История любовных побед от Античности до наших дней - Болонь Жан-Клод

Что до заключительного этапа, он со временем тоже реинтегрировался в национальный обиход. Игровой флирт, разом исключающий и брак, и сексуальные отношения, был упразднен росчерком пера. Жаф и Сальдо настоятельно указывали на опасности этого «наслаждения любовным завоеванием, за которым нет ни любви, ни вожделения»: один из двоих всегда оставляет там свое сердце. Форель признавал флирт нормальным явлением, если он происходит в русле завязывания отношений, но как самоцель это симптом извращения сексуальной жизни. Так, встроившись в традицию французской галантности, флирт послужил переходом от сближения на вербальном уровне к сексуальному исходу.

Таким образом, флирт начал внушать страх, ведь женщины не всегда готовы уступать так уж легко. Та же Катрин Поцци спустя пятнадцать лет после начала своих подростковых флиртов едва не стала его зачарованной жертвой. Это случилось с ней в доме ее друзей из семейства Самазёйль. Желая развлечь гостью, Рене без определенных намерений приударил за ней. Легкие прикосновения, несколько туров вальса, когда партнеры прижимались друг к другу: они «играли в желание». В спальне, куда он последовал за ней, приключение могло бы завершиться, но она не решалась зайти так далеко, а тут еще подруга, застав их, воспользовалась поводом, чтобы поцеловать Катрин. Та едва избегла финальной развязки. «Сама не знаю, — радостно повествует она, — кому из них я могла бы уступить, но это было очень, очень близко». Подобный флирт, не рассчитанный на то, чтобы развиться до уровня сексуальных отношений, разбудил беспредметное желание, которое не сосредоточилось персонально на Рене или на подруге, но могло быть использовано как тем, так и другой, а чего доброго, и любым из гостей. Вот в чем опасность.

МИШЕНЬ МУЖСКОГО ПОЛА

Стало быть, кадрить мужчину ничуть не проще, чем соблазнять женщину. Мишень мужского пола привлекает индивидов двух типов, к которым все приучены относиться настороженно: роковую женщину и гомосексуала. И тот и другая, каждый по-своему, ставят под сомнение мужественность своей добычи. Конец века еще знал, «как плачевна судьба любящей женщины», о чем писал Бальзак: «Не имея возможности действовать подобно мужчинам, она принуждена покорно ждать».

Порукой тому следующая история, разыгравшаяся в 1895 году между известными поэтами. Пьер Луис просил руки Мари де Эредиа. Однако его соперник Анри де Ренье имел больше шансов добиться согласия ее отца, которому он обещал уладить его дела с кредиторами — тот проигрался. Оскорбленная тем, что ее хотят сделать ставкой в денежном вопросе, Мари тотчас отдала предпочтение Луису и нашла самый радикальный способ сломить сопротивление родителя: стать любовницей своего избранника. Она пошла к юному поэту и предложила ему себя. Не тут-то было — он тотчас к ней охладел: автор «Песен Билитис», хоть и пропах адской серой, был шокирован и отверг бесстыдницу!

Засим последовал длительный процесс обольщения, в котором он оказался дичью, причем сбитой с толку. В ресторане Мари пронзила его мученическим взором и, подкрепляя впечатление, толкнула ножкой под столом. Пьер, уклоняясь, подогнул свои ноги под стул. «Но дело на том не кончилось, уходя, я получил еще конвульсивное рукопожатие, трагический взгляд и даже подергивание губ, право слово, исполненное весьма недурно». Ему пришлось отклонить несколько приглашений из опасения оказаться в пределах досягаемости ее левой ноги, когда же он бывал на приемах у Эредиа, она усаживалась на канапе так близко, что почти к нему на колени. Отбросив колебания, она теперь и прилюдно могла делать ему знаки ногой — велико же было смущение поэта! Два года столь упорной осады принесли свои плоды: Мари завоевала-таки Пьера Луиса и в октябре 1897-го от него забеременела. Но замуж тем не менее она выйдет за Анри де Ренье.

