Он не хотел думать о том, что не сегодня-завтра начнется зима. Уже подмораживало. Мишель, как-то раз, осторожно заметил: «Ваше величество, я здесь долго прожил. Снег может в ноябре лечь, и тогда… — капитан де Лу не закончил. Наполеон вспомнил сожженные поля, трупы лошадей, кровавый понос, что бушевал среди солдат. В селе Троицком солдаты, собравшись вокруг костра, ежась от холода, жарили куски черноватого мяса. Рядом белел ребрами труп коня. Наполеон, сидя в возке, отвел глаза. Посмотрев на сундуки с золотом, он вздохнул: «Им этого до конца жизни хватит. Анна мне не откажет, не может отказать, она же любит меня».
Сейчас у него на плече висела тяжелая, холщовая сума. Золота там было фунтов двадцать — изломанных, перекрученных окладов от икон, с драгоценными камнями.
Наполеон остановился. Присев, он раскинул руки — дочка бежала к нему. Она радостно закричала: «Папа! Милый мой!»
— Аннет! — он вдохнул запах осенних листьев, поцеловал ее свежие, белые, с чуть заметным румянцем щечки. Девочка, вскинув на него серые глаза, улыбнулась: «У нас гость, русский. Он маме кузен. Сын ее дяди Теодора, что в Петербурге живет. Он ранен был, но уже оправляется. У него есть икона, но, — девочка сморщила нос, — она в холст завернута и в кладовке лежит, нам такое нельзя. Папа, а ты надолго? К нам ежик приходит, из леса, за молочком…»
Дочка болтала. Наполеон, глядя на крепкий, красивый дом, на сараи и коровник, на выложенную камнем дорожку, что вела к мельнице, вдруг, горько подумал: «Остаться бы здесь…, Анне еще сорока нет, молодая женщина. Еще бы дети родились. Я бы с землей возился, я ведь умею…, За то золото, что у меня есть, мне любой паспорт выпишут, а в лицо меня никто не знает».
Он вспомнил сына, вспомнил Великую Армию, что мерзла и голодала сейчас за его спиной, в бесконечных равнинах. Прикусив губу, император велел себе: «Нельзя!»
— Ежика посмотрим, обязательно, — пообещал Наполеон дочери. «Мама идет, — девочка понимающе улыбнулась и дернула отца за руку: «Обед готов, а потом я тебе свои тетради покажу, папа! У меня уже хорошо писать получается».
Девочка поскакала к дому. Он, как всегда, оказавшись в ее объятьях, тоскливо подумал: «Не могу. Не могу уезжать отсюда, Господи. Каждый раз, будто кусочек сердца от меня отрывают».
Дул резкий ветер с востока. Ее губы были теплыми, мягкими и вся она, под бараньей свиткой и шерстяной блузой, была словно сделана из самого нежного шелка. Он, внезапно, ощутил, какой он сам грязный и пропотевший. Ханеле, оторвавшись от него, велела: «Сначала в баню. С утра тебя ждет».
Наполеон помялся. Держа ее за руку, он спросил: «А родственник твой?»
— Я его на мельнице устроила, — Ханеле, на мгновение, отстранилась от него. Она зорко поглядела на суму: «Отвезешь обратно, милый».
Наполеон покраснел. Что-то, пробормотав, император обреченно пошел вслед за ней. Он задал коню сена, и посидел с дочкой, послушав, как она читает. Потом дверь хлопнула и Анна велела: «Ты собирай на стол, милая, и за дядей своим сбегай. Мы с отцом пока попаримся».
Баня у нее была черной. Лежа на лавке, накрывшись холщовой простыней, целуя ее мокрые, вороные волосы, погрузившись в блаженное тепло, Наполеон сказал: «Я амулет потерял, Анна. Когда мы через Неман переправлялись. Права ты была, мне надо воды остерегаться».
В открытое, маленькое окно были видны золотые листья берез и кусочек яркого, синего неба. Ханеле приподнялась на локте и поцеловала его: «Знаю, милый. И знаю, зачем ты приехал — чтобы я тебе новый написала».
— Не только для этого, — Наполеон усмехнулся. Проведя губами по нежной шее, он услышал шепот: «Не уезжай. Пожалуйста. Останься с нами, навсегда».
Император насторожился и повернул ее к себе. В серых глазах стояли слезы. Ханеле, приникнув к его плечу, помотала головой: «Помнишь, я тебе говорила о выборе?»
Он только кивнул.
Женщина села и взяла его руку. Перебирая сильные пальцы, она задумчиво сказала: «Нельзя. Нельзя такое писать два раза. Бог это запрещает. Разве что только… — она замялась. Наполеон требовательно спросил: «Что?»
