История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Она взгляда не отвела. «Это было моей ошибкой, ибо я его поощрила». Женщина, будь она юной девушкой или мужней женой, позабыв вовремя потупить взор, уже одним этим могла себя скомпрометировать. Ее муж, мелкий рантье, в это время развлекался в Париже, и ухажер, взбодрившись от одного ее взгляда, тотчас перешел в наступление. Это был военный врач, чье подразделение размещалось в Вандоме, один из тех молодых людей, что, подобно Стендалю, получили хорошее воспитание и уважали женщин. Но жизнь в полку хоть кого сделает предприимчивым, особенно если чувствуешь, что ситуация благоприятствует.

Надо признать, что Клемане была неосторожна. Можно ли ночью, в темноте, ложиться спать при открытом окне, зная, что тебя домогаются и путь свободен? «Проснувшись среди ночи, я с изумлением обнаружила в гостиной на первом этаже, где было открыто окно, выходящее в парк, этого молодого человека: будучи высок ростом, он вместо того, чтобы, по обыкновению, пройти мимо, перепрыгнул через подоконник и очутился передо мной». Она, конечно, возмутилась и прогнала его. Но уже назавтра получила записку с сообщением, что он возвратится нынче же вечером, пройдя через сады. Сказано — сделано: вот он уже здесь. О том, каким образом он проник в дом на сей раз, ничего не говорится. Однако хозяйке, предупрежденной о его намерениях, было бы легко не допустить такого вторжения. Даже если Клемане укоряла его за бесцеремонность, заклинала более не повторять подобных попыток и снова выставила за дверь, кое-какие вопросы здесь все-таки возникают. Как бы то ни было, нахал мог вполне искренне вообразить, что добыча ему подвернулась довольно покладистая.

Неприятности, которые засим последовали, подтверждают такое впечатление: у Клемане была репутация легкомысленной особы, и она ничего не делала, чтобы разубедить в этом своих соседей. Злые языки обвиняли ее в том, что она совратила учителя игры на фортепьяно, который занимался с ее сыном; когда в городке мимоходом остановился полк, между створками ее жалюзи, как цветочные бутоны, торчали любовные записки; она позволяла кузену своего мужа целовать ее, думая (так ли уж чистосердечно?), что у парижан такой обычай. После всего сказанного нелегко поверить в ее невинность… на основе одного лишь ее свидетельства. Хоть она и обвиняет своего супруга, что он ее совсем забросил и расставлял ей ловушки нарочно, чтобы оправдать собственные шалости, весь город принял сторону мужа. Последний в конце концов поселил ее в Париже, где она попыталась жить литературным трудом и так назойливо осаждала писателей и газетных редакторов, что вконец утратила уважение, став мишенью насмешек даже для лицеистов.

Столь многочисленные невзгоды, постигшие Клемане, и такое единодушное осуждение говорят о том, что она нарушала неписаные правила поведения порядочной женщины. В своей жизни, как эмоциональной, так и профессиональной, она стала жертвой предрассудков своего времени. Но ее бунт не относился к этой области. В ней не было ничего от феминистки, она не требовала для женщин равных с мужчинами прав на непристойное поведение. Если поверить в ее искренность, волей-неволей приходится заключить, что всему виной несусветная наивность. Можно ли быть до такой степени не в курсе принятых в обществе стереотипов, так дразнить тех, кого хлебом не корми, а только дай наброситься на подвернувшуюся жертву, если они заподозрят, что эта цитадель может пасть?

В ту же эпоху еще одна женщина стала жертвой собственной репутации. Мари Капель принадлежала к финансовым кругам, к одному из тех семейств, что владели особняками на Шоссе-д’Антен. Несколько капель королевской крови, хоть и просочившейся незаконно, и великолепное воспитание позволяли бы ей рассчитывать на блестящую партию, если бы в 1836 году она, двадцатилетняя, не осиротела, притом получив скудное наследство. Тем не менее она вращалась в свете, а правила благопристойности не слишком соблюдала, как по причине плохого их знания, так и в силу своего независимого характера. Она имела дерзость заявить, что «принадлежит себе», поскольку не имеет родителей! А ведь ее тетки и дед пеклись о своей кровиночке.

