— И она стала, — Петя подсек рыбу и уложил ее в плетеную корзину. «Только для этого вы убили ни в чем не повинных людей — французов, русских, немцев, испанцев…»
— Это война, — сдерживаясь, заметил Наполеон. «На войне убивают, юноша. Впрочем, вы и так это знаете. Мне надо было сделать Францию великой, и она такой стала». Он окинул Петю взглядом: «Вы родились в стране, где до сих пор одни люди держат других в рабстве. Называете вашего монарха просвещенным, постыдились бы. В стране, где моя дочь, — он кивнул в сторону Ханы, — должна будет до конца жизни унижаться перед чиновниками, чтобы выехать куда-то. Так что молчите».
— В моей семье нет рабов, — Петя вспомнил тихий голос матери: «Я, милый мой, до семнадцати лет в рабстве была. Когда сюда приехала, познакомилась с графиней Шереметевой, упокой Господь ее душу. Она в крепостном театре играла. Она мне и сказала, что в России рабы есть. И папа твой мне поклялся, что у нас никогда их не будет. Ты об этой клятве помни, сыночек».
— Это все очень хорошо, — Наполеон искоса посмотрел на него, — однако, сколько в России таких семей?
Петя мысленно перебрал своих соучеников по кадетскому корпусу, коллег отца по Академии Наук. Глядя в землю, юноша признался: «Мало».
— То-то и оно, — подытожил Наполеон. «Что вы мне хотите сказать — можно уговорить императора рабство отменить, так, юноша, подобные вещи решаются радикальным путем и никак иначе».
Они несли к дому корзину с рыбой, Хана скакала впереди, распевая французскую считалку, солнце уже высоко стояло надо горизонтом. Петя, посмотрев на осенний лес вокруг, вдохнул запах дыма и волглых листьев: «Он прав. Не надо, конечно, революцию устраивать. Надо подать прошение императору, от дворян — покорно ходатайствуем, об освобождении крестьян, по всей стране. Его величество разумный человек, он согласится. И потом, — Петя свободной рукой почесал бородку, — мы ведь сейчас Наполеона дальше погоним, до Парижа. Не будем же мы на границах останавливаться. Люди увидят свободу, что есть в Европе, подышат ее воздухом, и вернутся домой совсем другими…, Обязательно».
Дверь избы была открыта. Ханеле, стоя на крыльце, кутаясь в шерстяной платок, одобрительно сказала: «Молодцы. К столу, к столу, перекусите что-нибудь, а мы рыбой займемся».
Вечером они сидели с Наполеоном у стены бани. Император, обрезав сигару, протянув ее Пете, чиркнул кресалом. Петя еще и не курил никогда. Сейчас, затянувшись хорошим табаком, юноша заметил: «А ведь вы тоже могли меня убить».
Наполеон расхохотался и блаженно вытянул ноги. «С Аннет находился сегодня по лесу, — он зевнул. «Зачем вас убивать, юноша? Что вы генерала Коленкура штыком закололи, и я вас приказал расстрелять — это после боя случилось. Сами понимаете, я был в плохом настроении, мы много потерь понесли».
— И еще больше понесете, — хотел ответить Петя, но удержался.
Наполеон похлопал его по плечу: «Поедете со мной в Гродно, коня мы вам купим, в ближайшей деревне. Повидаетесь с братом, а потом я к армии собираюсь возвращаться». Он рассмеялся: «Вас до линии фронта подвезу, а там сами как-нибудь разберетесь. Отец ваш воюет? — он зорко посмотрел на Петю. «Я его книги читал, по геологии, очень хорошие».
— Воюет, — признал Петя. «Он генерал, артиллерией занимается, укрепления строит».
— Я так и думал, — Наполеон опять зевнул. «У меня, генерал Кардозо, хоть ему седьмой десяток, а сотни молодых врачей стоит. Спокойной ночи, — он поднялся и затушил сигару, — пойду к семье, а то уезжать скоро».
Он ушел. Петя все курил, глядя на освещенные окна избы, и видел перед собой ровные, печатные строки: «Высочайший манифест о даровании свободы крестьянскому сословию».
— Так оно и будет, — твердо сказал себе Петя, поднимаясь, запахивая сибирку. «Жизнь положу, а этого добьюсь». Он внезапно улыбнулся, услышав голос Ханеле: «Любить тебя будет больше жизни самой, веру твою примет, за тобой пойдет до края земли».
