Да, я еще распространял клевету о тов. Сталине. Во время выпуска особой группы из Военной академии в Кремле состоялся банкет с участием тов. Сталина и членов Политбюро. Я нес охрану во дворце. В числе выпускаемых был командир – кавалерист Горячев. Я рассказывал кому‐то из охраны, кому точно, сейчас не помню, что на Царицынском фронте между тов. Сталиным и Горячевым была стычка, во время которой Горячев чуть не зарубил тов. Сталина шашкой [169].
Речь шла о комкоре Е. И. Горячеве, который действительно был в 1930–1932 годах слушателем Особой группы Военной академии им. Фрунзе. В 1938 году Горячев умер, а по некоторым данным – застрелился, опасаясь ареста. Интересно, что существует и иной вариант этой “клеветы”: действие перенесено на 7 ноября 1927 года (последнее открытое выступление оппозиции в Москве и Ленинграде) на Мавзолей Ленина, а роль Горячева отдана “троцкисту” Я. О. Охотникову (расстрелян в 1937 году).
По результатам допроса Дорошина 5 февраля были арестованы И. П. Лукьянов и В. И. Козырев. Протокол допроса Лукьянова датирован 7 февраля, но на самом деле допрашивал его 6 февраля сам Люшков.
Иван Петрович Лукьянов родился в 1898 или 1899 году. На момент ареста занимал должность коменданта Большого Кремлевского дворца (хотя в записке Д. И. Антипаса он назван помощником коменданта здания правительства). Если верить Антипасу,
на чистке партии 1933 г. установлено, что он служил у белогвардейцев, потом перешел в Красную армию, попав в плен. Жена его – дочь попа. Лукьянов являлся авторитетом для т. Петерсона, который иногда с ним советовался. После того, как было установлено, что Лукьянов служил у белогвардейцев, то, несмотря на это, Петерсон его держал при обслуживании заседаний Политбюро, СНК и квартиры тов. Сталина [170].
Из записки Антипаса также узнаем о случае “сожительства Лукьянова с подчиненной ему уборщицей” [171].
На допросе Лукьянов показал, что знал про разговоры о “завещании Ленина”, и уточнил, что в них принимали участие помощник коменданта Кремля И. Е. Павлов и начальник АХО Управления комендатуры Кремля П. Ф. Поляков. Лукьянов знал Дорошина и Павлова по совместной учебе в школе ВЦИК, а Полякова – по работе в Кремле. Уточнил он также сведения о тайном совещании, созванном Петерсоном:
В день смерти Н. С. Аллилуевой комендант Кремля тов. Петерсон собрал у себя в кабинете меня, секретаря парторганизации комендатуры Кремля Веркунича Ивана Евдокимовича и остальных членов бюро партколлектива комендатуры, фамилии которых сейчас не помню, и сказал нам по секрету, что Аллилуева умерла неестественной смертью [172].
Вообще, судя по записке Антипаса, в случаях, когда происходили какие‐нибудь важные политические события, Петерсон всегда сначала собирал своих ближайших сотрудников и информировал их, а уже затем более широкий круг сослуживцев. В число близких ему лиц входили начальники отделов Управления – П. И. Озеров (комендант здания правительства), Лукьянов (комендант БКД), И. А. Поляков (Строевой отдел), П. Ф. Поляков (АХО), Н. Н. Мищенко (Секретный отдел), Ф. И. Тюряков (Гражданский отдел), – и дежурные помощники коменданта Дорошин и Павлов. Очевидно, входил в этот ближний круг и тогдашний секретарь парторганизации УКМК И. Е. Веркунич.
Хитрый Люшков добился от Лукьянова признания вины в том, что тот,
зная о клевете троцкистов Дорошина, Павлова и Полякова в отношении партруководства, скрывал это от партии [173].
И тут же крепко вцепился своей жертве в горло: признает ли Иван Петрович, что “троцкисты” вели в Кремле контрреволюционную работу? Что они входили в контрреволюционную троцкистскую группу, в которой и сам Иван Петрович участвовал? Люшков жестко давил на подследственного:
Показаниями обвиняемого Дорошина и вашим личным признанием установлено, что вы являлись участником контрреволюционной клеветнической беседы, направленной против руководителей ВКП(б), которую вы сами характеризуете как троцкистскую. Между тем вы отрицаете наличие троцкистской группы и ваше участие в ней. Следствие констатирует, что ваши показания противоречат фактической стороне дела, и настаивает на правдивом ответе на вопрос о вашей принадлежности к к.‐р. троцкистской группе [174].
Теперь Лукьянову оставалось открещиваться от участия в разговорах, которые вели члены троцкистской группы, хотя ясно было, что следствие ему не поверит. Последний вопрос следователя на допросе звучал так:
Признаете ли вы, что систематически ведшиеся контрреволюционные троцкистские клеветнические беседы среди названных вами сотрудников комендатуры Кремля с вашим участием создавали атмосферу озлобленного отношения к руководителям партии? [175]
Лукьянов дал на этот вопрос положительный ответ, наверное не вполне отдавая себе отчет, что это был стандартный подход к обвинению в терроре “через намерение”.
Получив показания Лукьянова о “контрреволюционной группе”, чекисты серьезно взялись за Дорошина. Очередной его допрос провел следователь Каган 7 февраля. Он предъявил Дорошину следующий фрагмент показаний Лукьянова:
Участниками клеветнической беседы, направленной против тов. Сталина, являлись… Дорошин… Павлов… [П. Ф.] Поляков… Эта беседа велась после XVI съезда партии в здании комендатуры Кремля, в комнате дежурного помощника коменданта. Во время этой беседы Дорошин или Поляков (точно не помню) свои контрреволюционные клеветнические выпады против тов. Сталина подкрепляли ссылками на имеющееся у них так называемое завещание Ленина [176].
Дорошину пришлось признать факт разговора, после чего он, что называется, “поплыл”. Охарактеризовав Павлова и Полякова как “неустойчивых членов партии”, которые “пьянствуют и морально разложились”, Дорошин перешел к жесткой самокритике, словно бы копируя булгаковского персонажа Николая Ивановича Босого на допросе в ОГПУ: “Господь меня наказует за скверну мою… брал! Брал, но брал нашими советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все воры в домоуправлении”.
Вообще обстановка в комендатуре Кремля не способствовала повышению боевой дисциплины, личной выдержки и преданности партии личного состава. Скажу больше, что командный состав любой воинской части в вопросах дисциплины, выдержки, идеологической устойчивости стоит выше командного состава комендатуры Кремля, хотя она должна являться образцом железной дисциплины и беззаветной преданности партийному руководству. Я лично этим и объясняю положение, при котором названная выше группа: я – Дорошин, Лукьянов, Павлов и Поляков скатились на антипартийные контрреволюционные позиции. Я считаю, что мой арест безусловно правилен и поможет оздоровлению обстановки в комендатуре Кремля [177].
Как известно, показания управдома Босого привели к аресту секретаря правления Пролежнева. Точно так же вышеприведенные показания Дорошина привели к аресту И. Е. Павлова и П. Ф. Полякова.
Следователь поинтересовался, в чем выражалась недостаточная дисциплинированность командного состава комендатуры Кремля, и получил следующий ответ:
Выражалось это в том, что всякие слушки, сплетни не пресекались и имели широкое распространение. Секретные данные (о сигнализации, охране, список 17‐ти) расшифровывались [178].
