— Все равно, — она собрала французскую грамматику и тетради девочек, — я не стану прозябать в этом болоте. Я не Вероника. Она сейчас обвенчается, будет носить Франческо кофе в студию, и рожать детей. Я не такая, — Джоанна вздернула острый, упрямый подбородок и пошла в приют.
Рэйчел быстро, неслышно оделась, и посмотрела за окно — уже вечерело. Он спал, уткнув голову в шелковую подушку, размеренно, спокойно дыша. Все было не так. Он шептал, целуя ее: «Спасибо, спасибо тебе…». Рэйчел, застыв, не двигаясь, видела перед собой лицо Пьетро. Ей не было плохо, и не было хорошо. Женщина подождала, пока все закончится, пока он, обняв ее, не заснет. Тогда Рэйчел осторожно высвободилась из его рук.
— Пошлю письмо, — она спускалась по лестнице. «Они с Беном все равно уезжают, уже на следующей неделе. Пошлю и скажу, что мы оба сделали ошибку. Это все от одиночества, от безысходности…, Господи, — Рэйчел уцепилась за дубовые перила, — Иисус, матерь Божья, как я могла. Я блудница, развратная тварь…, Батшева и Малка праведные женщины, благочестивые, живут со своими мужьями…, Сказано же: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я».
Она вышла на Парк-сквер: «Я ведь даже не сделала ничего. Надо до дома добраться, привести себя в порядок…». Рэйчел потянула носом, ощутив запахи мускуса и сандала. До крови прикусив губу, она взбежала по ступеням, что вели в собор.
Там было тихо, вечерня еще не начиналась. Рэйчел, опустившись на колени перед распятием, перекрестившись, зашептала:
— Ибо воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда; чтобы каждый из вас умел соблюдать свой сосуд в святости и чести, а не в страсти похоти, как и язычники, не знающие Бога.
— В святости и чести, — повторила она. Тихо заплакав, женщина уронила голову в руки.
Почту и еженедельный выпуск Leeds Intelligencer принесли, когда Рэйчел, Изабелла и дети сидели на кухне. Пахло свежим хлебом, на столе стояли банки с джемом. Изабелла, в конце прошлого лета сделала столько припасов, что кладовая у Рэйчел до сих пор была забита.
Аарон устроился на высоком, деревянном стульчике. Старшая сестра, кормя его, улыбнулась: «Тебе два года, пора и самому ложку в руки брать!»
— Возьму, — хитро пообещал Аарон. Рэйчел, посмотрев на сына, горько подумала: «Одно лицо с Пьетро, конечно. И Диана на него похожа, только Ева в меня. Господи, — она незаметно сжала под столом пальцы, — что же мне делать…»
Она так и не написала письмо. Майкл с Беном пришли на прощальный обед, неделю назад. Они уезжали в Ньюкасл, на шахты, а оттуда в Лондон. Бен играл с кузинами в саду, Юджиния и Сиди о чем-то шептались на скамейке, Джоанна, устроившись на траве, писала свой дневник. Рэйчел, справившись с собой, разливала чай: «Кузен Майкл, когда будете в Лидсе, наш дом всегда для вас открыт».
Майкл посмотрел на красивое, обрамленное черным чепцом лицо, и велел себе: «Напиши ей. Если ты трус, если ты не можешь сказать этого прямо — напиши. Не отсюда, из Ньюкасла».
Майкл проснулся, когда ее уже не было. Закурив трубку, он долго сидел, смотря на яркий закат в окне. «А что бы отец мне сказал? — вдруг подумал он. «Я должен сделать предложение, обязан…, Иначе будет бесчестно. Но я ее не люблю, и она меня тоже. Это все от одиночества было, случайно. Как можно жениться на нелюбимой?»
Он вспомнил, как падал крупный, мягкий снег на церковный двор. Мэри, в шубке из белого горностая, с распущенными по плечам, темными кудрями, в венке из белых роз, приняла его руку и сошла с тележки. Они венчались в Мейденхеде. Пока тележка ехала к церкви, за ней бежали дети, собравшиеся ахали, а от Мэри пахло розами и, — совсем немножко, — гарью. Потом они остались в загородном доме совсем одни. Отец, Марта и дети отправились в усадьбу ди Амальфи. Майкл увидел перед собой яркие, зимние звезды на чистом небе. Она шептала: «Я люблю тебя, я так тебя люблю…». Утром они играли в снежки на дворе, на большой, уютной кухне пахло кофе. Майкл, обнял ее: «Я и не думал, Мэри, что можно быть таким счастливым».
