Джо шла по берегу канала. Было тихо, вечерняя смена еще не закончилась, спокойную воду золотило заходящее солнце. Она оглянулась. Присев на свежую траву, — рядом никого не было, — Джо порылась в кармане платья. Девушка чиркнула кресалом. Затянувшись сигаркой, положив белокурую голову на колени, она вздохнула: «И тут косность. Ничего им больше не надо, кроме половины типового дома по проекту тети Изабеллы, грядки с луком-пореем и пинты пива после смены. Даже профессиональные союзы боятся организовать. После этого закона о смертной казни за саботаж на севере делать нечего. Надо на континент ехать. Там война, правда, но папа написал, что к следующему лету все закончится. Поеду, и пусть попробуют меня остановить».
Байрон прислал ей несколько писем — в Оксфордшир, и сюда, в Лидс. Джо вежливо поблагодарила его за выступление в палате лордов. В ответ на его предложение уехать вместе в Италию, девушка объяснила, что не собирается погрязнуть в роскоши в то время, как рабочий класс голодает. Потом она прочла в послании от сестры последние лондонские сплетни. Байрон, как говорили, бросив одну замужнюю аристократку, стал встречаться с другой — леди Оксфорд.
— А я буду подружкой у Вероники, — пробормотала Джо. «Я, Сиди, и Юджиния. Франческо, в общем, неплохой человек, как оказалось, но интересуется только искусством. Мне бы такой не подошел».
Она и сама не знала, кто бы ей подошел.
— Разве что только Наполеон, милая, — шутила тетя Изабелла. Она не относилась к Бонапарту с презрительным ужасом, к которому Джо привыкла дома — мать и тетя Элиза, иначе как «исчадием ада», императора и не назвали. Изабелла тогда потрепала ее по голове: «Хотя он женат, дорогая».
Джоанна только что-то пробурчала. Оказавшись в своей комнате, девушка вздохнула: «И месье Фурье не написать, раз война. Вот за ним я бы куда угодно отправилась».
Она потушила сигарку. Выбросив ее в канал, посмотрев на склады и пришвартованные баржи, Джо решила: «Пойду напрямую, все равно никто не увидит».
Здесь было свободней, чем в Лондоне — никто ей не запрещал гулять одной, да и семью Корвино в Лидсе все знали. Джо прошла по узкой, не мощеной дороге между деревянных заборов, и услышала какие-то голоса.
Дверь одного из складов заскрипела. Крепкий парень в холщовой куртке, чуть покачиваясь, перегородил ей дорогу.
— Куда торопишься, милая? — смешливо спросил он. У него был не местный акцент. Джо вспомнила, что на баржи часто нанимали рабочих из Ливерпуля.
Парень протянул к ней руку: «Со смены сбежала, больной притворилась, чтобы с дружком погулять?»
Джо была в простом, шерстяном платье, волосы, заплетенные в косы, падали на плечи, туфли на ней были крепкие, потрепанные. Уезжая в Лидс, она только рассмеялась: «Куда мне там шелковые платья носить, мама?»
— На балы, — решительно ответила Мадлен, укладывая сундуки дочери. «Там будут обеды, приемы…»
Обеды и приемы действительно были, но на фабрику, или в приют Джо одевалась скромно — так, же делала и Рэйчел, и все остальные.
— А дружка нет, — от парня пахло джином. «Ты не расстраивайся, птичка, я его заменю». Он оглянулся. Не успела Джо опомниться, как незнакомец втолкнул ее в открытую дверь склада.
Дети сидели в палисаднике. Бен, разложив перед Аароном деревянные игрушки — тележку, лодку, кубики, — пощекотал его. «Ты вырастай, и через пять лет приезжай в Итон, я там еще буду».
Ева отложила свое вышивание: «За Аарона церковь будет платить, — девочка перекрестилась, — и за школу, и за университет».
— Буду, как папа, — весело заметил Аарон, возясь с кубиками. «У меня будет крест!». Диана сидела рядом, читая Псалмы. Закрыв книгу, девочка вздохнула: «Скучаю по папе. А ты, — она взглянула на Бена, — по маме, да?»
— Да, — признал мальчик. «Тем летом, когда…, - Бен не закончил, — я все время просыпался утром и думал — сейчас мама придет».
— У нас тоже так бывает, — Ева помолчала, — до сих пор. Жалко, что тебе на юг надо возвращаться, но ты приезжай, на каникулы. С тобой весело, — она улыбнулась. Сидония, выйдя в сад, позвала их: «Чай готов. Ваша мама пошла на собрание приходского женского комитета, так что ее ждать не будем».
