Святослав, князь курский (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич

Если не рухнул мир Божий, то мир, заключенный совсем недавно с галицким князем, рухнул: Владимирко все не мог простить Всеволоду отобранного у него Владимира Волынского, а потому искал любого случая, чтобы начать военные действия. Весной он, подговорив венгров, неожиданно захватил город Прилуки. Это была уже не просто обида для киевского князя, но откровенное оскорбление, и Всеволод, несмотря на болезнь, был вынужден собрать рать, чтобы наказать дерзкого. Званы были братья Ольговичи и Давыдовичи. На этот раз Святослав Север-ский и Курский со своими дружинами принял участие в походе на Га-лич, а в Киеве Всеволодом был оставлен Изяслав Мстиславич, шурин великого князя. Поход был тяжелый, с неба то и дело шел то дождь, то снег, заставляя ратников ежиться от холода и промозглости и искать укрытия или же жечь костры, чтобы согреться и обсушиться. Однако, несмотря на все трудности, киевский князь взял несколько малых горо-дов в Галицком княжестве и осадил Звенигород. Чтобы не губить на-прасно дружинников приступами, Всеволод Ольгович заслал в город своих людей, которые стали подбивать горожан на сдачу града. Но га-лицкий воевода Иван Захарьич, муж опытный и осторожный, каким-то образом сведал о том и приказал людей Всеволода изловить и вместе с горожанами, вступившими с ними в сговор, казнить.

Простояв у стен Звенигорода напрасно несколько дней и теряя лю-дей от приступов, Всеволод приказал изготовить пороки и разрушить с их помощью стены города. Пороки были изготовлены, но и они не дали пользы, так как горожане Звенигорода, напуганные казнью своих това-рищей, сражались отчаянно. Проломы быстро заделывали подручными средствами: стволами деревьев, досками, каменьями, а то даже телегами и санями, лишь бы не дать возможность чужим ратникам пролезть в проем. Пожары тушили. В войске Всеволода стал нарастать ропот от бесполезных потерь. Дело дошло до того, что дружинники отказыва-лись идти на приступ. Князья и бояре стали уговаривать Всеволода пре-кратить осаду города и возвратиться домой. И тот, подтачиваемый бо-лезнью, согласился. Не добившись успеха, не выполнив поставленной задачи «проучить» галицкого князя, великий киевский князь Всеволод Ольгович спешно возвратился в Киев, где вскоре тяжко разболелся. Осознавая, что умирает, он призвал к себе Игоря и Святослава с их дружинами.

— Брат при смерти, — сказал Святослав княгине с тревогой в голосе. — Надо ждать перемен… Думаю, что и дружины наши не помогут брату моему Игорю удержаться на киевском столе. Не любят нас киевляне. К тому же, братец-то, Всеволод Ольгович совсем маху дал, когда оставлял в стольном граде вместо себя Мстиславича. Тот, поверь моему слову, за это время уже успел столковаться с киевской старшиной… Голову дам на отсечение, уже на престол метит!

— Так крест же Игорю целовали, — робко заметила Мария, успевав-шая справляться не только с женскими заботами и делами, но и за про-исходящим в русских княжествах следить.

— Да мало ли кто кому и в чем крест целует, — цинично отозвался на это робкое замечание супруги Святослав. — Целовали, когда сила за Всеволодом была… — счел нужным все-таки пояснить он, — теперь сила эта вместе с Всеволодом и уйдет… Так что надо готовиться к переме-нам…

— Может, Бог своей заботой не оставит…

— Все может. Но, как говорится, на бога надейся, да сам не пло-шай…

Святослав, собрав дружину, ушел, а княгиня осталась в тревожном ожидании в Новгороде Северском — столице удельного княжества Се-верского. Ей хотелось верить в лучший исход дела, но сердце сжима-лось от недобрых предчувствий.