— Нельзя, — повторил он сейчас. «Не в детях дело. Если бы я ее любил, пусть, хоть десять детей было бы…, Ее сестра замуж вышла, а у нее семеро на руках, — Майкл тяжело вздохнул. Одевшись, открыв шкатулку, он достал письмо от дяди Теодора.
— Мы пока не воюем, — читал Майкл, — вернулись в Санкт-Петербург, но весной отправимся в Германию, добивать Наполеона. Петр наш получил звание поручика, и, конечно, рвется в бой. Я его взял к себе, в инженерные войска. Пусть набирается знаний на ходу, а, как перемирие заключим — закончит училище. Брат мой умер, и жена его тоже, в Иерусалиме. Однако с племянником все хорошо, они процветают. Очень надеюсь, что мы больше не встретимся с Мишелем, Иосифом и Давидом на поле боя, хотя, наверное, избежать этого не удастся. Тео посылает вам всем привет, до встречи в Париже.
Майкл чиркнул кресалом и затянулся трубкой: «Жюль опять в Испании, у герцога Веллингтона под началом, полком командует… — он оборвал себя и жестко велел: «И думать о таком не смей».
Но все время, пока Майкл готовил чай к приходу сына, он видел перед собой белокурые, изящно уложенные волосы, твердые, зеленые глаза и слышал ее нежный голос: «Что делать, мама, я знала, за кого замуж выходила. Жюль будет воевать до тех пор, пока Франция не станет свободной от гнета узурпатора».
— И я буду воевать, — встрял маленький Жан. Марта, поцеловав русую голову внука, вздохнула: «Очень надеюсь, что нет, милый. Поедете в Ренн, и будете там жить спокойно».
Они сидели за ужином в особняке Кроу — Майкл ненадолго вернулся в Лондон, по делам. Марта, разрезая куропатку, кисло сказала: «В Америке не трогают пока озера. Мирьям и семья в безопасности живут. Еще хорошо, что Жюля туда не отправили».
— Хотели, — усмехнулась Элиза. «Веллингтон его отстоял, сказал, что ему нужны офицеры, знающие испанский язык».
— Не думай о ней, — повторил Майкл. В дверь застучали. Бен, стоя на пороге, улыбнулся: «Папа, а я голодный! Мы так хорошо с девочками поиграли, так хорошо…».
— Вот и поедим, — Майкл поцеловал теплую щеку сына и успокоил себя: «Я справляюсь, папа меня один вырастил, и я с Беном проживу».
Изабелла перебросила Рэйчел письмо: «Тебе, от Майкла, из Ньюкасла». Женщина развернула газету. Оглядевшись, — дети после молитвы убежали в сад, — она сказала: «Смотрите-ка, в шлюзах нашли труп. «Неизвестный утопленник был опознан, как мистер Саймон Гэллоу, уроженец Ливерпуля, работавший на баржах. Он скончался от удара в висок, тяжелым предметом, скорее всего, в драке. Коронер вынес вердикт о несчастном случае, дело закрыто», — прочла Изабелла.
— Не местный, — сердито отозвалась Рэйчел. «У нас и не пьют почти». Письмо лежало у нее на коленях. Женщина испуганно скосила глаза на конверт: «А если…, Господи, пять дней уже ничего нет…, Если он решил…, Господи, за что ты меня так наказываешь? — взмолилась она. «Пожалуйста, не надо больше…, Я знаю, я виновата. Если Майкл мне сделает предложение, я его приму. Это ведь дитя, я не могу, не могу от него избавляться…»
— Скучно, — заметила Джоанна, спокойно отпив кофе. «Пишут скучно. Мистер Констан бы другой заголовок поставил: «Драма на дне канала», или как-то так».
— Здесь не Америка, — рассмеялась Изабелла. Рэйчел, больше не в силах терпеть, пробормотала: «Я сейчас».
Она поднялась к себе в комнату. Закрыв дверь, женщина прочитала письмо. Рэйчел постояла, уцепившись пальцами за столбик кровати, чувствуя, как кружится у нее голова. «Мы оба сделали ошибку, кузина Рэйчел, — вспомнила она, — но я надеюсь остаться вашим другом, и прошу прощения за свой поступок».
Рэйчел разорвала письмо на мелкие кусочки и скомкала их: «Сегодня поедешь в Манчестер. Здесь нельзя, меня все знают. Сядешь в почтовую карету, вечером, на рассвете будешь там. Вернешься, и будешь всю жизнь молить Бога о том, чтобы избежать мук адских. Грязная, отвратительная тварь, предательница».