— Можно обменять, — грустно ответила Ханеле. «Жизнь того, кого ты любишь — на амулет. Так что, — она вытянулась рядом, — выбирай».
Наполеон помолчал и гневно проговорил: «Выбирать нечего. Я люблю тебя, люблю нашу Аннет, и своего сына. И я скорее дам себе голову отрубить, чем расстанусь с кем-то из вас. Так и скажи своему Богу, понятно, — он усмехнулся. Ханеле, отвернувшись, глухо сказала: «Ты ведь можешь жить здесь, с нами…, Пожалуйста, я прошу тебя, прошу…»
Наполеон только обнял ее и посмотрел в окно. Шел мелкий, непонятно откуда взявшийся дождь, пахло банным теплом, вениками. Он увидел на небе прозрачную, слабую радугу. «Я бы хотел, — вздохнул он, — видит Бог, хотел бы, Анна. Но у тебя есть долг, и у меня тоже. Мне надо вернуться к армии и постараться сохранить жизни людям. Они верят в меня, они идут за мной…»
Женщина только мелко закивала, прижавшись к нему. Потом, когда лавка скрипела, когда она, обняв его за шею, шептала что-то ласковое, глупое, любимое, он внезапно, остро понял, что больше никогда не увидит ни ее, ни девочки.
Наполен усадил ее к себе на колени, и, удерживая в своих руках, тихо рассмеялся: «А ты что думала? Думала, что я начну выбирать, кого из вас троих оставить в живых?»
Ханеле только смущенно улыбнулась.
— Дура, — сочно сказал Наполеон.
— Пошли, — велел он, — я так проголодался, что долго из-за стола не встану. А потом, — он зевнул, — сюда вернемся и переночуем, понятно?
Когда они вошли в избу, где уже пахло наваристым, свежим супом и жареным мясом, Наполеон застыл. За столом сидел тот самый мальчишка, которого он видел прикрученным к столбу, избитым в кровь — ночью, после сражения у Бородино. У мальчишки отросла рыжая бородка. Наполеон отчего-то провел рукой по своим щекам. Последний раз он брился в Гродно, и у него уже появилась каштановая, с проседью щетина.
— Не может быть такого, — потрясенно подумал Петя, заставив себе подняться. «Я не верю, это сон, морок, видение какое-то…» Он, незаметно, ущипнул себя под столом и услышал звонкий голос Ханы: «Это мой папа, дядя Петр!»
— Здравствуйте, — выдавил из себя Петя, пожимая руку императору Франции.
Он лежал, повернувшись на бок, в чистой, маленькой комнате на мельнице. Ханеле дала ему тюфяк и одеяло, снаружи был слышен успокоенный шум водяного колеса. Петя, все еще не веря своим ушам, вспомнил смешливый голос Наполеона: «Сын дяди Теодора, значит? Я еще одного сына дяди Теодора знаю, приемного, правда. Капитан де Лу, мой адъютант».
Петя отчаянно покраснел. Наполеон только вздохнул: «Не волнуйтесь, юноша. Любой порядочный человек точно так же поступил бы. Я Мишелю скажу, что с вами все в порядке».
Петя ел, не поднимая головы — золотистый, ароматный суп с домашней лапшой, фаршированную курицу, медовый пирог. Они шутили, смеялись, Наполеон, усадив дочь на колени, учил ее какой-то французской считалке. Петя, искоса посмотрев на кузину, увидел, как потеплели ее серые глаза: «Они совсем, как мои мама и папа. За руки держатся под столом. Они же… — Петя даже не ожидал, что скажет себе такое, — они любят друг друга. Господи, но как?»
Наполеон подмигнул ему и весело сказал: «Вы, юноша, прохлаждаетесь, вторую неделю, как мне Анна доложила, а я всю ночь в седле был. Поэтому позвольте откланяться. Только я, сначала, дочку спать отправлю».
Они ушли, и Петя услышал из приоткрытой двери красивый, низкий голос:
Dodo, l’enfant do,
L’enfant dormira bien vite
Dodo, l’enfant do
L’enfant dormira bientôt.
— Мне это мама пела, — вспомнил Петя. «Мне и Мишелю. Господи, но ведь он совсем рядом, а у меня есть пистолет…, И кинжал есть. Все можно закончить, сразу же, — Ханеле коснулась его плеча и Петя вздрогнул.
— Не надо, — только и сказала она, стоя с холщовым полотенцем в руках. «Пожалуйста, не надо. Здесь, — она обвела рукой избу, — нет ничего этого».
