— Стреляет! — уважительно сказал Хаим, показывая на оружие. «Дай мне, баба!»
Внук был спокойным, ласковым мальчиком и напоминал Эстер старшего, покойного сына. Роды были легкими. Хаим хорошо спал, рано пошел и стал бойко говорить.
— Вот вырастешь, — Эстер поцеловала его в щечку, — станешь военным, у тебя свой пистолет будет. И ружье.
Эстер, взглянула за окно, — их экипаж катился среди десятков других, люди бежали из Вашингтона: «Британцы с востока подходят. Многие на север отправились, или на запад. Долли нас ждет в их виргинском имении».
Потомак, — Батшева подышала, красивое, побледневшее лицо исказилось. Эстер, забрав внука, озабоченно спросила: «Что такое?»
— Болит, — пожаловалась Батшева. «Но ведь две недели еще, тетя»
— Все же она плодовитая, — подумала Эстер, укачивая мальчика. Хаим уже тер кулачками глаза. «Едва в микву сходила, после родов, как опять забеременела. Хорошо, хотя много детей — тоже ни к чему, здесь не Иерусалим. Пусть на Святой Земле за нас молятся, пусть детей рожают. Зря, что ли, мы столько денег им посылаем? Все же приятно, — Эстер улыбнулась, — Аарон написал, что новый зал ешивы в нашу честь назвали. Надо будет, как воевать закончим, подумать о синагоге здесь, в Вашингтоне. Раввин на праздники приезжает, но все равно неудобно без нее».
— Ничего страшного, — уверенно сказала Эстер. «Ты второй раз рожаешь, знаешь — это тело готовится. И шум этот, выстрелы…, Сейчас минуем Вашингтон, и сразу успокоишься».
Они оставили позади мост. Натан, обернувшись на карету, вздохнул: «Господи, только бы с детьми все хорошо было. Бедная тетя Мирьям, и мужа потеряла, и сына, и невестку». Он посмотрел на развилку дорог и нахмурил лоб. Они уже гостили в имении Мэдисонов, но тогда их вез кучер. Натан, попытавшись вспомнить карту, только махнул рукой.
— Сюда, наверное, — пробормотал он. Карета повернула на восток.
Здесь было тихо. Эстер, посмотрев на Хаима, что спал, укрывшись шалью, улыбнулась невестке: «Видишь, как выехали из города, сразу спокойно стало. Не волнуйся, я с тобой». Она потянулась и взяла руку Батшевы.
— Все же тетя добрая, — вздохнула про себя женщина. «Ни разу мне не напомнила о том, кто у Хаима отец. Так помогала мне, с малышом, надышаться на него не может. И она ласковая, за руку меня держит, чтобы я не боялась».
— Пульс у тебя ровный, — заметила Эстер, отпустив запястье невестки. «Ничего страшного…, - она не закончила. Батшева, испуганно вскрикнула: «Тетя, что это?»
— Ядро, — спокойно сказала Эстер, прижав к себе проснувшегося, заплакавшего Хаима. «Ложись на пол кареты, на бок. Так безопасней». Они услышали свист у себя над головой. Крышу кареты сорвало, лошади заржали, и бросились вперед, не разбирая дороги, волоча за собой разбитый экипаж.
Эстер встала на колени. Взяв доски, оторвав от подола своего платья полосу ткани, она предупредила сына «Терпи!». Натан сидел, прислонившись к стволу дерева, с бледным, синюшным лицом, закусив губу. «Хорошо, что левая рука, — подумала Эстер, — Господь знает, когда мы до хирурга доберемся». Сын шумно вдохнул и она шепнула: «Немножко осталось, милый».
Батшева лежала на расстеленной шали, чуть постанывая. Все, кто был в экипаже, отделались синяками и ссадинами. Хаим, наплакавшись, заснул, положив голову на колени отцу. Натан погладил его светлые кудри и почувствовал, как мать вытирает слезы с его лица.
— Все, все, — успокоила его Эстер, закончив накладывать лубок. Она порылась в своем бархатном мешочке и всунула сигару сыну в рот: «Покури. Табак заглушает боль. Я пока костер разожгу».
— Надо…, - Натан подышал, — надо уходить отсюда, мама.
Эстер оглянулась. Они были на лесной, не видной с дороги лужайке, неподалеку текла тихая, узкая речка. Уже вечерело. Женщина, вдохнув запах гари, покачала головой: «У Батшевы схватки, у тебя рука сломана, и мальчик сам далеко не уйдет. Надо подождать».
