История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

От пункта под названием Новая Дружба отходят три дороги, ведущие ко граду Нежности, также тройному: в Нежность-на-Склонности плывут по реке, что по тем временам считалось всего быстрее, но и по земле можно дойти, минуя десяток селений (Симпатию, Красивые Стихи, Галантное Послание и другие), чтобы прибыть наконец в Нежность-на-Благодарности или Нежность-на-Почтении.

Основная идея в том, что любовь завоевывается медленно, по крайней мере там, где пылкая обоюдная склонность не побуждает влюбленных перескочить промежуточные этапы. Но в этом последнем случае, хоть его и надлежит признать королевской дорогой, трудно остановить течение, грозящее унести вас в опасное море, за которым лежат неведомые страны. Заметим, что три части града Нежности соединяет мост — символическая дамба для сдерживания бурных страстей. По мысли автора, любовь «непременно нуждается в нежности, каковая не позволяет ей стать грубой, жестокой и опрометчивой».

Карта Нежности, едва успев появиться, тотчас снискала огромный успех. В том же 1654 году пышным цветом расцвели целых четыре подражания ей. Французы, увлекшись этой игрой, стали скрупулезно соблюдать все отмеченные этапы. Мольеровские смешные жеманницы недаром бурно протестуют, когда их пытаются соблазнить, пропустив хотя бы один из них!

Эта умственная забава, призванная избежать рискованных крайностей страсти, изменила обычаи — отныне кадрить стали по-другому. Обратимся к свидетельству Терама, персонажа все той же «Клелии» Мадлен де Скюдери. Он исходит из следующего постулата: чтобы внушать любовь, надобно быть не влюбленным, а любезным, иначе говоря, вести себя галантно. Любви подобает быть радостной, что до жалоб, они — удел неудачливого соперника. Ставится под сомнение даже такое испытанное средство, как подарок, «ведь мало чести завоевать сердце красавицы лишь тем, что подкупил множество ее служанок». И разглагольствования излишни — мысль, поразительная для эпохи, превратившей признание в искусство произвести впечатление на свет! Галантный кавалер сам по себе занимателен, «ведь если он, еще и не заявляя открыто о своей любви к даме, которой служит, умеет стать необходимым для ее удовольствия, он тем самым создает положение, когда она без труда убеждается в его чувствах».

Как бы то ни было, он подтверждает, что кокетничать, строить куры — не что иное, как искусство публичное, род салонной игры, цель которой — привлекать сердца, а уж плоды пожинать потом. Надобно быть любезным со всеми женщинами, заставляя каждую поверить, что мог бы полюбить ее. Этот прием, не бросаясь в глаза всему свету, создает вокруг галантного кавалера приятную атмосферу, дающую почувствовать, что он достоин любви. Однако если отвергнуты традиционные способы — слезы, подарки, объяснения, как сделать первый шаг? Здесь требуется ум и жизнерадостный нрав, дабы изобрести какую-нибудь «галантную хитрость», «остроумную шутку», которая заставит даму «тонко ее оценить, посмеявшись с вами заодно». Подобный образ действий поклонника, на которого наводит оторопь трагическая поза, с тех самых пор безусловно вошел в арсенал всякого обольстителя, знающего, что заставлять женщину смеяться — недурной способ привязать ее к себе.

Хотя провокативные соображения этого рода, появившись в романе, не остаются без возражений, спорщики сходятся в одном: для первого шага приятное остроумие — залогуспеха. Великий (XVII) Век, опасаясь крайностей в проявлениях страсти, породил прагматический цинизм, сказавшийся в обиходе XVIII столетия с его чувственной пресыщенностью. Мы наблюдаем его как у «петиметров» (пустых напыщенных дворянчиков) 1670–1680 годов, так и в собраниях любовных историй той же эпохи. Герои романов этих десятилетий, такие, как Тэттл из «Любовью за любовь» англичанина Конгрива, уже выглядят предтечами будущих ловеласов и валь-монов: так, они составляют списки своих побед и показывают их любопытствующим дамам только в обмен на их согласие там фигурировать.