Девичья дерзость способна расхолаживать не меньше, чем мужская трусость. Причиной тому — долгие века чинного воспитания. Начиная с XVI столетия девушек учили держать глаза потупленными, а вот Робер де Блуа (XIII век), напротив, рекомендовал им смотреть прямо перед собой и здороваться с встречными, однако на мужчинах взгляда подолгу не задерживать. У Доно де Визе, драматурга XVII века, только старуха и куртизанка позволяют себе зазывно глядеть на мужчин. Святоша не осмеливается поднять глаза даже на своего любовника. Учебники хороших манер XIX века это предписание отменили, признав, что «взгляд — могущественное оружие добродетельного кокетства». Тут можно было бы прибавить: единственное оружие. Его преимущество — двусмысленность: он привлекает внимание, но в случае отказа или чересчур бурной реакции позволяет изобразить полнейшую невинность.

К тому же, закидывая крючок таким манером, женщине подобает сохранять скромность. Наиболее экспрессивен взгляд искоса, менее дерзкий, но более красноречивый, «то, что обычно называют «строить глазки», — можно прочесть в тогдашних пособиях. Злоупотребляя этим приемом, недолго вызвать комический эффект. «Эти робкие влюбленные, которые мнят, будто выглядят очень соблазнительно, когда томно вращают глазами, возбуждают смех там, где надеются внушить страсть», — сокрушается Сент-Альбен. Для хорошо воспитанной девушки и это — уже бесстыдство. Ведь женские глаза слишком исполнены чувственности, подобно очам Кармен, «сладострастным и жестоким», их призыв невозможно истолковать двояко! Одним-единственным взглядом девушка может погубить себя — ее сочтут легко доступной.

При всем том XIX век зачарован образом предприимчивой красотки. Романтическая обольстительница — это уже не тот, прежний тип, который от Евы до маркизы де Мертей, по сути, почти не эволюционировал, менялись только варианты сближения. Теперь же на сцене появляется роковая женщина, соединившая в своем арсенале приемы пассивного обольщения и маневры хищницы. Примером этого рода может служить Кармен. Две сцены, где она выступает в подобном качестве, соблазняя повествователя и дона Хосе, строятся по единой модели. Сперва общепринятая пассивная манера, создающая у мужчины впечатление, что здесь его, может быть, ждет победа. Букетик в волосах, необычный наряд (она в черном в час, когда другие женщины одеты по французской моде, а на работу отправляется в красной короткой юбке) — все это привлекает внимание. Ее движения, покачивание бедер при ходьбе — вызов, адресованный всем и каждому. Но это не значит, что она ждет, когда мужчина проявит инициативу. Она сама делает первый шаг, особенно если видит, что ее приемы не эффективны: дон Хосе — единственный, кто не пялит на нее глаза, его-то ей и захотелось соблазнить.

То своеобразное активное обольщение, которое она пускает в ход, — это образ действий мужчины. Она садится рядом с повествователем; она сама направляется к дону Хосе. В обоих случаях она заговаривает первой, на вполне невинную тему. Но как только контакт установлен, она снова прибегает к женскому типу соблазнения — провокации. Позволяет мантилье соскользнуть на плечи, чтобы он увидел ее волосы и глаза, — так было с повествователем; над доном Хосе она насмехается и бросает ему цветок, который держала в зубах. В этом случае высвечивается особо нарушение традиционной иерархии мужского и женского начал: дерзкая цыганка приравнивает шомпол ружья к вязальной спице кружевниц и, завлекая дона Хосе, называет его «сердце мое», как сказал бы мужчина, заигрывая с женщиной.

Здесь, разумеется, мы имеем дело с романическим мифом, который проецируется на экзотический (Кармен, Андалузия) или античный (Саломея) фон. На французской почве роковая соблазнительница приобретает черты лоретки, великосветской львицы или дамы полусвета. Но к концу века эти категории женщин теряют свою былую монополию на дерзость. Да и надо отметить, что стыдливость, доведенная до крайности, придает открытой лодыжке ошеломляющую силу воздействия. Шелест ткани, и тот наводит на мысли о запретном. Потому-то Виктор Лека советует женщинам с особым тщанием заботиться о нижнем белье: «Шуршанье шелка, щекочущий шелест, полный очарования шорох интимного, сокрытого от глаз белья — вот что более всего нравится мужчине». Появление велосипеда расширило возможности демонстрации своего тела, и дамы полусвета сумели использовать это преимущество. Катрин Поцци, отчасти забавляясь, но и слегка негодуя, смотрела, как они «проезжают, затянутые в яркие костюмы, в панталонах, оттопыренных на бедрах». Спортивный костюм позволил им «превратить велосипед в орудие своего кокетства, а подчас и возмутительного бесстыдства».