Анатомия «кремлевского дела» - Красноперов Василий Макарович

Но любой, кто знаком с реалиями СССР 30‐х годов прошлого века, поймет Михаила Яковлевича – очень не хотелось лишний раз встречаться с чекистами, тем более на фоне тревожных событий в Кремле. А вот зачем следователю Кагану потребовалось “устанавливать” данный факт – неизвестно. Может быть, на всякий случай. А может быть, потому что он уже знал о том, что Н. Б. Розенфельд после ареста бывшей жены по‐приятельски зашел к Михаилу Яковлевичу в ГИХЛ и сообщил ему об этом печальном событии. И получалось, что Презент, зная об аресте Нины Розенфельд, опасался собственного ареста, что давало повод для дополнительных подозрений. Однако мы не можем с точностью утверждать о такой осведомленности Кагана, потому что соответствующее показание Николая Борисовича будет официально зафиксировано в протоколе лишь 3 апреля 1935 года. Покончив с обстоятельствами ареста Презента, Каган перешел к делу, предъявив Михаилу Яковлевичу обвинение в распространении клеветнических слухов в отношении “руководства ВКП(б) и соввласти”. Немного поотнекивавшись, Презент признал:

Маро Сванидзе в это время как ни в чем не бывало продолжала работать в секретариате Президиума ЦИК СССР. Арестуют и приговорят ее к 10 годам лишения свободы лишь в 1937‐м, а расстреляют в 1942‐м.

Заметим, что дневник Презента отличается особым стилем изложения, передающим личностные особенности автора, знание которых позволяет нам наметить контуры его психологического портрета. Удивительно, но и при чтении протокола, записанного отнюдь не рукой Михаила Яковлевича, хорошо различимы те же черты – быстрый ум, ироничность, слегка завышенная самооценка. Следователю очень не понравилось то, как Михаил Яковлевич отвечает на вопросы – тот ведь окончил юридический факультет и знал толк в формулировках.

Здесь, скорее всего, речь шла о якобы сожительстве Сталина с мифической Розой Каганович, что впоследствии будет открытым текстом зафиксировано в протоколах следствия. Такая вот вольница была в те годы в НКВД. После войны даже имени Сталина в протоколах допроса уже нельзя будет упоминать – назвать его следовало “одним из руководителей партии и правительства” или даже “инстанцией”.

Последняя фраза представляла собой обычный следовательский штамп, используемый с прицелом на дальнейшую “раскрутку” подследственного.

После этого следователь попросил Презента охарактеризовать состав работников Правительственной библиотеки. Тот попытался свалить вину за подбор кадров на Д. Б. Рязанова, посетовав на “дворянский букет”, якобы составленный Давидом Борисовичем, и назвав в качестве примера фамилии Н. Бураго, Е. Мухановой, Н. Розенфельд, З. Давыдовой, а также Г. К. Вебера (до ареста, уволившись из Кремля, заведовал отделом иностранного комплектования библиотеки Комакадемии, впоследствии осужден по “кремлевскому делу” к 3 годам ссылки, расстрелян в 1937‐м) и некоего “бывшего кадета” (то есть члена “партии народной свободы”) Вейнблата. О Нине Розенфельд Презент отозвался хлестко и безжалостно:

Далее перешли к вопросам комплектования кадров библиотеки и шире – всего кадрового состава аппарата ЦИК. Презент жаловался на протекционизм и кумовство, пустившие корни среди кремлевского персонала, и приводил конкретные примеры:

Следователь тут же напомнил Презенту, что тот и сам устроил в библиотеку некоторых из тех, кто только что арестован был за распространение клеветы на правительство. Пришлось Презенту признать, что он принял на работу Людмилу Буркову (выходит, она уже была к этому времени арестована и Презент об этом узнал от следователя), а также Муханову. “Вы ведь сожительствуете с Мухановой?” – с живым интересом спросил следователь. Михаил Яковлевич ответил: “Такой слух обо мне действительно был пущен, но это не соответствует действительности”. Вообще, как видно из документов дела, в Кремле ходило великое множество слухов о сожительстве тех или иных лиц, но, как это всегда бывает в таких случаях, лишь небольшая их часть была правдивой. К сожалению, по протоколам допросов, выдержанным в стиле чекистского целомудрия, часто невозможно или крайне затруднительно установить ложность или истинность этих слухов. (В скобках заметим, что целомудрие это объяснялось, разумеется, отнюдь не тем, что чекисты руководствовались соображениями морали, – просто вождь, для которого предназначались протоколы, не слишком жаловал “клубничку” в документах, поступающих от НКВД.)