Вельяминовы - Дорога на восток. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли

Петя внезапно разозлился. Он поднялся и прошагал к окну: «А там есть! Есть, тетя Хана! Там десятки тысяч людей уже погибли, и еще неизвестно сколько погибнет. Из-за него, — шепотом сказал Петя. «Из-за его…»

Ханеле пожала плечами: «Милый мой, разве нам спрашивать, для чего Господь создает то, или это? Если Бог захочет ему отомстить, он отомстит, а нам, зачем в это вмешиваться?». Она убрала чистую посуду и Петя буркнул: «У меня уже рана не болит, затягивается. Давайте я вам завтра по хозяйству помогу, рыбы наловлю, что по плотницкому делу — тоже поправлю. У меня руки хорошие, в папу».

— Спасибо, — улыбнулась женщина. Петя покраснел: «Тетя Хана…, Я знаю, вы ничего плохого никогда не говорите, мне папа рассказывал…»

Она все стояла, смотря на него. Женщина ласково заметила: «Любить тебя будут более жизни самой, и ты тоже, милый. Но не скоро еще, — Ханеле рассмеялась, — не скоро. И веру она твою примет, и за тобой отправится — хоть на край света».

Уже идя по дороге к мельнице, Петя все вспоминал, как, на мгновение, заледенели ее красивые глаза. Ханеле вышла во двор. Смотря ему вслед, женщина задумчиво покачала головой: «Нет, я чувствую — не пришло еще время мести. Да и с дочерью своей я расстаться не могу».

Она видела снега, и острые, яркие, холодные северные звезды, видела качающуюся петлю, слышала женский плач, видела два креста, что стояли рядом на бедном, деревенском погосте. Она посмотрела в голубые глаза высокого, в нищенской одежде, старика, что брел по проселочной дороге. Тот, будто услышав что-то, остановился. Он повернул голову, и Ханеле увидела усталую, горькую улыбку. «Я ушел, — старик помолчал, — испугался. Думал, так для всех будет лучше. А получилось… — он вздохнул и развел руками. «Получилось так, что теперь из-за меня человек погибнет, и хороший человек. Но что делать. За детьми я присмотрю, обещаю, — он коротко склонил голову и пошел дальше. Ханеле заметила его широкие плечи, военную выправку и услышала ласковый шепот Наполеона: «Ты что замерла?»

— Видела будущее, — только и сказала Ханеле. Он, раскрыв объятья, велел: «Иди ко мне». Он гладил ее по голове, не отрываясь друг от друга, они захлопнули за собой дверь бани. Было тепло, на деревянном полу были разбросаны подушки. Наполеон, тихо сказал: «Ты спи завтра. Ты устаешь, милая. Я с Аннет на рыбалку схожу, покормлю ее, а ты спи. Хоть до обеда, — он улыбнулся. Ханеле, прижавшись к нему, кусая губы, чтобы не заплакать, спросила: «Сколько еще?»

— Два дня, — он целовал мягкие, пахнущие травами волосы.

— Остерегайся воды, — проговорила Ханеле ему в ухо. Наполеон, неожиданно смешливо, ответил: «Я это понял давно, любовь моя».

Он устроил ее голову у себя на плече: «Мне так жаль, милая…, Твой отец, твоя мачеха…»

Ханеле вздохнула и прижалась к нему покрепче. Он провел рукой по стройной, горячей спине и, помолчал: «То, что ты видишь сейчас — ты просто не думай об этом. Спи. Тебе ведь тяжело. А я тебе эту песню спою, испанскую, хоть я испанцев, — Наполеон усмехнулся, — терпеть не могу».

— Она на ладино, — улыбнулась Ханеле. «А что я вижу — это еще не скоро случится». Он пел — о красивой девочке, что не будет знать ни горя, ни несчастий. Ханеле снилось цветущее, гранатовое дерево, зеленая трава сада и ребенок, — темноволосый, темноглазый, ребенок, что весело смеялся и делал первые шаги к отцу.

Ей снилась женщина, что лежала на узкой кровати, в бедной комнате, плача, кусая подушку, заглушая болезненный крик. Белокурые волосы рассыпались по холщовой наволочке, и она простонала: «Это Господь, Господь меня наказывает, за мой разврат, за мое лицемерие. Сказано же: «Осквернила землю блудом твоим и лукавством твоим».

Ханеле глубоко вздыхала во сне. Наполеон лежал, обнимая ее, слыша, как бьется ее сердце. Он вдруг попросил, непонятно у кого: «Сделай так, чтобы ей было легче, пожалуйста. Ведь можешь ты».

А потом и он задремал — ощущая рядом ее тепло, улыбаясь, держа ее за руку.

