История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Николь Льебо в своих «Горестях замужней женщины» (1587), этой обвинительной речи против мужского двоедушия, уподобляет «вкрадчивые, хитрые посланья» силкам, в которые птицеловы заманивают птиц: дескать, «вы сердце мое, госпожа моя — вы, я полон почтенья, томлюсь от любви». Эти нежные излияния — прелюдия, за которой неизменно следуют символические подношения (кольцо или цепь), слезливые укоры, а разрешается все в лучшем случае брачным предложением. Но едва лишь союз заключен, мужчина чувствует себя хозяином, тут-то и проявляется его истинный характер.

Подобные книжицы оставались в моде вплоть до 1730 года. Позже, всячески осмеянные и не выдержавшие конкуренции с эпистолярными сборниками, чьи сочинители были умами более утонченными, они переиздавались уже лишь для простонародья. Однако такие письма незаменимы в качестве подтверждения честных намерений. Пылкие речи тают в воздухе без следа, а что написано, то может стать доказательством соблазнения в случае, ежели дело примет скверный оборот. Так что такие нескромные свидетельства требуют осторожности: недаром, когда Габриэль д’Эстре стала фавориткой Генриха IV, герцог де Лонгвиль отказался вернуть ей письма, некогда полученные от нее.

Для занимающей нас истории любовной стратегии интересны именно письма-признания, образцы которых публиковались только на потребу мужчин. Подступиться к даме, пребывающей под неусыпным надзором, так трудно, что кавалеру требуется подспорье. Так, юный де Ла Тремойль, в свои девятнадцать лет влюбившись в ровесницу, жену приятеля, также знатного господина, не имеет возможности открыться ей в своей страсти иначе, нежели посредством длинной рифмованной эпистолы, переданной через лакея. Дружба и смекалка помогут ему с честью выпутаться из ситуации, которая могла бы принять трагический оборот. Энеа Сильвио Пикколомини в романе «О двух влюбленных» (1444) изобретает курьезную уловку: письмо, написанное на очень тонкой бумаге, свернутое в трубочку, просовывается внутрь стебля фиалки и без комментариев вручается женщине, которую желаешь обольстить. Письмо — это ведь зачастую единственный способ найти подход к даме.

Объяснение прямое, без околичностей, имело свои образчики. Так, Пьер Дюран предлагает «послание для возлюбленной, которой ты никогда не писал», но ему предшествовали несколько дней страстных воздыханий. Тронше в свой черед тоже состряпал специальное письмецо для того, кто «только влюбился и приступает к любовному преследованию». Девушка, получив подобное письмо, должна ответить отказом: единственно возможный способ подбодрить поклонника — позволить ему обратиться к ее отцу. Это ситуация, которую встречаем у Пюже де ла Серра, который в 1655 году предлагает на выбор четыре кратких образчика письма, в коем кавалер предлагает даме свое служение. В этих вариантах разнится только лексика, меняясь сообразно тому, с большим или меньшим почтением сопряжено пламя объявляемой страсти, — в одном из писем даже отсутствует само слово «любить»! Однако шаблоны всюду те же: непреодолимость любви (мол, красота, честь, достоинства девицы столь велики, что вынуждают молодого человека воспылать к ней, постоянство этого чувства («на веки вечные», «на всю мою жизнь»), потребность не таить свою привязанность от общества («нести ее у всех на глазах», «объявить целому свету») и обещания беззаветного служения (тут не обходится без дежурной формулы «нижайший и покорнейший слуга»). Что до девицы, также располагающей четырьмя образчиками ответа, в любом случае смысл сводится к тому, что она благодарит и всецело полагается на решение своих родителей. Засим надлежит хранить продолжительное молчание, так как письма, следующие за первым, суть не что иное, как назойливое повторение. В подобном случае девушке предписывается снова, с еще большей твердостью, заявить, что она полностью зависит от родительской воли.

Здесь речь идет не просто о литературных образцах, ведь даже прочитать письмо любви женщине, строго говоря, не полагалось. О том свидетельствует, в частности, негоциант Жан Майфер, в «Истории моей жизни» повествующий о своем браке с Мадлен Раво, заключенном в 1636 году. Он имел дерзость письменно обратиться к ней с любовными излияниями. «Она получила мое письмо, но спустя две недели после нашей свадьбы вернула его мне заклеенным — не распечатала, ни одним глазком не взглянула!»

