На камине тикали бронзовые часы с фигурой музы Урании, — с подзорной трубой и картой звездного неба.
— Джоанна спит уже? — спросил Джон, обнимая жену. «Рано ведь еще».
Мадлен отстранилась и, пройдя к бюро, вздохнула: «Господи, помоги».
Она отчего-то плотнее закуталась в домашнюю, индийского кашемира шаль. Женщина протянула мужу конверт: «Джоанна уехала, милый. Она тебе письмо оставила».
— В Ренн? — недоуменно спросил Джон, распечатывая его. «Но ведь она одна…»
Мадлен увидела, как он пробежал глазами ровные строки, как из конверта выпала на ковер копия свидетельства о венчании. Джон нагнулся и, подняв ее, покраснел: «Ты знала, Мадлен? Ты знала, что моя дочь…, моя дочь…, - он скомкал бумагу и швырнул ее в лицо жене. «Потому что, если ты знала, — Джон сжал зубы, — если за моей спиной, вы…, вы…, я тебя из дома вышвырну, поняла?»
Жена стояла — высокая, с прямой спиной, русоволосая голова была откинута назад. Джон вспомнил: «Шестьсот лет их роду. Как у Теодора. А нам восемьсот. Господи, да о чем и это я?»
— У меня есть брат, — ломким голосом ответила герцогиня, — он меня своей заботой не оставит, Джон. У меня есть сын, и дочери…
— У тебя нет больше дочери, и у меня тоже, — выплюнул он. «Забудь о ней, забудь об этой шлюхе…»
Он дернул головой: «А у нее тяжелая рука, оказывается».
Мадлен подула на ладонь: «Моя дочь обвенчалась в церкви, законно, с человеком, который ее любит. И Джоанна тоже любит его. Ты ничего не сможешь с этим сделать, — она разгладила свидетельство о венчании и положила его на бюро.
Джон отодвинул жену. Прошагав к столу, разъяренно сбросив на ковер ее письма, герцог разорвал бумагу. «Я поеду к папе Пию, — зло сказал он, — и добьюсь…»
— Что Бог соединил, Джон, то человек не расторгнет, — холодно ответила Мадлен.
— С тобой я разведусь! — заорал он. Уже выходя из спальни, Джон обернулся: «Вы знали, что он был, в Париже? Потому что если знали…»
— Нет, — она раздула тонкие ноздри. «Джоанна уехала, написав тебе и мне. Так я и узнала обо всем, Джон, и больше ничего не могу тебе сказать. Спокойной ночи, — Мадлен прошла в свою гардеробную. Он услышал звук ключа, что поворачивался в замке.
— Дрянь! — выругался Джон. «Упрямая бретонская дрянь, вот ты кто! Слышишь? — он помолчал. Из-за двери не доносилось ни звука. «Из Вены я поеду в Рим, — пообещал Джон. «Мои поверенные тебе напишут, понятно?»
Жена все молчала. Он, пройдя в кабинет, налив себе сразу полстакана вина, хмуро выпил. «Ладно, — Джон присел к столу, — дофину и принцу-регенту об этом знать не обязательно. Надо будет найти этого Мишеля. Они, наверняка, на Эльбу отправились. Устроить ему несчастный случай. Съел что-то не то, например. Жаль, что Марта уехала, я бы ей это поручил. А если ребенок? — Джон еле слышно выругался. Вздохнув, он взял перо: «Это все потом».
— Уважаемый мистер Бромли, — начал он. «Прошу вас внести следующие изменения в мое завещание…»
Интерлюдия
Вашингтон, 24 августа 1814 года
По Пенсильвании-авеню катились телеги, беспорядочной толпой бежали люди, кто-то истошно кричал: «Британцы! Британцы уже на окраине! Спасайтесь!»
Долли Мэдисон, стоя в отделанном мрамором вестибюле Белого Дома, распорядилась: «Пакуйте серебро, и чтобы вашего духу здесь не было. Эстер, — повернулась она, — ты все взяла из библиотеки?»
Миссис Горовиц — в черном, траурном платье, в такой же шляпе, похлопала рукой по кожаной папке: «Оригиналы Деларации Независимости и Конституции. Долли, — она посмотрела на стену, — надо портрет снять. Нельзя, чтобы он погиб».
Джордж Вашингтон — в черном сюртуке, со шпагой в руках, — смотрел куда-то вдаль. «Это он отказывается от третьего президентского срока, — отчего-то вспомнила Эстер.
— Мистер Сузе, мистер Мак-Грат, — закричала Первая Леди, — вырезайте портрет из рамы и грузите в карету.
