Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

Жоссеран снова пошатнулся. Было трудно сосредоточиться на происходящем. Теперь он был лишь пешкой в этой гражданской войне. Кайду считал его творением Хубилая, и золотая пайцза, которая должна была обеспечить ему безопасный проход, могла вместо этого решить его судьбу.

— Хубилай доказал, что он не Хан ханов. Он больше китаец, чем сами китайцы.

— Неужели это так уж плохо — немного поучиться у других, — сказал Жоссеран, обнаружив, что даже сейчас готов защищать своего покровителя.

— Учиться? Чему учиться у тех, кто недостаточно силен, чтобы нас победить? — Кайду впадал в ярость. — Мы — господа китайцев, и все же он строит свои дворцы в Катае и живет в праздности. Теперь он хочет изменить даже наш образ жизни, те обычаи, что сделали нас властелинами мира! Он хочет, чтобы мы все стали как китайцы и жили в поселках и городах. Он больше не понимает нас, свой собственный народ! Для нас осесть — значит погибнуть!

Татары одобрительно взревели, смыкая кольцо вокруг Жоссерана и других пленников. «Теперь мы — развлечение, — подумал Жоссеран, — и боевой клич. Кайду использует наш захват в своих целях. Его ярость — для того, чтобы впечатлить своих воинов и союзников».

— Если Хубилай добьется своего, наши дети будут носить шелка, есть жирную пищу и проводить дни в чайханах. Наши сыновья забудут, как стрелять из лука с несущегося коня, и будут прятаться от ветра. И тогда мы станем как китайцы и будем потеряны навсегда. Посмотрите на все, что у нас есть! — Он раскинул руки, обводя шатер, их лагерь, луга, на которых они жили. — У нас есть юрта, которую мы перевозим со сменой времен года. У нас есть наши кони, наши луки и степь, у нас есть вечное Голубое Небо! С этим мы сделали себя Владыками Земли! Таков путь татар, путь Чингисхана, путь Тэнгри! Хубилай, может, и хан в Шанду, но он не мой хан. Он опаснее для монгольского народа, чем все наши враги!

— Ваш спор для меня не имеет значения, — крикнул Жоссеран, перекрывая приветственные возгласы; усталость и боль от раны заставили его отбросить всякую осторожность. — Я пришел сюда в поисках союза с ханом татар против сарацин. Борьба за трон между вами — не моих рук дело. Я всего лишь посланник от моих господ в Утремере.

— Если ты хотел вести с нами переговоры, — крикнул Кайду, — тебе следовало просить мира у ног Ариг-Буги в Каракоруме.

— Я с радостью заключу мир с тем, кто по праву занимает трон.

— Трон принадлежит Ариг-Буге! Но ты прав, ты всего лишь посол, не то что эти псы. — Он пнул Пьяницу, который взвыл и еще глубже зарылся головой в ковры. — Что я с тобой сделаю, варвар, еще не решено. Если мы позволим тебе вернуться к твоим собратьям-варварам, ты расскажешь им, что у нас раздор. И все же ты — посланник, и нам надлежит действовать с осторожностью. Наденьте на него канг, чтобы он не сбежал, а мы еще подумаем!

Когда его уводили, Жоссеран искал в толпе Хутулун, но видел лишь своего старого друга Тэкудэя, с таким же угрюмым выражением лица, как и у остальных. Впервые ему пришло в голову, что она, возможно, его бросила.

***

CIX

Они называли это кангом — колодка из тяжелого дерева, которая надевалась на шею и имела два меньших отверстия по бокам, куда продевались запястья. Когда она была на месте, невозможно было ни лечь, ни отдохнуть, ни уснуть. Ее тяжесть на шее и судороги, которые она вызывала в мышцах плеч, без сомнения, должны были сломить его дух.

Кровь запеклась над его правым глазом, который теперь заплыл. Время от времени он чувствовал, как по щеке стекает струйка водянистой крови. Но это было ничто по сравнению с болью в плече. Оно горело так, словно сустав вскрыли раскаленным железным крюком.

Он чувствовал, как проваливается во тьму, в призрачный мир, населенный барабанным боем шаманов и холодной, неумолимой болью.

Откуда-то издалека он слышал бормотание и смех мужских голосов, двигавшихся по лагерю, жуткий плач под рокот барабанов, затем крик, возможно, воображаемый, одного из его товарищей по несчастью.

