Мишель нашел Эбле. Тот стоял, рядом с солдатами, поддерживая мост на плаву. Капитан взглянул в измученное лицо генерала: «Господи, хоть бы и вправду папа домой отправился. Месье Эбле тоже шестой десяток идет, не дело таким людям воевать».
— Ваше превосходительство, — крикнул Мишель. Не кричать было невозможно — над их головами свистели ядра, на мостах испуганно ржали лошади, сверху доносилась ругань офицеров. «Ваше превосходительство, его величество велел передать, что армия должна переправиться!»
Худое лицо генерала было испачкано грязью, шинель намокла до самых плеч. «Переправится, — мрачно ответил Эбле, — для этого мы здесь и стоим».
— Идите, — решительно приказал Мишель, забыв о том, что он всего лишь капитан. «Идите, ваше превосходительство. Те, кто своей очереди ждет, повозки жгут. Хоть согреетесь, — он указал на костры за артиллерийскими батареями, что прикрывали переправу с восточного берега. «Идите, я вас заменю».
— У вас шинель в крови, — заметил Эбле.
— Это чужая, — соврал капитан де Лу и почти оттолкнул его: «Идите, идите».
— Дядя Иосиф и Давид еще на восточном берегу, — понял Мишель, вставая в строй понтонеров. «Раненых переправляют. Давида тоже ранило. Русское ядро в палатку ударило, когда он у стола стоял. Раненый выжил, Давид его своим телом закрыл. Его перевязали, и он операцию закончил. Как он сказал — нож я и правой рукой удержу, ничего страшного».
Вода, как понял Мишель, постояв в ней четверть часа, была совсем ледяной. Однако рана стала меньше болеть. Он еще нашел в себе силы усмехнуться: «И опиума не надо».
Эбле вернулся и отогнал его от моста: «Вы еле на ногах держитесь, капитан, немедленно марш отсюда!». Корпуса Удино и Нея уже были на западном берегу. Мишель, вернувшись к палатке императора, услышал его раздраженный голос: «По мостам, генерал Кардозо, переправляется боеспособная армия, те, кто может стоять в строю! Все остальные ждут на восточном берегу. Мне надо спасти войска!»
Мишель увидел, как Иосиф, — в прожженной, испачканной шинели с чужого плеча, четко, по-военному, развернулся. Генерал, бормоча себе что-то под нос, пошел к госпитальным палаткам.
Наполеон увидел Мишеля и крикнул: «Немедленно отправляйся к гвардии, пусть идут на западный берег. И мы за ними».
— Ваше величество, — выпрямившись, сказал Мишель, — я пойду к гвардии и передам ваше приказание, а потом прошу разрешения помочь с перевозкой раненых».
— У нас не хватает мостов, — синие, смертельно усталые глаза императора похолодели, — и нет времени строить еще один.
— Тут мелко, — торопливо сказал Мишель. «Я был, в реке. Она по пояс. Нельзя бросать раненых, ваше величество».
Наполеон посмотрел на восток: «Сколько мы их еще сможем сдерживать? Там ведь гражданские, женщины, дети…»
— Хорошо, — вздохнул он. «Собирайте добровольцев, и делайте свое дело».
По мостам переходил корпус генерала Виктора. Швейцарская пехота, оставшаяся на восточном берегу, сдерживала натиск русских, а по холодной воде Березины тянулся поток телег с ранеными. Те, кто мог стоять на ногах, переходили реку сами. Мишель, найдя в суматохе майора Кардозо, крикнул: «Где дядя Иосиф?». Давид, — он поддерживал какого-то солдата, — попытался улыбнуться: «Уже там, — майор махнул рукой на запад, — госпиталь разворачивает».
Эбле, на храпящем от усталости, загнанном жеребце, промчался по берегу и заорал: «Всем прибавить шагу! Корпус Виктора переправился, сейчас будем подрывать мосты!»
Мишель обернулся на восток и заставил себя не думать о тех, кто сейчас рвался к воде, под огнем русских пушек. На горизонте уже была видна темная полоса на снегу. К восточному берегу, Березины двигались казаки.
— Быстрей! — подогнал его майор Кардозо. Они, борясь с течением, побрели к середине реки, стуча зубами от холода, слыша сзади треск выстрелов.
Миновав реку, вытаскивая раненых, Мишель подумал: «Вряд ли я еще когда-нибудь сюда вернусь».