Миф о Дон Жуане — порождение той же эпохи, он возник сначала в Испании в 1630 году, затем в 1640-м проник в Италию, а в 1659-м достиг Франции. Заметим: Дон Жуан — отнюдь не просто «севильский соблазнитель». Чтобы одержать столько побед, сколько их в его пресловутом списке, требуется отменно изощренная техника обольщения. В эпоху, для которой, судя по некоторым книгам, характерен маниакальный страх перед сетями обольстительницы, чьих чар мудрено избежать, хотя в ту же пору девушек, бесправных, связанных, можно сказать, по рукам и ногам, отдавали во власть мужьям, Дон Жуан к женщинам прислушивался, несомненно, льстил им, однако потрудился обнаружить их слабые струнки, чтобы играть на них. Андреа Перуччи изображает его искусником, который наловчился женские недостатки превращать в достоинства: «Коли она горбунья, назову / ее Атлантом красоты, скажу ей, / что держит небо грации она, / взвалив на плечи; если ж хромоножка, / воображу, что это предо мной / она при каждом шаге приседает / затем, что так меня боготворит». Мольеровский Дон Жуан целует руки Шарлотты, которые ей самой кажутся «такими черными, что и сказать нельзя». Хотя отрезвление выйдет довольно брутальным, а брачные обещания — не более чем дань условности, он дарит каждой лоскуток мечты. Говоря о Дон Жуане, я рассматриваю его только в качестве соблазнителя, миф о нем как развратнике, играющем со смертью и бросающем вызов Богу, меня здесь интересует в меньшей степени.

ЛЮБОВНОЕ ПОСЛАНИЕ

Во Франции эпохи классицизма, по крайней мере в той среде, которая была восприимчива к моде в области любовных ухаживаний, письмо — одно из самых излюбленных способов объясниться. Пользуясь военной метафорой, это если не таран, который одним ударом высаживает городские ворота, то подкоп, рытье которого позволяет проникнуть в крепость. «Начиная со второй трети XVI века письмо становится парадигмой любовного жеста», — утверждает Морис Дома.

Начало этой моде положили письмовники, которые публиковались в Италии с самого начала XVI века, а ко второй его половине получили распространение во Франции. «Итальянское влияние, включенное в обиход, стало естественным и даже художественно необходимым. Итак, в данном случае итальянская манера — не что иное, как ухищрение», — пишет Бернар Брей. Первый из подобных сборников (его автор — Тронше), посвященный исключительно любовным письмам, появился в 1569 году и менее чем за полвека пережил тридцать переизданий. Родословную жанра можно вести от Овидиевых «Героид», посланий, приписываемых великим мифическим любовникам, чьи успехи во веки веков неопровержимы. (Помимо этих стихотворных посланий, сохранились четыре сборника вымышленных якобы греческих любовных писем. Однако, хотя подобная практика и могла существовать, ни одно подлинное послание не сохранилось.)

Переписка Элоизы и Абеляра, хотя это, вне всякого сомнения, апокриф, свидетельствует о том, что в Средние века тоже существовал подобный обычай. Что до прочих сборников любовных писем, мудрено определить с точностью, идет ли там речь о литературных образцах или настоящих человеческих документах. Они напоминают последовательный тайный обмен письмами («Получи же этот ответ на твое послание, мой честный друг»; «Берегись, как бы эти строки не попали кому-либо на глаза, ведь писаны они без позволения»). Что касается Бонкомпаньо, он все любовные письма делит на три категории: послания тех, кто уже успел признаться в своей любви, тех, кто пишет, именно чтобы объясниться в ней, и тех, кто пытается завязать любовные отношения с женщиной, которой никогда не видел.

Таким образом, было бы неосмотрительно объявлять письменное признание открытием XVI века. Тем не менее очевидно, что оно приобрело исключительную популярность под влиянием распространившихся в ту пору сборников с образцами эпистолярного красноречия. Эти послания в духе моды отражают эволюцию методов обольщения в соответствии с новыми понятиями о галантности, возникшими в годы правления последних Валуа. Письмовники вроде сборников Парабоско, Паскье или Тронше имели хождение при дворе Генриха III, затем и Генриха IV. Своего зенита эта мода достигла около 1580 года, когда Генрих III поручил Корбеллини, своему чтецу-итальянцу, составление сборников любовных писем в духе его родного края. «Он их сам сочинял как для собственных целей, так и на потребу приятелей, да и писателей из своего окружения подбивал поступать так же», — поясняет историк придворного обихода Жаклин Буше.