Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Но и мы его знаем, и знаем, где организовывать оборону! Так что готовьте своих людей. И — да снизойдет на вас милость богов! Ступайте!

62

Эшмун-Шамайн, бог солнца, не был в тот день милостив к своим почитателям. Уже утро было знойным и изнуряющим, и чем выше поднималось солнце на чистом, выцветшем, словно выжженном, небе, тем нестерпимее становился жар.

Стих и ветер, приносивший хоть какое-то облегчение; пот заливал тела людей, не имевших возможности укрыться даже в тени. Вода, хотя бы теплая, мутная вода из цистерн, становилась мечтой, искушением, потребностью, сама мысль о ней превращалась в муку.

А защитники холма Бирсы как раз и не могли ни уйти из-под палящих лучей солнца, ни утолить все нараставшую жажду. Доспехи раскалялись на солнце, обжигая исхудавшие, слабеющие тела; пересохшие губы, в которых язык, казалось, распухал, уже не могли издать ни крика, ни стона… Они умирали в молчании, часто со вздохом облегчения…

Некоторые, не в силах вынести солнечный жар, что ложился на доспехи ощутимой, давящей тяжестью, сбрасывали шлемы, панцири, лорики и сражались полунагими, уже ни на что не обращая внимания. Некоторые в яростном молчании или с безумным смехом внезапно бросались на римлян, ища в смерти избавления от муки, превосходившей все силы.

Против них упорно, дисциплинированно, словно не зная усталости и не чувствуя солнечного зноя, выступали римские отряды. Но там люди были сыты, вдоволь получали воды, их подстегивала близкая, очевидная победа.

Пожары, на которые рассчитывал Гасдрубал, не остановили нападавших. В полном безветрии огонь бил прямо вверх, вознося к небу громадные, подобные гигантским колоннам или пальмам, столбы дыма, пожирал дома, вызывал обрушение ветхих стен, но не перекидывался, не охватывал целые кварталы, не окружал Бирсу морем пламени, которое могло бы остановить римлян. С вершины храма Эшмуна отчетливо было видно движение атакующих колонн.

Сципион, видимо, хотел завершить войну победным боем, а не доводить защитников до вымирания от голода и жажды, ибо было еще далеко до полудня, когда хрипло заиграли буцины в глубоких колоннах, собранных напротив священной лестницы, и им тотчас же ответили другие, на всех улицах, сбегавшихся к Бирсе. Зловещие, сулящие смерть голоса, несомые ветром, облетели весь холм и привели в движение все отряды.

Гасдрубал, имея при себе нескольких юношей и пару девушек, служивших ему гонцами, вышел на вершину храма и наблюдал за битвой спокойно, холодно оценивая обстановку и рассылая ясные, точные приказы.

В это утро он владел собой как, верно, никогда прежде и вел этот последний бой поистине великолепно.

Временами ему, однако, приходилось бороться с искушением слабости. Когда он спешил на вершину храма, к тайной лестнице, скрытой в стене, он видел жену и сыновей. В толпе людей, искавших убежища в храме, в толпе стариков, детей, раненых, бессильно падавших на каменные плиты, он разглядел этих троих, самых близких. Элиссар была ранена снарядом в ногу, не могла ни ходить, ни стоять, поэтому ее, как всегда до сих пор, не было среди сражающихся. Теперь, когда муж быстро проходил мимо, она бросила ему долгий, столь красноречивый взгляд.

Гасдрубал понимал его, и порой, когда он следил за движением римских колонн, пытаясь разгадать их замыслы, перед его глазами вставало видение того взгляда. Словно этот умирающий, любимый город смотрел на него сквозь дым и пламя, словно заглядывал в самую глубь души и приказывал что-то — твердо, неумолимо, окончательно.

А порой… порой эта мысль была еще мучительнее. Отсюда он отчетливо видел римские силы, наступавшие от больших цистерн. Немногочисленные, неожиданно немногочисленные. А внизу, в сторону порта, Сципион сгруппировал колонны лишь на трех улицах. В порту, между дрожащими столбами дыма, виднелись ряды римских галер, пришвартованных к берегу.

Может, и на этот раз Кадмос был прав? Народ в бою оказался непобедимой силой! Они бы прорвались в порт, захватили римские галеры, отрезали Сципиона…

Он с упрямством утверждался в своем мнении: «Нет, нет! Это безумие! Они бы лишь погибли быстрее! А так, может, еще боги…»

— Беги к Магарбалу! — приказал он, кивнув ближайшему гонцу. — Пусть готовится! Римляне собираются и сейчас на него ударят!