Ядро оказалось не одиночным. Как только Эстер выскочила из экипажа, она услышала перестрелку на дороге. Сын лежал на земле. Женщина, наклонившись над ним, пощупав пульс, крикнула: «Батшева! Все в порядке!»
Невестка неловко вылезла наружу, прижимая к себе рыдающего Хаима, и робко сказала: «У меня, кажется, схватки, тетя Эстер».
— Ложись, — велела ей женщина, расстилая на земле шаль. Потом она устроила сына удобней и занялась его рукой.
Стрельба прекратилась. Эстер, прислушавшись, сказала: «Дальше пошли, к Вашингтону. Если бы у нас лошадь осталась, хоть одна…, Хотя все равно опасно».
Над лесом уже вставала полная, летняя луна, вечер был теплым, пели птицы. Эстер, походив среди остатков экипажа, разбросанных сундуков, нашла серебряную миску. Она вскипятила воду на костре и, встав на колени, осмотрела Батшеву: «Скоро уже, милая».
Сын измучено смотрел на них. Эстер, ласково, велела: «Ты поспи. Хаим спит, и ты тоже. Пожалуйста. К утру станет понятно, где британцы, дитя родится…»
— А если что- то не так будет, мама? — испуганно спросил Натан. «Батшева ударилась…»
— Ничего, — уверенно ответила Эстер и подняла Батшеву: «Походи. И давай-ка мы с тобой подальше устроимся. Дитя спит, незачем его криками пугать, бедного».
Натан посмотрел, как мать ведет Батшеву дальше в лес. Он тихо, одними губами сказал сыну: «Все будет хорошо, милый».
Когда Батшева сказала ему, что она беременна, еще тем летом, как умерли отец и Хаим, Натан даже заплакал от счастья. Он целовал ей руки. Женщина только безмятежно улыбалась, обнимая его, вся теплая, мягкая, покорная. После хупы, он всегда, каждый день, торопился домой к ужину. Мать и жена хлопотали вокруг него, наверху была большая, уютная постель и Батшева — с распущенными по плечам, белокурыми волосами, шепчущая: «Я так люблю тебя, так люблю…»
Она даже, как-то раз, краснея, призналась ему: «С Хаимом никогда так не было, милый…»
— Сыночек мой, — Натан прикоснулся к светлым кудряшкам. «Сыночек мой, маленький, Господи, хоть бы мы закончили воевать…».
— Если мальчик будет, — он откинулся к стволу дерева, закрыв глаза, — Элияху назовем. Мама обещала тете Мирьям. А если девочка — Миррой, в честь папы.
Натан услышал какой-то шорох и насторожился. На опушке было уже темно, наверху, на ветках сосен, перекликались птицы. Кто-то раздвинул кусты и поводил горящей головней: «Сюда. Кажется, есть, чем поживиться. Экипаж разбитый и сундуки рядом».
Натан увидел алые мундиры британских солдат, — их было двое, — и невольно положил правую руку на голову сына. «У меня даже оружия нет, — горько подумал он, — мама забрала. Да и я не стрелял, вот уже сколько лет».
Он и вправду, забыл, как стрелять. В армейской прокуратуре он сидел над бумагами, или выносил приговоры в полевых судах. Расстреливали другие. Натан, подписывая документы, даже не думал о том, кто будет приводить решение трибунала в силу.
— Солдаты, — сказали ему как-то раз, еще, когда он начал работать в департаменте. «И офицер, что командует взводом. Но вы не волнуйтесь, майор Горовиц, нам при этом присутствовать не надо».
Натан и не присутствовал. Пошарив пальцами по земле, — даже камней рядом не было, — он попросил: «Господи, пусть они нас не заметят, пожалуйста».
Хаим зевнул и сонным, все еще обиженным голосом, сказал: «Папа! Кушать хочу!»
Натан услышал, как один из британцев клацнул затвором винтовки и, обреченно подумал: «Вот и все. Господи, пусть они Батшеву с мамой не найдут, пусть дитя родится…»
Раздались выстрелы, британец покачнулся и упал лицом вперед прямо в костер. Хаим зарыдал, отец, превозмогая боль в руке, прижал его к себе. Второй солдат, выронив головню, зашипел от боли — из руки хлестала кровь.
В свете костра Натан увидел лицо матери. Она стояла, одной рукой держа шаль. Из свертка раздавался настойчивый, громкий крик. Британец рухнул на колени, и попытался уползти. Эстер, встав над ним, разнесла пулей его затылок. Обернувшись к Натану, мать улыбнулась: «Все хорошо, милый. Сын у вас, здоровый, крепкий. Посмотри, и я его Батшеве отнесу».
