Человек читающий. Значение книги для нашего существования - Хисген Рюд

Для просвещения требовались годы формального образования. Чтение книг перестало удовлетворять растущую потребность в знаниях. Что, по мнению Уэллса, отчасти объяснялось расширением масштабов сообщества (которое Маршалл Маклюэн позже назовет «глобальной деревней»), а также гигантским ростом неподвластного человеку технологического потенциала. В результате «аппарат мировых знаний» перестал соответствовать нашим потребностям. «Мы собираем, упорядочиваем и обрабатываем имеющиеся знания совершенно неадекватным способом, а наши школы, наши инструменты распространения знаний, старомодны и неэффективны»^[140]. Уэллс ратовал за «план реорганизации и переориентации образования и информации по всему миру»^[141].

Такие изобретения, как электричество и телеграф, перевернули людские представления о расстоянии. Теперь мир выглядел как перетянутый сетями земной шар. Уже в 1851 году американский писатель Натаниэль Готорн понял, что электричество превратило земной шар в мозг, наполненный интеллектом^[142]. Всемирная энциклопедия, предлагаемая Уэллсом, в свою очередь должна была пронзить мир подобно «нервной сети».

Поль Отле, современник Уэллса, тоже стремился систематизировать знания в глобальном масштабе. В своей первой публикации на эту тему в 1892 году, отвергнув печатные книги как адекватный способ хранения информации, он предложил делить информацию на фрагменты, позволяющие осуществлять все действия с классификацией в непрерывной взаимосвязи. Совместно со своим коллегой-юристом и борцом за мир Анри Лафонтеном он разработал для этой цели футуристическую информационную систему Mundaneum («Город знаний»). Так же как Готорн и Уэллс, Отле мечтал о глобальной сети знаний и подобно их «мировому мозгу» основывал свою систему на микрофильмах. Mundaneum можно назвать своего рода «аналоговой поисковой машиной», ставшей одним из предвестников Всемирной паутины^[143].

Несмотря на ограничения микрофильма, идеи Уэллса, Готорна и Отле по совершенствованию хранения и использования данных опережали их эпоху. Это относится и к американскому ученому Вэннивару Бушу, возглавившему в 1941 году Управление научных исследований и разработок США. Еще до окончания Второй мировой войны Буш опубликовал в журнале The Atlantic Monthly провидческую статью, в которой называл информационную перегрузку одной из самых серьезных угроз благосостоянию человека в будущем и описывал способ ее предотвращения. Подобно Уэллсу, Буш понимал, что стремительное расширение совокупности человеческого опыта не соответствует уровню развития инструментов управления этим опытом. В редакторском предисловии к статье Буша «Как мы можем мыслить» говорилось о возможности разработки «инструментов, способных предоставить человеку доступ к накопленным за века знаниям и контроль над ними»^[144].

Инструмент, предложенный Бушем, назывался Мемекс («расширитель памяти»). В основу этого устройства тоже был положен микрофильм, что, учитывая наши сегодняшние знания, довольно наивно. Однако в ту пору это была самая передовая текстовая технология. Существовавшие на тот момент компьютеры использовались по преимуществу как вычислительные машины, обработку текстов еще не изобрели, а интернет появился лишь 25 лет спустя. Буш развивал идею взаимной связи информационных элементов. Хранение информации, обмен, удаленное использование и связанность считались очевидными недостатками текста и книг, а позже стали основными принципами интернета и Всемирной паутины.

Консолидация чтения

При описании ДНК в своей книге «Эгоистичный ген» (1976) Ричард Докинз (1941) пользуется выразительным и до сих пор распространенным сравнением с книгами и чтением (а вовсе не с радио, телевидением или компьютером). По его словам, ядро клетки человека напоминает книжный шкаф, содержащий 46 толстых томов (46 хромосом), на листах (генах) которых при помощи особого алфавита записана определенная информация. Алфавит этот состоит всего из четырех букв: нуклеотидов А, Т, С и G. В каждой клетке находится библиотека, содержащая текст жизни — так называемая Книга жизни. Исследователи ДНК говорят о «текстуальности» геномов и о «владении словом». Последовательности ДНК можно «редактировать» и даже «переписывать», меняя Книгу жизни. Использование Докинзом этих метафор свидетельствует о том, какую существенную роль играла книга в семидесятых годах.

