История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

И наконец, надобно позаботиться, чтобы любовь, коли она не была отвергнута, получила признание в глазах членов семейства и его окружения. Об этом стоит подумать, даже если еще не получил согласия. Подобная публичность сближения ныне может показаться несколько странной. Но в те времена роман двоих оборачивался развлечением для всех, и эта забава ценилась. Женщины с этих пор становятся впрямь доступными. В Шантильи принцессу де Конде и таких высокородных дам, как герцогиня де Шатильон или графиня де Турвиль, окружал целый рой фрейлин, бродивших по берегам прудов, в парковых аллеях, на террасах и лужайках. Сообразно своему характеру или прихоти они сбивались в стада либо блуждали поодиночке. Болтали, листали романы, расположившись кто на травке, кто на балконах. И без устали принимали визиты — то самого обожателя, то его посланца, спешащего с галантным подношением: песней, сонетом, элегией. «А коль скоро делишки тех и этих были примерно известны, можно было в них не без приятности вникать, чтобы поразвлечься», — пишет в своих «Мемуарах» Пьер Лене.

ОПАСНЫЕ МОРЯ И НЕИЗВЕДАННЫЕ СТРАНЫ

Подобная публичность кадрежа — главное оружие обольстителя. По сути, именно «свет» обязывает женщину отдаться. Если он привыкает видеть подле нее все того же преданного кавалера, а она с самого начала не дала ему от ворот поворот, от нее самым определенным образом ждут уступки. Она прослыла бы черствой особой, если бы навлекла на себя упрек в том, что позволила влюбленному открыть ей свою страсть, хотя могла его вовремя остановить.

Различие между галантностью и страстью — это, по сути, ключ к пониманию того, как XVII век смотрел на искусство обольщения. Декарт в своем трактате «О страстях души» (1649) развертывает концепции любви, возникшие у христианских моралистов, в частности у Франциска Сальского. Классическая эпоха порывает с двадцатью столетиями платоновского дуализма, признав идею цельной, нераздвоенной любви, «страсти», — итак, отныне признано, что физиологическое смятение, до самых глубин потрясая тело, достигает и души. Поначалу писатели сохраняют в этом вопросе оптимизм: согласно Декарту, страсти все хороши, опасаться надлежит лишь их крайностей. Чтобы их избежать, надобна сила характера героев Корнеля. Да только она не всякому дана — герои Расина тому порукой.

К счастью, цивилизация устояла. Этим объясняется мода на галантность, единственное предназначение которой — умерять разнузданность страсти, не позволяя ей стать опасной. Что, по крайней мере в части умственных понятий, отличает этот век от шестнадцатого, когда все пытались распалить любовь пожарче. Стало быть, теперь женщину, поощряющую галантные ухаживания, осуждают за то, что она позволяет воспылать страсти, которую смогла бы удержать в пристойных рамках.

Итак, упомянутая выше мадам де Банье стала предметом двух различных домогательств — великосветского поклонника барона де Вильфранша, с одной стороны, и страстного любовника шевалье де Фоссёза, с другой. Последний «безрассудно предался неистовству своей страсти» и однажды вечером, когда мужа красавицы задержала игра, рискнул проникнуть в ее спальню. Дама тотчас позвала служанку, но изобличить наглеца не решилась, опасаясь скандала, и ограничилась тем, что попыталась его выпроводить. Но он бросился к ее ногам, твердя, что «страсть помутила его разум» — признание более чем неудобное в эпоху, сделавшую разум своим божеством. В конце концов он все-таки удалился.

При всем том галантная страсть как более утонченное доказательство любви может быть оценена. Потому к Вильфраншу мадам де Банье проявила куда меньше холодности. Тем более что два месяца разлуки обострили ее нежность к нему, и, возвратясь в Париж, она уже не таила своих чувств. Равным образом возросла и любовь будущей мадам де Ла Гетт, когда поклонник, отвергнутый ее отцом, пришел в бурную ярость, ведь «по ней я могла судить, что он любит меня чрезвычайно, необыкновенная любовь довела его до крайности и побудила высказать все, что было на сердце».

