— Милый, дорогой папа! — читал он. «Жаль, что письма идут так долго, я очень по тебе скучаю. У нас теперь есть котик, черненький, он очень ласковый. Сейчас он лежит рядом со мной и мурлычет. Мы живем спокойно. На праздники мы ездим в Белосток, в синагогу. Мама покупает там польские газеты, а в Гродно — русские, поэтому мы знаем, что ты сейчас живешь на острове. Мама мне показала его в атласе. Я бы очень хотела увидеться с тобой, папа. Помнишь, как мы вместе поили ежика молоком? Он до сих пор к нам приходит, летом, и я даю ему яблоки…, - Наполеон сжал зубы. Вытерев глаза, он велел себе: «Нельзя! Потом, все потом, сейчас — только война».
Анна писала нежные, ласковые письма. В последнем, в конце, он увидел постскриптум: «Хоть ты сейчас и собираешься покинуть остров, но все равно, помни — остерегайся воды».
— Буду, — смешливо пробурчал Наполеон. Убрав письма, он вздохнул: «Потом съезжу к ним. Возьму Иосифа, и съезжу. После этой кампании пусть Иосиф в отставку уходит, седьмой десяток ему, хватит. Отдохнет, с внуком повозится».
Он увидел седоватую голову генерала Кардозо и нагнал его: «Ты тоже к своим поезжай, Жозеф, попрощайся».
Иосиф помолчал. Он спросил, удерживая коня сильной рукой: «Ваше величество, можно, я сыну своему расскажу…, - он кивнул на восток. «На всякий случай. Если меня убьют, — он легко улыбнулся, — Давид будет вашей еврейской почтой заведовать».
— Никто тебя не убьет, — проворчал Наполеон, — но расскажи. Полковник Кардозо язык за зубами умеет держать, как показал наш русский поход.
— Это у нас семейное, — позволил себе усмехнуться Иосиф. Коротко поклонившись, он поехал назад, к развилке дорог. Там стоял крепкий экипаж. Жена сидела на козлах, покуривая сигарку, — в скромном, шерстяном платье, и такой же накидке. Темные, с проседью волосы, были прикрыты беретом.
— До первой деревни, — рассмеялась она, заметив взгляд Иосифа. «Там кучера возьмем. Дебора со Шмуэлем будет занята, а Джоанна все же на шестом месяце. Мало ли что».
Он спешился и, протянув руки, велел «Иди сюда».
От нее, казалось, до сих пор пахло солью и свежестью. На Эльбе она сразу завела бот, и катала на нем местных детей — в виду британских фрегатов, что сторожили остров со всех сторон. «И все равно, — удовлетворенно подумал Иосиф, — мы их провели. Господи, только бы Теодор и сын его опять в бой не лезли. Поехали в Англию, и пусть сидят там, занимаются своими инженерными делами. Хотя вряд ли они, конечно, в стороне останутся».
— Ни о чем не волнуйтесь, — Джо поцеловала его в щеку. «Без бороды, — она оценивающе склонила голову, — тебе тоже хорошо, капитан Кардозо. Помнишь?»
— Я все помню, — Иосиф положил ей голову на плечо: «С Элишевой все в порядке, там спокойно. И у нас тоже спокойно будет».
Дебора и Джоанна уже сидели в карете. Шмуэль играл с кинжалом матери. Завидев деда, мальчик весело сказал: «Ты приезжай, дедушка, и ты, папа, — он помахал отцу, — тоже! Мы вас будем ждать!»
— Скоро приедут, — рассмеялась Джо и тихо велела мужу: «Вы осторожней». Экипаж тронулся. Джоанна, высунувшись в окно, еще долго смотрела на Мишеля. Они свернули на деревенскую дорогу, и девушка спросила Дебору: «Как ты справляешься?»
— На тетю Джо смотрю, — весело ответила та, встряхнув изящной, в простой шляпке головой. «Она почти двадцать лет только и делает, что мужа ждет. Ты не волнуйся, — Дебора взяла руку Джоанны, — они всегда возвращаются, и сейчас вернутся. Раненые, но ничего — Дебора улыбнулась, — вылечим». Она вздохнула: «На маму мою посмотри. Папа погиб, и Элайджа, и Тони. Казалось бы, любой на ее месте не оправился бы, а она даже в госпиталь пошла, работать, когда Бостон во второй раз обстреливали».
