Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

Такой перекос можно считать одним из главных недостатков отставания; согласно марксистской терминологии, Россия создала «надстройку» современности, ещё не обзаведясь «базисом». Жозеф де Местр, сардинский посланник в Петербурге, в начале XIX в. предсказывал Александру I, пытаясь обуздать страсть императора к основанию новых университетов: однажды величайшей угрозой хрупкому российскому порядку станет какой-нибудь «университетский Пугачёв» [301].

Пророчество начало походить на действительность, когда Александр II, потрясённый поражением России в Крымской войне, предпринял оборонительную революцию сверху по прусскому образцу 1807–1812 гг. Последовали Великие реформы 1861–1864 гг.: отмена крепостного права, элементы местного самоуправления в форме земств, независимая судебная система; в 1874 г. к ним добавился ещё один современный институт — всеобщая воинская обязанность.

Результаты реформ Александра вскоре подтвердили изречение Токвиля: «Самый опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно начинает меняться, когда оно начинает реформироваться». Условия освобождения от крепостной зависимости — неизбежно представлявшие собой компромисс между дворянскими и крестьянскими интересами — не удовлетворяли ни крестьян, ни, ещё того хуже, радикальную интеллигенцию. Грубо говоря, крестьяне получили половину земли и должны были платить за неё выкуп в рассрочку, а хотели «земли и воли», то есть всю землю в деревне безо всяких условий. Радикальная интеллигенция тоже этого хотела, отчасти желая справедливости для крестьян, но в основном — укрепления базиса для будущего аграрного социализма. Потому ультралевые с криками о «надувательстве» выдвинули лозунг «хождения в народ», рассчитывая, что гнев крестьянства выльется теперь в революцию.

Великим представителем радикалов новой волны был Н.Г. Чернышевский. Из-за цензуры он не мог призывать к революции в печати, однако в романе «Что делать?» (1863) дал не одному поколению радикалов идеальный портрет необходимых для неё «новых людей»: целеустремлённых активистов с железной волей, всецело преданных народному делу. Он также ратовал за «гражданственность искусства» — кодовое обозначение подчинения культуры политике — и ненавидел малодушных либералов, отвергавших его воинственные воззрения. Ленин испытывал особое почтение к этому своему предшественнику, что и выразил, дав основополагающему документу большевизма в 1902 г. название его знаменитого романа.

Разочарование интеллигенции в освобождении крестьян породило кризис, который, в свою очередь, привёл к появлению инвертированной модели политики, просуществовавшей до начала XX в. В 1862 г. возникло первое социалистическое революционное общество, «Земля и воля». В том же году представители либерально настроенного дворянства, также разочарованные уступками Александра, потребовали «увенчать здание» реформы учреждением национального представительного органа. Самодержавие было в состоянии обуздать дворян, просто сказав «нет», но оказалось неспособно противостоять радикальной интеллигенции. Зерно, посеянное «Землёй и волей», прорастало следующие двадцать лет и в итоге превратилось в постоянное движение профессиональных революционеров — новое племя в истории и настоящий национальный «институт» вплоть до 1917 г.

Сначала народники «ходили в народ» с прямыми призывами к революции, а когда они потерпели неудачу, часть движения, объединившись в организацию «Народная воля», перешла в 1879 г. к антиправительственному террору. Народовольцы намеревались вынудить самодержавие созвать учредительное собрание, избранное всеобщим голосованием, которое потом проголосует за социализм, поскольку большинство в нём неизбежно будет принадлежать крестьянам. Как ни странно, их тактика сработала, однако не с крестьянами. Сильнее всего она подействовала на нереволюционное большинство общества: как либерал И.С. Тургенев, так и реакционер Ф.М. Достоевский выражали благоговейный страх и восхищение перед лицом героизма революционеров. Да и самодержавие почувствовало необходимость подготовить если не конституцию, то, по крайней мере, план созыва собрания с ограниченными совещательными полномочиями. Затем в 1881 г. народовольцы убили императора.