Всеволод, призвав бояр, взял с них клятву, что поставят Игоря на киевском столе. Хотел собрать вече, чтобы просить о том киевлян, да силы оставили его. Тогда послал нарочных в Чернигов и Переяславль, прося подтверждение прежних клятв от Давыдовичей и Изяслава Мсти-славича. Но те медлили. Не дождавшись подтверждения в верности Игорю, 1 августа 1146 года, в промозглый дождливый день, великий князь скончался, оставив после себя сына Святослава, княжившего во Владимире Волынском, и отрока Ярослава, семи лет, на руках горест-ной Агафьи Мстиславны. Не стесняясь слез, вместе с княгиней Агафьей Мстиславной, безутешной вдовой, по Всеволоду плакали Святослав и Игорь, да еще украдкой смахивали набежавшие слезы с глаз бабы, кото-рых когда-то любил киевский князь и которые, по всей видимости, лю-били его. Большинство же киевлян, если откровенно не радовались смерти своего князя, то и особо не печалились, помня его крутой нрав и тяжелую руку, а еще многие обиды, чинимые без особой на то нужды. Если не самим Всеволодом, то его ближайшими. А то и, вообще, даль-ними, но облеченными княжеской властью: тиунами, вирниками, родо-вичами — всегда пытавшимися урвать себе кус послаще да пожирнее, искавшими и находившими любой повод, чтобы закабалить ближнего своего. Не зря же на Руси поговорка сложилась: «Не имей себе двора близ государева двора и не держи села близ княжьего села: ибо тиун его — как огонь на осине разожженный, а рядовичи его, что искры. Если от огня и устережешься, то от искр не сможешь устеречься, одежду про-жжешь». Похоронили Всеволода, бывшего на великом княжении 6 лет и 7 месяцев, в белокаменной церкви святых мучеников Бориса и Глеба, возведенной на месте старой деревянной стараниями самого Всеволода Ольговича и его супруги, согласно его же завещанию. Так как был он высок и тяжел, — по-видимому, сказывалась кровь гречанки Феофании, матери покойного, — то дубовый гроб несли зараз 12 дружинников на своих могутных плечах, да и у тех лица были красны и багровы от нату-ги. Один из иноков Печерского монастыря, присутствовавший при по-хоронах князя, позже напишет для летописного свода, что «сей великий князь муж был ростом велик и весьма толст, волос мало на голове имел, борода широкая, очи большие, нос долгий». Этот ли инок или после него кто иной впоследствии допишут к сказанному следующее: «Мудр был в советах и судах, потому кого хотел, того мог оправдать или обви-нить. Много наложниц имел, и более в веселии, нежели в управлении княжеством, упражнялся, и из-за того тяжесть киевлянам от него была великая».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИЗГОЙ

Игорь Ольгович на великом престоле был недолго: даже двух сед-миц не усидел, лишившись его 13 августа.

Поначалу все складывалось, на первый взгляд, довольно сносно. После похорон Всеволода, Игорь вступил в Киев и был принят на Яро-славовом дворе боярами и священниками согласно традиции, под пение священных гимнов, народное ликование. Особенно в том усердствовал черниговский епископ Онуфрий, временно исполнявший обязанности митрополита. Сам же митрополит Михаил находился в отъезде, в Кон-стантинополе, куда был отозван по причине смерти патриарха Михаила Куркуаса Оксеита и избрания нового главы православной церкви.

Созванное Игорем вече, на котором он по уже сложившейся тра-диции хоть и присутствовал, но стоял с ближайшими боярами поодаль, выставив вместо себя Святослава, собралось у Туровой божницы. По-кричав немного для порядка и высказав обиды прежним Всеволодовым тиунам и боярам, особенно киевскому судье Ратше, мздоимцу и лихо-дею, да вышегородскому Тудору, клялось в верности. Святослав, обли-ченный полномочиями великого князя, в свою очередь дал клятву горо-жанам за себя и за брата о верности киевлянам, их защите в случае опасности, справедливом суде и соблюдении интересов города. И Игорь Ольгович, введенный в заблуждение легкостью восшествия на престол, находясь во власти гордости и тщеславия, успокоился. Даже думать забыл об опасностях и водоворотах великого княжения. Собрав нарочи-тых киевских людей, духовенство и торговых гостей, среди которых первыми советниками у него стали Даниил Великий, прозванный так за свой рост, Юрий Прокопович, Игорь Юрьевич, внук Изяслава, да воево-ды Улеб, Иван Войтишич и Лазарь Сокольский, он затеял пиршества, не очень-то заботясь о том, что происходит в недрах города. Впрочем, на-ходясь в плену своего зыбкого величия и чаду шумных пиршеств, он не только не знал, что творится на узких улочках Подола, но и того, о чем шептались за высокими заборами в хоромах первейших киевских бояр. Не ведал он и того, что творилось у него под боком, в светелке вдовой княгини Агафьи. А та не только в трауре по покойному мужу ходила, но и о брате своем старшем, Изяславе Мстиславиче, думу думала, прики-дывая и так и этак. В любом случае, до своей кончины или же до ухода в монастырь, она могла оставаться в Киеве, имея отдельные хоромы, слуг и челядь. Но при ком ей было бы спокойнее — вопрос. Деверь Игорь и при живом муже не раз свой норов проявлял, а как поведет се-бя, находясь на великом княжении, только Господу Богу известно… А Изяслав все же брат, родная кровинушка… его бы держаться…