Дебора закрыла глаза и вспомнила письмо сестры: «У нас все хорошо, девочки растут, и радуют нас. Видишь, как получилось — у меня теперь, как и у мамы, — двое детей приемных. Хотя, конечно, все они наши с Тедди дети, разницы никакой нет. Мама принимает в благотворительной больнице для женщин, что мы открыли, и написала руководство для начинающих акушерок, вместе с тетей Эстер. У них в порядке, дом их в Вашингтоне не пострадал. Хаим и Элайджа здоровы. Мы только и ждем, дорогая сестричка, когда эта война закончится. Из-за того, что Наполеон теперь на Эльбе и больше не опасен, британцы перебросили сюда еще войска. Сражения, в основном, происходят в Канаде, у нас пока тихо».
— Он больше не опасен, — усмехнулась Дебора. Она прищурилась, и увидела внизу, на равнине, войска Наполеона. Отряды шли на север, и женщина подумала: «Кажется, Давид. Господи, дай ты им всем, живыми вернуться».
Она пожала руку Джоанны. Девушка, вздохнув, улыбнулась.
Их было уже хорошо заметно — темные ряды кавалерии, что приближались к колонне солдат Наполеона. Император поднял руку и крикнул: «Всем стоять!».
— Ваше величество, — Мишель сглотнул, — может быть, не надо…
Он увидел, как император расстегивает шинель, и едва успел подхватить ее. Наполеон был в простом, сером, заштопанном на рукаве сюртуке. Мишель вспомнил: «У него три сюртука. И все одинаковые. Еще бриджи, рубашки, и одна треуголка. И шинель одна».
— Флаг, — коротко велел император, снимая треуголку. Каштановые, с проседью волосы шевелил ветер. Он поднял вверх трехцветное, в старых пятнах пороха, знамя и распахнул сюртук на груди. Было тихо, так тихо, что остановившиеся колонны, казалось, слышали дыхание друг друга.
Наполеон тронул своего коня. Он выехал на середину дороги: «Если кто-то хочет выстрелить в меня, вашего императора — сделайте это сейчас!»
Они молчали. Откуда-то сзади, раздался рыдающий, сильный голос: «Ваше величество! Сержант Дюбуа, битва под Аустерлицем!»
— Рядовой Леметр, битва при Березине!
— Сержант Мариньи, битва при Ваграме!
Они кричали, перебивая друг друга. Наполеон увидел молодого офицера, что выехал вперед, с поклоном протягивая ему шпагу.
— Ваше величество, — тихо сказал он, — я командир седьмого линейного полка, Шарль Лабедуайер. Наше оружие и наша жизнь принадлежит вам, ваше величество. Мы пойдем с вами туда, куда вы нас поведете.
— Наша жизнь, — Наполеон вернул ему шпагу, — принадлежит Франции.
Он повернулся: «Поднять императорский штандарт!»
Золотой орел, тайно увезенный на Эльбу, закачался над головами его солдат. Наполеон улыбнулся: «Слушай мою команду, седьмой линейный полк! На Париж!»
— На Париж! — разнеслось вокруг. Наполеон, поймав взгляд Мишеля, подождал, пока тот подъедет ближе.
— А ты боялся, — император надел шинель и ласково посмотрел на кавалеристов, что строились в колонну. «Пойду, — он усмехнулся, пришпорив коня, — поговорю с ребятами, я их почти всех помню».
Мишель закинул голову вверх. Посмотрев на яркое, сияющее солнце, он шепнул: «На Париж!»
Интерлюдия
17-18 июня 1815 года, Ватерлоо
Наполеон проснулся от шума дождя за ставнями. Перевернувшись на спину, он долго лежал, глядя на беленый потолок спальни.
— Какое лето сырое, — вздохнул он. «Права была Анна — надо остерегаться воды. Земля влажная. Для кавалерийской атаки это плохо, и для артиллерии тоже. Ладно, — Наполеон присел. Потерев лицо руками, он прикурил от свечи. Император разложил на кровати планы и покусал перо: «Нас меньше, конечно, но мы просто не позволим Веллингтону соединиться с Блюхером, вот и все. Разгромим их поодиночке. Ребята рвутся в бой, — он усмехнулся, — застоялись с прошлого года».
Все было так легко. Парижане бросали розы под ноги его солдатам, король Людовик и двор спешно бежали — кто в Нижние Земли, кто в Англию, кто на запад, в Вандею. Еще в Лионе Наполеон подписал конституцию, гарантирующую Франции ограничение власти монарха и свободу прессы.
— А сейчас, — пробормотал он, — ловко, быстро, рисуя план сражения, — сейчас мы их поставим на колени. Я лично приеду в Вену, заключу с ними мирный договор, и заберу мальчика. Пусть они, уже, наконец, оставят меня в покое.