Народнический этап российского революционного движения оставил по себе троякое наследие. Во-первых, убийство императора повлекло за собой двадцать пять лет реакции. Наступила она как раз тогда, когда российское общество начинало освобождаться от пут двухклассовости благодаря экономическому развитию и социальной диверсификации по европейскому образцу. Однако царская реакция, вновь подтвердив, что самодержавие — извечный путь России, помешала ей политически адаптироваться к этому эволюционирующему обществу — и тем самым спровоцировала новые революционные вызовы.

Во-вторых, либерализм, опирающийся в основном на земства, которые находились под властью помещиков, постоянно оказывался в невыгодном положении по сравнению с социализмом интеллигенции. Отчасти потому, что социалистический идеал считался «выше» конституционализма, отчасти потому, что революционеры могли действовать нелегально, в то время как либералам связывала руки приверженность принципу легальности, — а всякая политическая деятельность в России до 1905 г. была незаконна.

Это обстоятельство составляет главную особенность российской политической традиции вплоть до 1917 г. Либеральное и социалистическое движения не только возникли в России одновременно в 1862 г., а не друг за другом, как на Западе, но в следующие полвека народничество затмило либерализм в российской «теневой» политике. Таким образом, «нормальное» историческое соотношение либерализма и социализма оказалось перевёрнуто. А подобный переворот в традиционной расстановке приоритетов мог лишь открыть дорогу революционной погоне за немедленным социализмом, мешая прогрессу в направлении конституционализма «малых дел».

Последним результатом народнической эпопеи стала дискредитация самого народничества. Провал как демократической, так и террористической тактики народников показал, что крестьянство не революционно. А это, в свою очередь, продемонстрировало, что в отсталой России пока нет объективных социальных условий для построения социализма. Думать, будто руку истории можно подтолкнуть силой и субъективная воля способна заставить Россию перепрыгнуть с одной ступени развития на другую, — самоубийственный утопизм. Однако, несмотря на такой относительный реализм, радикальная интеллигенция продолжала верить, что, когда настанет историческая «зрелость», революция наконец придёт. Готовясь к её осуществлению, одна народническая группа под руководством Г.В. Плеханова в 1883 г. обратилась к марксизму.

Нужно подчеркнуть, что марксизм пришёл в Россию не потому, что индустриализация породила там пролетариат. Марксизм пришёл в Россию потому, что после провала народничества радикальная интеллигенция нуждалась в новой революционной теории, ибо в первую очередь преданность радикального крыла интеллигенции принадлежала не крестьянам и не рабочим, а революции.

Причина подобного примата «революции» над народом, ради блага которого она предположительно должна была совершиться, заключалась в том, что радикальную интеллигенцию волновало не только и, пожалуй, даже не столько зло, причиняемое народу, сколько зло, причиняемое ей самой. Ею руководила стремительно возрастающая ненависть к «варварскому», «азиатскому», «татарскому», «беззаконному» (и так далее) самодержавию. Ведь этот «проклятый» институт вечно держал просвещённых интеллигентов на последних ролях, отказывая им в гражданских правах, которые буржуазный Запад предоставлял даже необразованным классам.

В 1890-е гг. российская действительность заложила «базис» под «надстройку» из новой теории радикалов. Интенсивное поощрение самодержавием индустриализации при министре финансов С.Ю. Витте дало России многоклассовое социальное устройство. Наряду с дворянством и подавляющим крестьянским большинством (в 1914 г. крестьяне всё ещё составляли 80% населения) появились средние городские слои и промышленные рабочие (которых к 1914 г. стало уже около 3 млн чел.). Да и само крестьянство наконец пробудилось благодаря этим экономическим преобразованиям, земским школам и всеобщей воинской обязанности. Впервые с того момента, как радикальная интеллигенция начала ожидать революцию, в самом деле сложились условия для атаки на «старый режим».