История Великого мятежа - "лорд Кларендой Эдуард Гайд"

В утро сражения при Ньюбери, бодрый и веселый, как всегда перед битвой, он занял место в первой шеренге полка, который атаковал неприятельских мушкетеров, засевших по обеим сторонам живой изгороди. Пущенная оттуда мушкетная пуля поразила его в нижнюю часть живота, и он тотчас же упал с лошади; тело его было найдено лишь на другое утро, а до тех пор еще теплилась надежда, что он мог попасть в плен — хотя самые близкие из его друзей, отлично зная его характер, не слишком верили этому утешительному предположению. Так погиб этот молодой человек несравненных достоинств, ибо даже самые юные редко приходят в наш мир с таким чистым сердцем, а самые старые не часто достигают столь обширных познаний, какие имел он, совершив свой жизненный путь в возрасте тридцати трех лет. Всякий, кто ведет подобную жизнь, может не тревожиться о том, сколь внезапно настигнет его смерть.

Глава XII

(1643―1644)

Возвращаемся к нашей истории. 25 сентября (эту дату у нас еще будет случай вспомнить в связи с другой торжественной церемонией) граф Эссекс вступил в Лондон, а уже на другой день его посетили в Эссекс-хаусе спикер и вся Палата общин, объявившие, что они пришли поздравить его с великой победой и изъявить благодарность королевства за несравненное его мужество и полководческий талант, и что высокие эти хвалы внесены, по их распоряжению, в парламентские протоколы, дабы ознаменовать и увековечить его доблесть и их признательность. < Официальной благодарности удостоились члены обеих Палат, занимавшие командные посты в армии, и все старшие офицеры; полковнику Масси направили высокопарное письмо и, что еще более увеличило ценность сего послания, 1000 фунтов в награду за верную службу; младшие офицеры и солдаты глостерского гарнизона также не были обойдены щедрыми дарами. >

Не желая, чтобы слухи о взаимной неприязни и соперничестве между графом Эссексом и сэром Уильямом Уоллером, а также опасения на сей счет внушили кому-нибудь надежду или подозрение, что в их среде могут вспыхнуть новые раздоры и что король может извлечь из них выгоду, Палаты приложили величайшие усилия, чтобы их примирить, и еще большие — чтобы раструбить об их примирении всему свету. В этом деле сэр Уильям Уоллер был сама покорность и почтительность, а его высокопревосходительство выказал самую тонкую любезность и деликатность. Распри и страсти, порожденные несходством мнений разных членов Палат, были решительно отброшены и преданы забвению, и теперь всему миру весьма хитро и усердно внушали, что Парламент являет собою как бы вновь созданный народ, столь же твердо и единодушно идущий к общей цели, как и его братья шотландцы — а в том, что последние окажут им поддержку и содействие, равно как и в том, что помощь эта подоспеет вовремя, чтобы спасти их от гибели, Палаты были теперь совершенно убеждены, хотя прежде и питали на сей счет известные сомнения.

< Хотя королевская армия имела на своей стороне все доказательства победы (перечисленные нами выше), а положение Парламента по сравнению с весной даже ухудшилось, графа Эссекса встретили в Лондоне с восторгом и ликованием: в конце концов, он выполнил главную задачу - спас Глостер, отчего Палаты необыкновенно воодушевились. > И напротив, в Оксфорде по возвращении короля не наблюдалось ничего, кроме полного упадка духа, всеобщего недовольства и глухого ропота. В среде армейских офицеров царили взаимное недоверие и раздражение, каждый винил другого в бездарности и малодушии; штатские же бранили всех военных без разбору за многочисленные оплошности и грубейшие ошибки. Считалось, что осаду Глостера они вели неумело, и что прояви тогда командиры больше искусства, город можно было бы взять даже за половину того времени, которое простояла армия под его стенами. То, что в продолжение всего марша по совершенно открытой местности графа Эссекса так и не удалось принудить к битве, сочли теперь непростительным промахом и объясняли его трусостью Уилмота, к которому принц ни в коей мере не благоволил. Впрочем, и сам принц не избег упреков за то, что уже по соединении всей королевской кавалерии графу Эссексу позволили спокойно и без помех спуститься с высокого и крутого холма в Глостерскую долину; а равно и за то, что когда пришлось снять осаду, всю армию сразу же не бросили в бой в упомянутой долине неподалеку от города, пока солдаты короля были еще бодры и полны сил, а неприятель не успел отдохнуть после долгого изнурительного марша.