— А ты, — обратился он к какой-то девушке, которая хоть и взошла за ним на вершину храма, но теперь ослабела и, прикрыв глаза, оперлась о стену, — спеши к Кадмосу! На него готовится главный удар! Пусть скорее баррикадирует священную лестницу!

Девушка открыла глаза, с величайшим усилием выпрямилась и медленно, шатаясь, двинулась к лестнице. Гасдрубал с минуту наблюдал за ней. «С ней то же, что и со всем народом: она умирает от изнеможения, но, призванная к действию, все же находит в себе какие-то силы, рожденные лишь мощью духа. Об этом говорил Кадмос, советуя безумный, последний удар! Может, и вправду…»

Он снова отогнал навязчивую мысль. Теперь, во всяком случае, не о чем уже и думать! Теперь римляне выстроились, окружили холмы сильными колоннами, теперь не может быть и речи ни о внезапности, ни о прорыве их рядов! Остается лишь защищаться…

Он протер лоб и огляделся. Бои уже разгорелись на всех участках. В некоторых местах лишь римские лучники издалека осыпали стрелами защитников, которые отвечали слабо, ибо запасы стрел были уже на исходе. Разумеется, дети и женщины собирали вражеские снаряды и сносили их своим лучникам. И гибли при этом во множестве. О, там, та девушка! Верно, ранена в живот, вон как извивается! Но уже бежит другая! И этот старик… Боги, что за люди!

Однако на нескольких участках римляне сразу пошли в атаку, сомкнутыми, плотными рядами. К храму Эшмуна, на священную лестницу… Туда были брошены главные силы. Верно, отборные отряды! Кадмос разобрал несколько ступеней, из плит соорудил на полпути к вершине баррикаду, затруднив подступ… Что это? О, Эшмун, слава тебе! Римляне отступают! Склон холма усеян телами! Неужели сдаются?

Радость и воодушевление схлынули так же быстро, как и родились. Гасдрубал опытным глазом понял, что происходит. Это не отступление, а лишь маневр. С совершенным спокойствием, с точностью движений первые ряды римлян отошли назад, на их место выдвинулись свежие отряды и снова ударили по позициям карфагенян.

Через мгновение тот же маневр повторился еще раз.

Гасдрубал оценил численность римской колонны. Да, они могут сменяться хоть десяток раз, постоянно бросая в бой свежих людей! А у Кадмоса сражаются все те же! Надолго ли им хватит сил?

Силы! Вождь почти отчаянно рассмеялся. Он выхватил меч из ножен и вытянул перед собой. Почти сразу же клинок начал дрожать, сперва легко, потом все сильнее, а затем поник, невыносимо отяжелев, и воля уже была бессильна: она не могла приказать руке подняться…

Силы! Но ведь те люди сражались ночью, сражаются и сейчас, с рассвета! Откуда у них еще могут быть силы?

Он быстро принял решение и двинулся к лестнице. Нужно помочь Кадмосу и его людям. Нужно сменить сражающиеся отряды! Народ… нет, на священной лестнице нет места для битвы масс! Но Тигилас должен отдать свою драгоценную синтагму…

Он едва не столкнулся с каким-то запыхавшимся, окровавленным воином, вбегавшим наверх. Тот дышал с трудом, почти стонал, но заставил себя выдавить голос.

— Вождь! Римляне… Римляне прорвались… Бьют прямо по храму! Не… не удержим!

Гасдрубал тут же решился и изменил прежнее решение. Он кивнул одному из сопровождавших его юношей.

— Немедленно к Герастарту! Его отряд должен бежать сюда на помощь! А ты и ты, бегите в сады, во дворцы, везде, где собрался народ! Кто жив, кто может двигаться — на помощь! Сюда, к храму!

Он поспешно сбежал по винтовой, темной лестнице. Внутри храма он остановился, огляделся. Сознательно, всем усилием воли, он заставил себя не смотреть в тот угол, у колонны слева. И крикнул громко, почти спокойно:

— Слушайте меня все! Римляне атакуют этот храм! Кто может сражаться, пусть спешит на помощь воинам! Кто не может, пусть бежит! В сад у дворца суффетов! Живо!