— Интересно, кто? — хмыкнул Петя, устраиваясь на своем тюфяке. Он закрыл глаза и увидел старика в нищенской одежде, что заглядывал в крестильную купель — высокого, с побитыми сединой, светлыми волосами, голубоглазого старика. Купель стояла посреди раззолоченной церкви. Петя еще успел удивиться: «Это собор Спаса Нерукотворного, в Зимнем Дворце. Я помню, мама, когда читала монологи Расина их величествам, меня с собой брала, мы туда заходили. Что там нищий делает?»
А потом он заснул — глубоко, умиротворенно, спокойно.
Уезжали они на рассвете. Петя шел пешком. Он помахал рукой женщине и девочке, что стояли у поворота дороги: «Увижу ли я их еще?»
Наполеон не поворачивался. Петя, подняв голову, незаметно на него посмотрев, увидел упрямо сжатые губы. Рука императора дернула поводья: «Догоняйте, юноша».
Только скрывшись из виду, император пустил коня шагом. Вытирая мокрые щеки, Наполеон подставил лицо холодному, северному ветру. Лес был пуст, в белесом небе едва светило маленькое, тусклое солнце. Он, оглянувшись, заметил только Петю, что спешил к нему. «Вот и все, — отчего-то подумал Наполеон. «Вот и все».
Ханеле с дочкой дошли до избы. Девочка сказала: «Жаль, что я дядю Петра больше не встречу. Но жена, — она лукаво улыбнулась, — у него хорошая будет».
— Хорошая девушка, — Ханеле размотала на ней шарф. Она поцеловала девочку в холодную щеку: «Я бы ее никому не отдала. Да и не настало еще время».
— Папа, — важно заметила маленькая Хана, — папа будет писать, он обещал.
Она открыла дверь перед матерью: «Я буду ждать».
— И я тоже, — согласилась Ханеле. Они вошли в сени, где уютно пахло свежевыпеченным хлебом.
Борисов
Выл, задувал резкий, ночной ветер. Наполеон, прищурившись, посмотрев на темную, с плывущими по ней льдинами воду Березины, велел Мишелю: «Бери коня, езжай к понтонерам и передай Эбле — если они потеряют, хоть один мост, я его лично расстреляю, перед строем. Надо до утра перевести войска на западный берег».
Копыта лошади разъезжались в вязкой грязи равнины, на востоке растянулась бесконечная цепочка обозов. Мишель, торопясь к переправе, вспомнил холодный голос императора: «Уничтожить все, что невозможно переправить через Березину. Русским не останется ни одной пушки, ни одного штыка, ничего!»
Они стояли на берегу реки. Генерал Эбле, вытянувшись, сказал: «Ваше величество, если мы сейчас подорвем кузницы и повозки с инструментами — мы попросту не наведем мосты. Как только армия и гражданские лица переправятся, все это, — он обвел рукой команду понтонеров, что уже вколачивала сваи в болотистый берег, — взлетит на воздух».
Русская артиллерия била по мостам без остановки. Мишель, сильной рукой сдерживая коня, выругался. Позавчера его опять ранило, и сейчас, — он чувствовал, — повязка под мундиром сбилась. Рана кровоточила.
— В бок, как Петьку, — он спешился и привязал лошадь к чахлой березе. Все остальные деревья здесь, у деревни Студенки, были давно повалены. Мишель поискал глазами генерала. Увидев его седую голову среди понтонеров, — солдаты стояли по пояс в реке, по двум мостам шел поток пехоты и кавалерии, — капитан спустился вниз, в обжигающе холодную воду. Шинель сразу же намокла. Мишель, услышав свист ядер, провожая глазами трупы, что уносило вниз по течению, отчего-то вспомнил брата.
С Петром они простились в Минске — долго стояли, обнимая друг друга, на рассвете, на дороге, что вела в Борисов. Мишель тогда вздохнул: «Я очень надеюсь, что папа домой поехал, милый. Все же он тяжело ранен был…»
Петя только наклонился, — он был выше. Прижавшись щекой к его щеке, юноша тоскливо проговорил: «Братик…, Не воевал бы ты…»
— Я француз и воюю за Францию, за своего императора, — коротко ответил Мишель. «Так будет всегда, пока я жив. Вот и все. За Францию, а не против тебя, Петька».
Петя шел пешком. Он решил пробираться на восток лесами. Мишель, помахал ему вслед: «Пистолет у него есть, пороха достаточно, деньги я ему дал. Все будет хорошо».