Ее первое приключение, если бы она лучше повела дело, могло бы окончиться благопристойным браком. За ней самым что ни на есть банальным образом увязался в Тюильри мужчина приятной наружности, который и в последующие дни, куда бы она ни пошла, оказывался на ее пути. Места этих встреч были выбраны не случайно. За Тюильри, где происходил традиционный парад девиц на выданье, последовал Лувр — культурное место, посещение которого должно было убедить каждого из двоих, что он имеет дело с человеком образованным. Сближение происходило сдержанно. «Когда я улыбалась, он тотчас улыбался в ответ; если я была печальна, он участливо расспрашивал меня о причине!» Мало-помалу она привыкла к его присутствию. В церкви он молился рядом с нею, подавал ей святую воду, при этом — верх дерзости — их перчатки на миг соприкасались, затем он, словно в экстазе, подносил свою руку к губам. Молчаливое обольщение затягивалось, выражаясь в подобающих знаках внимания. Стремясь показать, как он чувствителен даже к малейшим деталям, молодой человек втыкал в свою бутоньерку те же цветы, какие она покупала для своей тетушки. О любви Мари ни разу не проронила ни слова — все это разгоняло ее скуку и льстило тщеславию, не более.

Разумеется, в 1863 году молодая девушка нигде не показывалась одна. Но ведь происходящее не выходило за рамки приличия, сами дерзости были столь романтичны! Ее английская гувернантка не видела ничего дурного: «У нее на родине юные мисс начинают с таких же романов, чтобы потом выйти замуж». Шли дни, недели, по-прежнему в молчании. Пора было переходить к следующему этапу. И вот в один прекрасный день поклонник осмелился через посредство цветочницы передать девушке букет белых роз и письмецо, которое она распечатала, оставшись одна в своей комнате. Признание состоялось: итак, любовь. Страстная и вечная.

Тут следовало начать ловкую игру. Благоразумная девица тотчас бы пошла к своей матери, показала записку и спросила совета. Но Мари была сиротой, а заговорить об этом со своей теткой не пожелала. Безотчетно она поняла, что отвечать не следует — даже взглядом. Чтобы избежать встречи, она решила не выходить из дому. Но допустила неосторожность: появилась в окне с розой у пояса — доказательством, что подарок был принят. Торжествующий вид молодого человека задел ее. Она порвала с ним всякие сношения. И он исчез. Прошло три дня. Он более не появлялся.

Лет сто назад приключение тем бы и кончилось. Но Мари много читала, а эта ситуация так походила на роман, который она жадно проглотила! Не сознавая этого, она пережила то, что у Стендаля зовется «кристаллизацией» чувства: в разлуке легкое увлечение преобразовалось в любовь. «Как только он перестал меня любить, мне показалось, что я люблю его». Минула неделя, и вот он снова под ее окном, печальный, понурый. Тут-то все и рухнуло. Из страха потерять его девушка совершила непоправимое: написала ему. Однако по видимости это ничего не изменило. Он продолжал следовать за ней в десяти шагах, только теперь время от времени подбрасывал записочки. На концертах в Тюильри оба с трепетом внимали одним и тем же ариям; дома она, когда пела, открывала окно, чтобы он мог слышать ее голос…

На каникулах все это забылось: вдали от Парижа Мари не испытывала ни малейшей печали от разлуки с ним. Влюбленной она была лишь в те несколько дней, когда почувствовала себя покинутой. Когда ее тетка проведала об этой истории, она, считая, что племянница обесчещена, попыталась устроить их брак. Но поклонник, узнав, что его обожаемая — всего-навсего сирота-бесприданница, отрекся от своей «вечной любви»… к немалому облегчению Мари.

Второе приключение, также кончившись ничем, тем не менее довершило крах и ее репутации, и иллюзий: в 23 года, опасаясь остаться старой девой, она предоставляет своему окружению устроить ее судьбу. Ей предлагают одного за другим супрефекта 38 лет, 26-летнего сына почтмейстера и, наконец, литейщика 28 лет, на которого она соглашается. Таким образом мадемуазель Капель становится Мари Лафарж, не догадываясь, что этого мелкого промышленника, оказавшегося на грани разорения, привлекло ее наследство, слишком скудное для благополучного брака, к которому она стремилась. Оказавшись в жалкой лачуге, кишащей крысами, Мари впадает в отчаяние. Как добрая хозяюшка, она избавляется от крыс посредством мышьяка и готовит пироги для своего супруга. Но не перепутала ли она одно с другим? Суд предположил именно это. Осужденная как отравительница, она двенадцать лет спустя умрет от подхваченного в тюрьме туберкулеза. Однако похоже, что она была невиновна.