В ту эпоху эпистолярное признание было в обычае даже тогда, когда о браке договаривались родители, а сами молодые люди в глаза друг друга не видели. Об этом легко догадаться по образчику, содержащему описание внешности отправителя! «Я сложен не лучшим образом, но зато у меня добрейшая в мире душа». В том же сборнике находим удивительный ответ юноши на признание девушки, которую он, судя по всему, не видел в лицо. «Я люблю вас, хоть с вами незнаком, и что бы изменилось, если бы я вас уже видел? Ваше письмо столь галантно, что я умираю от желания узнать, кто его автор». Звучит, конечно, абстрактно, однако здесь проявляется примечательная эволюция представлений. С одной стороны, молодой человек, по-видимому, отнюдь не шокирован тем, что незнакомка написала ему первая. С другой — в его ответном послании духовной красоте отдается главенствующая роль, сердечный жар признается чем-то более важным, чем телесные прелести.

Как бы то ни было, в XVII веке любовное послание становится куда вольнее. В первую очередь тому поспособствовали доброхотные сообщники. Так, Катрин Мердрак, когда ее отец отверг сватовство господина де Ла Гетта, заручилась помощью некой вдовы, которая получала от ее возлюбленного письма и передавала их ей в собственные руки. Да и влюбленные перестали бояться вспышек страсти, выражения ее буйной природной силы. Отныне более не имели успеха вычурные послания во вкусе века минувшего, все эти фальшивые жеманные фразы, что попросту брались из письмовников. Они говорили о любви хладнокровной, той, что выбирает слова и оттачивает формулировки своих излияний. Ныне поклонник должен, напротив, уверять: «Никто никогда не любил так, как я люблю вас, я не сумел бы выразить это иначе, чем обычным языком». В противном случае он получил бы в ответ: «Страсти столь бурные, как любовь, всегда несут с собой некое смятение, так что мне в этом деле мудрено поверить мужчине, который так красно говорит», — читаем в «Письмовнике для влюбленных».

В эпоху, когда высший придворный свет и парижские салоны утопали в излишествах галантной вычурности, простота служила не только знаком подлинной страсти. Она — еще и удел буржуа, любовь которых хоть и внушает презрение знатным щеголям, зато не так манерна, слывет чистосердечной. «Поверьте, сударь, любовь буржуа имеет большие преимущества. В ней почитай что непременно находишь природу во всей ее простоте, вот уж чего не сыщешь в большом свете», — учит нас тот же «Письмовник».

Не следует, однако, считать, будто нежная записочка не имела своих отрицательных сторон. Ведь в глазах женщины, которую берут приступом, письменное признание — доказательство робости поклонника. Госпоже д’Олонн, как пишет Бюсси-Рабютен, даме отнюдь не угрюмого нрава, довелось испробовать два разных способа сближения. Мсье де Бёврон дерзко взялся за дело: едва оставшись с ней наедине, тотчас же объяснился, захватив ее врасплох. Герцог де Кандаль, «питавший ко всем женщинам почтение, причем несколько стыдливое», предпочел написать ей. Тот же путь избрал Паже, хотя «был вхож к ней достаточно свободно, чтобы заговорить, если бы только осмелился, но ему не хватило храбрости завести речь, которая, будучи принята неблагосклонно, могла бы повлечь за собой неприятные последствия». Поэтому он прислал письмо, где со всей прямотой сообщал, что любит ее, и предлагал ей две тысячи пистолей.

Надобно принять в расчет и другую опасность: «что написано пером, того не вырубишь топором». Разумеется, амуры — дело отчасти публичное, это классика. Но сие еще не означает, что для кого-либо желательно, чтобы его любовные послания свободно циркулировали среди парижского избранного общества. У Бюсси-Рабютена подобные ситуации нередки. Нескромные свидетельства этого рода пускали гулять по салонам или в дружеском кругу, чтобы похвастаться победой либо отомстить за отказ. Сочинять женские письма самому, чтобы потом заявить, что получил их от друга, который ими похвалялся, — недурной способ поссорить любовников… и занять место недотепы, который якобы разбрасывает свои компрометирующие записочки где ни попадя. Бомарше в «Севильском цирюльнике» вдохновляется подобным сюжетом, а Ретиф де Ла Бретонн подобным манером убрал с дороги неосторожного любовника Виктории Версаль. Маркиза де Мертей в «Опасных связях» придерживается «осторожного правила», посылая письмо, обязательно менять почерк. По свидетельству Шамфора, рекомендовалось при разрыве требовать свои письма обратно. Опасения такого рода оставались неизменными и в XIX веке: запрещая юной девушке переписку с молодым человеком, ссылались именно на эти соображения.