Ирландию; захватив по пути несколько ценных призов, он благополучно прибыл в Кинсейл. Вскоре по отплытии из Голландии принц получил жестокое доказательство того, сколь небезопасным оказалось бы для него дальнейшее пребывание в этой стране: несколько парламентских кораблей вошли на рейд Гельветслюйса, и высаженный с них отряд, средь бела дня и чуть ли не в самом городе, сжег одно из оставленных там судов — а Генеральные штаты не заявили никакого протеста и не потребовали справедливого удовлетворения за столь дерзкое оскорбление, нанесенное им самим и их авторитету.

Глава XXIX

(1648)

При столь бедственном положении вещей оставалось, похоже, надеяться лишь на то, что посредством переговоров удастся все же восстановить королевскую власть в таком виде, чтобы сохранить хотя бы корни монархии, из коих впоследствии могли бы вырасти и пышно расцвести прежние ее полномочия и прерогативы. Назначенные для переговоров парламентские комиссары прибыли на остров Уайт 15 сентября, когда Кромвель продолжал свой поход на север, а его армия разделилась на несколько частей для скорейшего завершения кампании. По этой самой причине лица, которые выступали против переговоров и желали их провала, пускали в ход любые хитрости и проволочки, чтобы Кромвель успел возвратиться в Англию прежде их открытия; те же, кто желал успеха переговоров, столь же упорно стремились до этого момента их завершить.

Прежде чем переговоры начались, парламентские уполномоченные провели на острове три дня — слишком малый срок, чтобы подготовить для приема короля дом в Ньюпорте и уладить множество вопросов, касавшихся самих переговоров. За это время они несколько раз являлись к королю, со всеусердием выражая глубокое свое почтение и верноподданнические чувства, и хотя ни один из них так и не осмелился повидаться с королем наедине, они свободно беседовали с некоторыми из лордов и прочих лиц, коим Парламент дозволил находиться при особе короля во время переговоров. Так они получили возможность сообщить Его Величеству многие вещи, знать которые, по их мнению, ему было необходимо, что произвело сильное впечатление на короля, ведь сведения эти проистекали от особ, более или менее к нему расположенных. Многие же из тех, кто имел право находиться при Его Величестве, могли здраво судить об истинности того, что рассказывали ему комиссары.

Нужно сказать, что многие из комиссаров, бессильные противиться увлекавшему их бурному потоку, удовлетворились бы теми уступками, которые сам король сделал бы весьма охотно, и их мысли занимал теперь главным образом Акт об амнистии. Среди остальных комиссаров, более решительно домогавшихся от короля принятия пунктов о милиции и против церкви, не было ни единого (за исключением сэра Генри Вена), кто не хотел бы, чтобы настоящие переговоры привели к установлению прочного мира. Ибо все прочие лорды желали лишь того, чтобы их собственные проступки были навсегда преданы забвению, и сам лорд Сэй (который, как никто другой на свете, кичился своей знатностью и безмерно дорожил титулом, отличавшим его от остальных людей) ясно предвидел, что станется с его пэрством, если нынешние переговоры окажутся бесплодными и армия учредит угодный ей самой образ правления. А потому он изо всех сил убеждал короля принять сделанные ему Парламентом предложения, а впоследствии уговаривал сам Парламент удовлетвориться уступками Его Величества. Но все эти люди, какими бы ни были их личные склонности и симпатии, давали Его Величеству один и тот же совет — немедленно принять все требования, включенные в парламентские предложения. Единственный их довод был следующий: если король этого не сделает или же не сделает этого как можно скорее, то армия поступит по своей воле, ведь она уже достаточно ясно заявила о своей готовности низложить короля, изменить систему правления и создать республику по собственному плану и разумению. Подобную опасность воспринимали всерьез как сторонники короля, так и сами парламентские комиссары.

Те, кто не видел короля после оставления им Гемптон-Корта, обнаружили теперь разительные перемены в его облике. С тех пор, как у короля отняли слуг, он не позволял стричь себе волосы, не думал о новом платье, так что нынешний его вид и наружность сильно отличались от прежних. Что же до всего прочего, то король был вполне здоров, а в разговорах с людьми выказывал всякий раз куда больше бодрости, чем это можно было ожидать после бесчисленных унижений, им пережитых. Он нимало не пал духом, но держался с обычным своим достоинством и величием. Глядя же на его волосы, ставшие совершенно седыми, каждый чувствовал грусть и склонен был находить печальным выражение его лица, но это была единственная тень печали на нем.

В понедельник 18 сентября открылись конференции, и комиссары вручили Его Величеству свои полномочия, предусматривавшие ведение с ним личных переговоров по поводу предложений, сделанных ему еще раньше в Гемптон-Корте.

Комиссары представили Его Величеству первое предложение: отменить все декларации и приказы, изданные им ранее против Парламента. Тогда король спросил у комиссаров, наделены ли они правом и полномочием отступать от каких-либо пунктов, содержащихся в их предложениях, или соглашаться на какие-либо изменения, если Его Величество приведет веские доводы в их пользу. На это комиссары с большой надменностью отвечали, что они готовы входить в обсуждения, дабы показать, сколь разумны их требования; для того же, чтобы от этих требований отступать или вносить в них изменения, не может быть никаких причин, но если Его Величество их удовлетворит, то они поступят так, как предписывают полученные ими инструкции. Эти оговорки и ограничения в столь важном вопросе — ведь речь шла о новой форме правления и об изменении всех гражданских и церковных законов — омрачили и почти совершенно уничтожили прежние надежды короля на успех переговоров. Однако он решил проверить, не удастся ли ему удовлетворить комиссаров, приняв в самом главном и существенном каждое из их предложений. А потому, оставив без внимания преамбулу к уже сделанному ими предложению, он составил и вручил им письменный ответ, в котором объявил, что готов согласиться с основной частью их предложений.

Но комиссары тотчас же вручили ему другую бумагу, в которой говорилось, что Его Величество оставил без ответа самую существенную часть их предложения, гласившую, что «обе Палаты Парламента были вынуждены вступить в войну, дабы справедливым и законным образом себя защитить» — что должно было служить оправданием для всего, ими содеянного. Комиссары весьма решительно настаивали на принятии и утверждении королем этого пункта, как безусловно необходимого фундамента для прочного мира и как главнейшего чаяния, от которого ни обе Палаты, ни все королевство никогда не откажутся. Палаты и королевство не в силах отступить от этого требования, без удовлетворения коего они не смогут полагать себя в безопасности, ибо если рассуждать согласно букве закона, то может показаться, будто люди, которые выступили на стороне Парламента, виновны в том, что развязали войну против короля, иначе говоря — повинны в государственной измене. Согласие короля с этой преамбулой имеет огромное значение, ведь в противном случае виновником войны могли бы счесть Парламент, чего, выразили надежду комиссары, не желает и сам король. А чтобы такого рода доводы подействовали на короля еще сильнее, лорд Сэй при обсуждении этого вопроса дважды повторил, причем с несвойственной ему горячностью, что он содрогается при мысли о страшных последствиях, каковые непременно наступят в том случае, если их настойчивое требование будет отклонено. Король был ошеломлен и до крайности раздосадован вопиющей наглостью подобной аргументации и сказал своим советникам, что долгое заключение, коему подвергся он в замке Карисбрук, есть не более явное свидетельство несвободы его личности и приносит ему меньше страданий, чем та неволя, в которой держат его ум, заставляя его, короля, отказываться от доводов и ответов, способных всего лучше послужить защите его дела.