— Это всегда надолго, — со знанием дела отозвалась Ева. Она подхватила брата на руки, и дети зашли на кухню. Сидония обернулась: «Мама с ними занята. Потом мы в приют пойдем, чай накрывать, а Джо еще на фабрике. Никто не помешает».
Девочка устроилась за кустом жасмина, присев на траву, и развернула письмо. Мартин писал каждую неделю. Она привыкла к твердому, четкому почерку, бумаге с эмблемой «Клюге и Кроу» и словам: «Дорогая кузина Сиди!». Она читала о его занятиях в Кембридже, о профессорах, о том, как они с отцом и матерью провели Рождество в Оксфордшире, у Холландов, и улыбалась. Сидония дошла до описания того, как Мартин работает на складах: «Так и я провожу свои летние каникулы, кузина Сиди, таская тюки с холстом и шерстью. Но я доволен. В следующем году папа обещал поставить меня к прилавку. Я обязательно напишу вам о торговом эмпориуме, что собираюсь открыть. Вы лучше меня понимаете в отделке помещений, и вообще в модах, мне будет нужен ваш совет».
— Мне будет нужен ваш совет, — зачарованно повторила, Сиди. Сама не зная почему, девочка приложила письмо к щеке. Кусты зашуршали. Юджиния, с нотной папкой в руках, удивленно спросила: «Ты что сидишь? Пошли, нас в приютах ждут. Мы с девочками занимаемся, забыла, что ли?»
Сиди зарделась и попыталась затолкать письмо в рукав своего простого, холщового платья.
Юджиния закатила лазоревые глаза: «Сиди, если ты думаешь, что я не узнаю почерк своего брата…»
— Никому не говори, — паническим шепотом потребовала у нее подруга. Юджиния улыбнулась: «Конечно, не буду. Давай, — она подтолкнула подругу, — быстро выпьем чаю. Я три часа из-за инструмента не вставала. Мама прислала новые ноты, и потребовала все выучить к моему возвращению в Лондон. Шуберт и Бетховен»
— У тебя концерт будет, — заворожено сказала Сиди. «В этом новом обществе, филармоническом. Мы все придем, обязательно!»
Юджиния нежно покраснела: «Там не одна я буду, конечно. Этот юноша, скрипач, мистер Мори — он тоже играет, вместе со мной».
— Придем и подарим цветы, — пообещала, Сиди. Девочка, смутившись, добавила: «Ты не думай…, Твой брат мне о Кембридже пишет, и все….»
— Ничего я не думаю, — успокоила ее Юджиния. Подруги, рассмеявшись, побежали к дому.
Рэйчел вышла из дома священника, что стоял на заднем дворе собора святой Троицы. Оправив траурное платье, перекрестившись, женщина поднялась по ступеням собора. Она вспомнила слова Пьетро: «Не люблю пышные церкви».
Все было скромно. Ничего не изменилось с тех пор, как Пьетро служил здесь дьяконом, в своем первом приходе. Рэйчел опустилась на деревянную скамью, и, взяв молитвенник, всхлипнула. Она вспомнила их маленький домик, дождливое лето, мокрые розы в саду, и то, как они, вечерами, сидели у камина. Пьетро занимался, она вязала, или вышивала. Только иногда, отложив иголку, девушка краснела: «Не смотри на меня».
— Не могу, — серьезно отвечал муж. «Как ты прекрасна, возлюбленная моя, как ты прекрасна, — улыбаясь, говорил он. Рэйчел, присев на ручку его кресла, чувствовала, как Пьетро обнимает ее. В его руках было тепло и спокойно. Прижавшись к нему, Рэйчел слышала то, что он шептал ей на ухо, и, смеясь, кивала. Наверху, в спальне, где были задернуты шторы, она погружалась в сладкое, блаженное тепло, и становилась вся его, до самого потаенного уголка.
Она закрыла лицо молитвенником и сдавленно, глухо зарыдала, опустив голову, сжимая длинными пальцами спинку скамьи впереди. Женщина плакала, не замечая ничего вокруг, и очнулась, услышав мягкий голос рядом: «Не надо, не надо, кузина Рэйчел…»
— Он уже снял траур, — невольно подумала женщина. «А я никогда не сниму, и с детей тоже. Девочки, когда замуж выйдут, конечно, больше не будут его носить, а я…»