Над мельницей уже занимался рассвет, сухая трава на дворе была побита белоснежным инеем. Петя, проснувшись, наскоро умывшись, повертел в руке пистолет. Он сунул оружие в карман чистой, выстиранной сибирки — туда, где лежала икона. Перекрестившись, юноша пошел к дому Ханеле.

Они сидели на крыльце, наблюдая за ежом. Тот, озабоченно принюхиваясь, бродил по двору. Наполеон улыбнулся: «Вообще они молоко не пьют. Полакают, и все. У нас, на Корсике, они тоже жили, когда я ребенком был».

Дочка откусила от яблока — они у Ханеле были кислые, зеленые, но вкусные. Наполеон, забрав у нее огрызок, кинул его ежу. Тот покрутил носом и подцепил яблоко колючками. Хана весело рассмеялась: «Надо нам собачку завести, или котик. Да где же их взять, мы далеко ото всех живем. На Песах в Белосток поедем, в синагогу. Попрошу маму, может, котеночка обратно привезем».

Наполеон прижал к себе дочь: «Он точно молока будет просить. У меня собака была, там, на Корсике. Мы с ней на охоту ходили». Он поцеловал теплый лоб: «Позавтракали мы с тобой отменно, пора и на рыбалку». Он посмотрел на девочку — Хана была в теплой, шерстяной юбке, в бараньем полушубке и вязаной шапке. Наклонившись, как следует, завязав шарф у нее на шее, отец велел: «Только рукавицы принеси. Утро еще раннее, от реки холодно».

Дочка убежала в избу. Наполеон, усмехаясь, сказал ежу, — тот все бродил по двору: «Спать иди, рассвело давно». Потянувшись, император зевнул. Они с Ханеле проснулись в середине ночи, и заснули только когда в баню стали вползать лучи серого, туманного утра. Наполеон велел себе: «Надо дров наколоть, уезжаю ведь. Нечего ей с топором возиться».

— И тебе принесла, папа! — раздался сзади голосок дочки. «Это я сама вязала, как увидела, что ты приезжаешь. Зима скоро. Чтобы у тебя руки не мерзли».

Наполеон принял от нее грубые, серые, пахнущие овечьей шерстью рукавицы и ласково сказал: «Обещаю, буду носить, и не сниму. Спасибо тебе, милая».

Петя стоял за воротами, сжимая пальцы на рукояти пистолета, слушая их голоса. Они говорили по-французски. «Я не могу, — вдруг понял Петя, — не могу. Это не поле боя…, Там бы я не задумывался. А здесь…, Он отец, он приехал к своей семье. Он человек, такой, как мой папа, как Давид, как Мишель…, Не могу, — он опустил голову, проклиная себя, и услышал смешливый голос Наполеона: «Что это вы мерзнете, юноша? Хотите с нами, на рыбалку?»

— Да! Да! — закричала Хана, взяв его за руку: «Пойдемте, дядя Петр, у нас еще одна удочка есть!»

Уже на берегу неширокой, медленной реки, присев на какое-то бревно, Наполеон оглянулся. Дочка бегала по белому песку, складывая палки, строя какой-то замок.

Он забросил бечевку в воду и утвердительно сказал: «Убить меня хотели».

Петя, что сидел поодаль, зарделся и пробормотал что-то.

— Не в первый раз, — сочно заметил Наполеон, насаживая на крючок червяка из холщового мешочка, что лежал перед ним. «Мы еще до завтрака с Аннет нарыли, — объяснил он. «Скоро здесь все льдом покроется, рыбу не половишь. Я хочу, чтобы у них кладовые перед зимой от припасов ломились».

Юноша, непонятно почему, ответил: «Зимой тоже можно рыбу ловить, в проруби».

— Ваши русские штучки, — неодобрительно буркнул император. «Рыба здесь непуганая, конечно. Жаль, форелей нет. Они в горах живут, в лесных реках их не встретишь». Он посмотрел на тихую воду: «Спасибо, что не стали в меня при дочке стрелять».

Петя долго молчал. Потом, сжав губы, он отозвался: «Лучше бы вас не было».

— А я есть, — Наполеон поскреб покрытую щетиной щеку: «Скоро борода отрастет, как у вас. Отец вашего приемного брата, месье Максимилиан, на каждом шагу кричал, что служит интересам Франции. И что? Отрубил голову великому ученому, заморил голодом невинного ребенка, и залил кровью страну».

— Вы тоже, — не удержался Петя.

Наполеон повернулся к нему. В синих глазах блестела ярость. «Я, юноша, — тихо сказал он, — жизнь посвятил тому, чтобы Франция процветала. Я дал евреям гражданские права, я составил кодекс законов. Не средневековой чуши, а законов, подобающих новому времени. Я поддерживал искусство и науку…, И я хотел, чтобы вся Европа стала такой».