— Жосс-ран, — произнес голос.

Он поднял голову. Все, что он мог видеть, — это оранжевые отблески костров сквозь вход в юрту.

— Жосс-ран.

Он понял, что она здесь, его прекрасная ведьма Хутулун, ее глаза сверкали в темноте. Она присела перед ним на корточки.

— Тебе не следовало выезжать, — сказала она.

— Моим долгом было защитить священника.

— Ты думал проявить храбрость. Посмотри, к чему это тебя привело.

Вот он снова, этот ужасный плач.

— Что это? — спросил он.

— Они скорбят по вдовам, которых ты сегодня сделал.

— Я не намеревался делать вдов; я сражался за свою жизнь. А как насчет вдов, которых сделала ты?

Она протянула руку, и кончики ее пальцев обвели контуры раны на его лбу. «Проявление нежности, наконец-то, — подумал он. — Возможно, она не совсем забыла пустыню».

— Что со мной будет?

— Мой отец злится на меня за то, что я привезла тебя своим пленником, и он злится на тебя за то, что ты не умер от своей раны. Он желает твоей смерти, но не хочет брать на себя ответственность за нее.

Он попытался пошевелиться, но от этого усилия по плечу прошла еще одна судорога боли.

— Скажи ему, я сожалею о причиненных ему неудобствах.

— Он прочел послание, что ты привез от Хубилая. Это спутало все карты. Некоторые из полководцев моего отца говорят, что ты посол и с тобой нужно обращаться с уважением. Другие говорят, что раз ты вел переговоры с Хубилаем, тебя следует казнить. Есть и те, кто хочет оставить тебя в заложниках. Но имеет ли твоя жизнь какую-то ценность для Хубилая?

Он выдавил из себя дикую ухмылку.

— Скажи им, Император Катая любит меня как брата.

Она не улыбнулась. Что-то в ее выражении встревожило его.

— А каково мнение твоего отца?

— Мой отец склоняется к казни. Он говорит, что мертвые едят меньше. — Она вздохнула. — Я сделаю все, что смогу, чтобы его переубедить. Я найду способ тебя освободить. — С ней была деревянная чаша, наполненная водой. Она намочила в ней кусок тряпки и смыла засохшую кровь вокруг его глаза. Затем она промыла рану от стрелы, нежно, как возлюбленная. Даже сейчас, в его отчаянном положении, он ощущал тепло ее груди сквозь свою шелковую рубаху.

— Я все еще хочу тебя, видит Бог, — прошептал он.

Она не ответила.

— Ты слышала меня, Хутулун?

— Я могу промыть твои раны. Кроме этого, я ничего не могу для тебя сделать.

— Я должен знать. Ты совсем ничего ко мне не чувствуешь?

— Ты варвар с запада. Что я могу к тебе чувствовать? Я выйду замуж за сына хана, который сделает моих сыновей царевичами степи, как мой отец. — Она закончила свои манипуляции. Это была доброта, подумал он, хотя она и не облегчила его боли. — Рана чиста.

— Зачем твой отец мучает меня этой колодкой? Скажи ему, что если я так его донимаю, пусть делает, что хочет. Я не боюсь умереть.

— Я передам ему, что ты сказал. — Она встала и подошла к выходу из юрты.

— Я бы все отдал, чтобы лечь с тобой хотя бы на одну ночь, прежде чем умру.

— Тогда ты глупец, — сказала она и скрылась во тьме.

***

CX

Жоссеран носил канг всего несколько часов, а уже чувствовал, будто несет на своих плечах тяжесть собора в Шартре. Каждое малейшее движение было агонией. Боль и усталость вызывали грезы, которые не были сном, ибо сон был невозможен, но бредом, который переносил его из его ужасного положения обратно в пещеру над узким ущельем в Горах Солнца. «Разве ты не думал о нас, соединенных так, как Шива соединен со своей женой? Разве ты не думал иногда, что это твоя судьба? И моя?»

Он понял, что в юрте есть кто-то еще, и, подняв голову, увидел стоящего над ним Кайду, который наблюдал за ним. Возможно, это было оглашение его приговора. Скоро он узнает, как ему предстоит умереть.

Кайду стоял, уперев руки в бока, расставив ноги.

— Что мне с тобой делать, варвар? Мои полководцы говорят, я должен казнить тебя вместе с остальными.