Долли поправила свою простую шляпу. Поцеловав Эстер в щеку, взяв ее за тонкое запястье, она шепнула: «Ты помнишь. Едете в Джорджтаун, переправляетесь через Потомак, и оттуда — в Виргинию, в наше поместье. Джеймс должен быть там, — мрачно добавила Долли, — если его не убили, конечно».
— Не убили, — Эстер сжала зубы: «Если убили — Элбридж Джерри будет президентом. А мог бы Дэниел, — она помотала головой и услышала озабоченный голос Долли: «Иди, милая, иди к своим, уезжайте. Как Батшева?»
— На сносях, — вздохнула Эстер. Покрепче зажав под мышкой папку, она вышла во двор Белого Дома. На горизонте уже поднимался дым. Эстер, остановившись, уловила звуки выстрелов. Пистолет был спрятан в бархатный мешочек. Она, достав оружие, проверив заряды, открыла кованую калитку. Солдат на улице стало еще больше.
— Все же думали, что в столице безопасно, — зло сказала Эстер себе под нос. «Даже когда британцы высадились в Мэриленде, никто и с места не сдвинулся. Все надеялись на нашу доблестную армию и милицию. Бегут, — она посмотрела на толпы людей, на испуганных лошадей, что мчались по мостовой. По тротуару торопились женщины с узлами наперевес, толпа гудела. Эстер, толкаясь, вздохнул: «Они мстят, конечно. Мы же весь северный берег озера Эри выжгли, камня на камне там не оставили. Хоть Мирьям в безопасности, в Бостоне. Пятая внучка у нее родилась, весной, и у меня — второй внук вот-вот на свет появится. Надо было, конечно, в Бостон уехать, Тедди звал, но кто знал. Иосиф хоть воевать бросил, — Эстер усмехнулась, — хотя зная Наполеона, это ненадолго, конечно. Пусть пока сидят на своей Эльбе».
Единственное письмо от брата пришло в начале лета. Его отправили с контрабандистами в Ливорно, оттуда оно поплыло на Кюрасао и уже с Кариб добралось в Бостон.
— Еврейская почта, — улыбнулась Эстер. Брат писал, что они обосновались на Эльбе, Дебора работает акушеркой, он с Давидом занимается врачебной практикой, а Джо преподает местным детям. «Его величество проводит на острове социальные реформы, — читала Эстер, — как сама понимаешь, больше ему здесь делать особо нечего. Чувствует он себя хорошо, и с уверенностью смотрит в будущее».
— Ну-ну, — только и сказала тогда Эстер, опуская письмо в шкатулку. Они сидели в детской у Хаима, мальчик спокойно спал в своей кроватке. Батшева, — в просторном, шелковом платье, — устроилась в кресле: «Жаль, что Рахели так замуж и не вышла. Тяжело одной троих детей поднимать. Ведь ей еще сорока нет».
— У нее, — протянула Эстер, — не только свои дети на руках, но и почти сотня сирот. Она, видишь, справляется. И ты справишься. Это ничего, что погодки будут. Им вместе веселее, поверь мне». Женщина подняла письмо из Иерусалима: «У твоей сестры восемь уже».
Карета, что стояла во дворе особняка, была загружена. Натан, — в штатском, в простой, холщовой куртке, — обернулся: «Мама! Наконец-то!».
— Молодец, что форму снял, — коротко заметила Эстер, — ни к чему сейчас это, мало ли что. Пистолет взял?
Натан покраснел: «Взял, только я плохо стреляю, мама…»
— На козлы сядешь, — Эстер протянула руку, и сын отдал ей оружие.
— Баба! — раздался обиженный, детский голос. Хаим — высокий, со светлыми кудрями, сероглазый, в бархатном платьице, стоял, держась за руку Батшевы.
— Громко! — пожаловался ребенок. Вырвавшись, он подбежал к Эстер.
— Ничего, ничего, мой хороший, — заворковала та, поднимая внука, целуя его, — сейчас уедем отсюда. Батшева, — требовательно спросила Эстер, — ты драгоценности собрала?
— Конечно, — та охнула, садясь в карету. Эстер, устраивая внука на сиденье, похвалила себя: «Правильно я сделала. Когда пришли вести о высадке британцев, все золото из банка забрала. Они сожгут все, в городе, разграбят».
— Трогай! — высунулась она из окошка кареты. «В Джорджтаун, Натан, а потом через Потомак, на юг».
— Тетя Эстер, — невестка посадила Хаима себе на колени, — там сейчас не пробиться будет, это единственный мост через реку.
— Не все на юг собрались, — Эстер усмехнулась и положила рядом два пистолета.