< Вновь раздались гневные речи по адресу тех, кто настаивал на осаде Глостера, и даже офицеры, в свое время одобрившие этот замысел, теперь яростно его осуждали, пытаясь взвалить всю вину за неудачу на хранителя свитков, которого в армии не любили. Никто не решался возвысить голос в защиту глостерского предприятия, хотя последующие события, казалось бы, прямо свидетельствовали о его разумности, ведь если Сити выделил несколько полков для деблокады далекого Глостера, то совершенно ясно, что в обороне Лондона - решись король наступать на столицу - участвовала бы вся лондонская милиция, иначе говоря, изнуренной армии Его Величества противостоял бы неприятель гораздо более сильный, чем при Ньюбери. >

Ничуть не лучше, чем дух армии, было тогдашнее настроение двора, и все это так тревожило короля, что он утратил душевный покой, столь необходимый в его положении. < Особы, которые в свое время не домогались от короля почестей и должностей, так как знали, что он не исполнит их желаний, выставляли теперь свою «скромность» как заслугу перед королевой, ибо, утверждали эти люди, они воздерживались от каких-либо просьб в ее отсутствие, поскольку не хотели ничего получать иначе, как от ее щедрот. Многие ссылались на прежние обещания титулов и милостей со стороны короля. Действительно, Их Величества, пытаясь избавиться от докучных просителей, дали когда-то немало обещаний подобного рода, полагая, что время их исполнять наступит нескоро. Теперь же, когда кто-либо удостаивался монарших милостей, прочие громко выражали свое недовольство, претендуя на такую же честь. Даже люди, не выказывавшие до сих пор особого честолюбия, считали себя оскорбленными тем, что король жалует лиц, имеющих не больше заслуг, чем они. Отсюда следует, что государи не должны раздавать награды тогда, когда они в силах удовлетворить лишь немногих, а с притязаниями на монаршие милости, притом с равным основанием, выступают слишком многие - ибо предпочтение, оказанное одному, будет воспринято как обида всеми прочими.

Более же всего хлопот по этой части доставил Его Величеству лорд Голланд. Бежавшие из Лондона графы явились в королевский лагерь под Глостером, храбро сражались при Ньюбери, и теперь Бедфорд и Клэр не имели причин жаловаться на отношение к ним Его Величества (графу Клэру король дозволил даже участвовать в заседаниях Военного совета). Граф же Голланд вообразил, будто бегство из Лондона само по себе искупило его прегрешения, и король немедленно восстановит его в должности грума и вернет ему прежнюю милость (в чем графа неосторожно уверили королева и м-р Джермин). Он ошибся в своих расчетах и теперь, столкнувшись со всеобщей холодностью, пускал в ход всевозможные уловки, чтобы возвратить себе благоволение короля или по крайней мере внушить окружающим, что король относится к нему с прежним расположением.

Голланд регулярно являлся в Мертон-колледж (где жила королева и постоянно бывал король), шептал что-то на ухо Его Величеству, порой, на виду у всех, отводил его к окну или в уголок и беседовал с ним наедине, как бы «по секрету». Между тем в Оксфорд прибыл маркиз Гертфорд, ожидавший, что король исполнит свое обещание и сделает его грумом королевского стула. Король, однако, не спешил выполнять обещанное, а м-р Джермин с ведома королевы даже уговаривал маркиза отказаться от своих претензий в пользу Голланда.

У графа был друг, который искренне желал ему всякого добра (совместимого с честью и интересами короля) и полагал, что любезное обращение с беглецами из Лондона пойдет на пользу делу Его Величества - однако находил, что сам Голланд ведет себя не лучшим образом. Он убеждал графа смирить гордыню, прямо признать свою вину и, по примеру Бедфорда, просить у короля прощения, которое тот наверняка ему дарует. К такому шагу склоняли графа и другие особы, а также его дочь, и Голланд как будто даже решился последовать их разумным советам, но - потому ли, что положение короля (как ему показалось) изменилось к худшему, или потому, что, видя бедность оксфордского двора, он заключил, что любая полученная здесь должность не принесет ему желанного дохода - граф тянул с просьбой о прощении так долго, что король в конце концов почел за благо исполнить обещание, данное маркизу Гертфорду.