С реки прогремели несколько взрывов. Он, даже не успев попрощаться с Давидом, побежал к холму, туда, где была видна треуголка императора. Уже рассвело. Мишель, на мгновение, остановившись, увидел Березину — запруженную людьми. Ядра падали в воду, ветер донес до него стоны. Капитан сжал зубы: «Там безоружные люди, что они делают?»
— Прибавить огня! — холодно приказал генерал Витгенштейн. Русская ставка была на холме. Он, приложив подзорную трубу к глазу, не отрываясь от нее, добавил: «Пусть кавалерия их сбрасывает в воду, там еще тысячи солдат».
— Если бы мы вовремя подошли к переправе, ваше превосходительство, — хмуро сказал Федор, — ничего бы этого не было. Захватили бы мосты, прижали бы Наполеона к реке, и он бы сдался, вместе со штабом».
— В промедлении обвиняйте Чичагова, — генерал поджал тонкие губы. «Это его Наполеон за нос водил, два дня». Он обернулся: «Посылайте адъютанта с распоряжением, ваше превосходительство, что вы застыли?»
— Моя артиллерия, — угрюмо отозвался Федор, — не будет стрелять по женщинам и детям. Там раненые, обмороженные…
— Это не ваша артиллерия, а его величества императора! — заорал Витгенштейн. Офицеры стояли поодаль. Федор, побагровев, стиснул руку в кулак. Он до сих пор еще опирался на палку.
— Петька, — подумал он, — Господи, где же он? Хоть бы с партизанами был. Когда мы к Смоленску шли, я спрашивал о нем. Никто ничего не слышал».
— И это не женщины и дети, а бляди и ублюдки, — сочно добавил Витгенштейн. «Как будто вы, Федор Петрович, не знаете, кто там под обозами во время войны валяется».
Федор взял свою подзорную трубу: «Пока мы препирались, и стрелять стало бесполезно — до западного берега наши ядра не долетят».
Витгенштейн выматерился: «Пусть кавалерия с ними не церемонится!»
Федор все изучал в подзорную трубу восточный берег. Отбросив ее, выругавшись, генерал велел: «Коня мне!»
— Ваше превосходительство — жалобно закричал ему вслед адъютант, — там стреляют!
— А я думал, в бирюльки играют, — гневно сказал Федор, вскакивая в седло. Верхом нога болела меньше. Он еще успел подумать: «В кавалерию, что ли, перейти?». Федор спустился вниз, с холма и пустил коня галопом. Он просил только об одном — чтобы та рыжая голова, что он заметил в толпе французских солдат у разрушенной переправы, никуда не исчезла.
Петя лежал в цепи швейцарских стрелков. Он бы никогда в жизни не попал сюда, однако, добредя лесами до захваченного французами Борисова, Петя очутился в суматохе отступления. Попав на западный берег Березины, — как раз у Студенки, — юноша понял, что затаиться и ждать своих войск, у него не получится. Тут и прятаться было негде — болотистая, с редкими деревьями, равнина.
— Суки, — швейцарец, перезарядил ружье. «Нас три сотни человек осталось, из полутора тысяч. Мы эту орду не удержим». Он обернулся на кишащую людьми воду: «А ты откуда?»
— Из Парижа, — отчего-то вздохнул Петя. Он прибился к швейцарцам еще третьего дня. Никому не было дела до того, кто он, и откуда.
— А я из деревни, — ответил швейцарец. Петя подумал: «Никогда в жизни не буду по своим войскам стрелять. Просто подожду, пока наши ребята, — он усмехнулся, и покрутил головой, — пока наши не уйдут на запад, и пойду навстречу своим.
Он спал со швейцарцами у их костров, и хлебал с ними суп из конины. То, что он был в гражданском платье, ни у кого подозрения не вызвало — солдаты Великой Армии были одеты кто во что горазд.
— Жена моя там, — горько сказал швейцарец, кивая на воду. «Мы в деревне стояли, вот и встретил ее. Мари зовут, если по-нашему. Только бы…, - он оборвал себя и прицелился: «Вот и кавалерия появилась».
Петя застыл. Отбросив ружье, юноша поднялся. «Ты что! — дернул его за руку швейцарец, — с ума сошел?»
Петя уже бежал через заснеженное поле, крича: «Cessez le feu! C'est mon père!». Пули все равно летели рядом с ним, несколько раз он бросался на землю. Федор, бросив поводья, проклиная раненую ногу, заорал: «Не стрелять! Не стрелять!».