Оглядываясь назад, можно утверждать, что энтузиазм, связанный с книгами и чтением в XIX столетии, имел определяющее значение для развития человечества. Чтение открывало перед человеком целый спектр возможностей — от погружения в науку, получения актуальных новостей и практической информации до самых примитивных способов побега от реальности. Печатные издания были единственным средством массовой информации. Чтение входило в обязательную школьную программу, удовлетворяя растущую в обществе потребность в умении читать, и одновременно служило способом развлечения. Можно, разумеется, утверждать, что не существовало альтернативы. Тем не менее чтение широко приветствовалось как уникальное культурное достижение.

Под влиянием противодействующих сил, рассмотренных нами выше, — моральной паники, разочарования и появления новых медиа — чтение постепенно утрачивало свою неповторимость, поскольку больше не таило в себе обещания. Оно перестало казаться тем волшебным зельем, которое можно было принять на благо человечества. По мере того как оптимизм XIX века и надежда на прогресс медленно угасали, поддерживать культуру чтения и познания с прежним рвением и энтузиазмом делалось все труднее. Умение читать стало настолько самоочевидным, что обучение чтению превратилось в скучную рутину: очередную планку, которую обязан взять каждый ребенок. Чем больше людей увлекалось чтением и чем раньше это происходило, тем чаще оно воспринималось как нечто само собой разумеющееся. Чем естественнее, тем незаметнее оно становилось. По иронии судьбы именно всеобщая обязанность уметь читать знаменовала собой рождение новой эры, где чтение утратило свой особый статус, а книга зачахла.

Однако с таким же успехом чтение могло бы остаться элитарным явлением или вообще скатиться на обочину развития. Когда в Нидерландах был принят первый закон об обязательном образовании, чтение открывало исключительный доступ к миру знаний. Любопытно, однако, как сложилась бы ситуация, появись кино, радио и телевидение веком раньше. Восприняли бы мы с таким же восторгом сие взыскательное текстовое средство познания, заставляя поколение за поколением учить буквы? Насколько важным представлялся бы текст как способ передачи информации? Возникла ли бы вообще книжная культура? Возможно, вместо Книжного Миропорядка родилась бы совершенно иная медиакультура? То, что события развивались так, как они развивались, объясняется всего лишь стечением обстоятельств.

Во всяком случае, представляется правомерным предположение, что культура чтения достигла бы большего расцвета, если бы не появились конкуренты. Возьмем в качестве иллюстрации 1938 год, когда Нидерланды населяло более восьми с половиной миллионов человек. В кино в том году побывало 35 миллионов человек, а оборот кинотеатров составил 16,7 миллиона гульденов, превысив оборот книжного рынка. Выручка от продаж граммофонных пластинок также превосходила доходы от продаж книг. Тем временем стала возрастать популярность и радио, которое в 1938 году слушало 75 процентов семей^[145].

Когда вскоре после Второй мировой войны в дома пришло телевидение, началась эпоха визуальной культуры, антипода культуры текстов, книг и чтения. Разумеется, если не принимать во внимание тот факт, что изображение всегда было неотъемлемой частью наших знаний и информационной культуры. В эпоху меньшей распространенности грамотности изображения были даже важнее текстов. И все-таки в XX веке текст и чтение постепенно утрачивали свое значение в пользу иных медиа. Заметим, что книжная культура сохранялась на протяжении почти всего XX столетия, однако во второй его половине обострилась борьба за свободное время, которого у человека высвобождалось все больше и больше. Прежде всего среди менее образованной части населения кино, радио и телевидение отнимали у книг, газет и журналов львиную долю времени, затрачиваемого на медиа^[146]. Доля чтения книг в досуге неуклонно сокращалась. Прочие медиа требовали стократ меньших умственных усилий.