Однако все выходит по-иному, если страстный поклонник вместе с тем буржуазен, то есть смешон, и вынужден расплачиваться за это. Кто не знаком с придворными обычаями, тот, стремясь выразить, сколь он воспылал, рискует пустить в ход нелепые, гротескные приемы. Так, некий адвокат, ценимый за свое искусство составлять прошения, имел дерзость приударить за герцогиней де Ла Ферте, дамой весьма знатной, но также и одной из самых знаменитых кокеток своего времени. В один прекрасный день, явившись с визитом, он застал ее больной. Свое недомогание она объяснила тем, что только что приняла лекарство, половина которого еще оставалась в стакане. И тут он допустил отчаянную и неприличную выходку: проглотил остаток настойки, заявив, что он, мол, «не желает, чтобы говорили, что та, кого он любит больше всех на свете, страдала, а он в это время был в добром здравии». Герцогиню подобная экстравагантность рассмешила, тем сильнее, что в состав лекарства входила ртуть, так что ему пришлось промучиться всю ночь и еще двое суток.

Страсть здесь комична, поскольку ухажеру перевалило за пятьдесят, он незавидного рода, слывет импотентом, не ему затевать галантные приключения при дворе. В своей смехотворности он пал так низко, что засел за руководства по обольщению; последнее позволяет нам судить об уровне этих сочинений, советами которых, несомненно, пользовались буржуа, желавшие преуспеть с придворными дамами: «Герцогиня, прочтя книжонку о любезном обхождении, вспомнила, что бедный адвокат уже пытался испытать на ней рецепты, видимо почерпнутые оттуда».

Высокородная дама, считая его мужланом, отдалась ему за двести пистолей. Взамен она наградила его галантной болезнью, от которой он лечился, отнюдь не скрывая этого обстоятельства от публики, ведь как-никак хворь была презентом от герцогини. Повествуя об этом, мемуарист явно отдает свои симпатии придворной даме, продавшейся, словно проститутка. Что до адвоката, он утратил из-за этой истории доверие монарха и должность купеческого старшины, которая должна была приносить ему доход.

Если страсть пугает женщину и заставляет ее сдаться, это доказывает, что такое физиологическое возбуждение может быть делом нешуточным. Порукой тому случай, что произошел в 1675 году в Дании, где некий влюбленный, получив отказ, заболел, у него начались «эпилептические припадки, за коими следовало ослабление умственных способностей, походившее на глупость, каковая так и осталась при нем, хотя со временем от прочих недугов его вылечили, и потому он то и дело позабывал, о чем с ним только что говорили», — читаем в одном труде середины XVIII века. При подобных обстоятельствах безжалостная красавица более чем когда-либо должна была почувствовать себя убийцей. Такой взгляд на эти вещи, став общим местом, превратился в оружие соблазнителя. «Вы хотите моей смерти? — писал Людовик XIV одной из своих возлюбленных. — Так скажите о том напрямик, мадемуазель: ваше желание должно быть и будет удовлетворено». Подобный шантаж мог сыграть свою роль и по отношению к несговорчивому отцу — так, мсье де Ла Гетт в один прекрасный день заявился с пистолетом к родителю, который отказал ему в руке своей дочери, и сказал: «Сударь, я должен получить в жены мадемуазель вашу дочь или умереть. Здесь три пули, вам достаточно лишь спустить курок». Но с отцами то досадно, что они к шантажу этого сорта куда менее чувствительны, нежели дочери: подобный образ действий со стороны предполагаемого зятя — еще одна дополнительная причина для отказа. Что до господина де Ла Гетта, он от этого не умер, и это нанесло ущерб правдоподобию его роли.

Поскольку любовь опасна, надобно избегать страсти, ограничивая ее нежностью. Карта Нежности, которую Мадлен де Скюдери включила в свой роман «Клелия», подсказывает, какие здесь нужны средства. Это искусство деликатного кадрежа романистка постигала при содействии влюбленного в нее господина Пелиссо, которому она назначила шестимесячный испытательный срок. Сгорая от нетерпения, он в один прекрасный день спросил, какого рода другом она его считает, и услышал в ответ, что входит в круг ее «избранных друзей», то есть друзей новоявленных, причем это понятие весьма отлично от статуса «нежного друга». Тогда поклонник поинтересовался, очень ли далеко от новоявленной дружбы до нежной. Можно ли надеяться за некий определенный срок это расстояние одолеть? «Это смотря по тому, какую вы изберете дорогу», — отвечала мадемуазель де Скюдери. Тут-то ей и пришла мысль прочертить возможные пути на карте.