Шелковый Путь (ЛП) - Фалконер Колин

— С остальными?

— Псами Хубилая. Они — предатели народа Синих Монголов и пятно на легенде о Чингисхане. Я повелел сварить их заживо.

Едва он это сказал, Жоссеран услышал, как его товарищей по несчастью ведут на смерть. Он надеялся, что Пьянице дали немного того черного кумыса, который он так любил, чтобы помочь ему перенести это испытание. Он слегка изменил положение, чтобы посмотреть в глаза другому мужчине.

— И что же заставляет тебя медлить на мой счет?

Крики истязаемых мужчин эхом разносились по лагерю. «А, они уже разогрели котел». Жоссеран не мог представить себе такой смерти. «Но я не стану молить о пощаде, — пообещал он себе. — Пусть они ломают мне кости одну за другой, я не стану молить. Дай мне, Боже, силы противостоять этим дьяволам».

— Быть может, я предложу тебе другой выбор, — выговорил Жоссеран.

Волчья ухмылка.

— Какой выбор ты можешь мне предложить, варвар?

— Позволь мне жениться на Хутулун.

Как быстро сошла с его лица ухмылка. Рука Кайду легла на меч у пояса. Жоссеран подумал, что тот сейчас же снесет ему голову. Но вместо этого хан удовольствовался тем, что поставил ногу на канг, вдавив его почти в землю и согнув шею Жоссерана между своими коленями.

— Ты вздумал играть со мной?

Жоссеран не ответил — не мог. Боль была невообразимой. С хрипом Кайду убрал ногу и отступил.

Жоссеран попытался поднять голову. Это было все равно что пытаться поднять на руки собственного коня. «Спина моя сломана», — подумал он.

Не в силах выпрямиться, он рухнул на бок. Он издал стон боли, весь его вес теперь приходился на правое бедро и колено.

— Пожалуй, я все-таки сварю тебя вместе с остальными, — прорычал Кайду.

— Я говорю… то, что говорю.

— Умереть можно по-разному, варвар. Ты сам себе жизнь не облегчаешь.

— Я предлагаю… испытание.

Он услышал колебание в голосе хана.

— Испытание?

— Скачки… Хутулун против… меня. Если я… выиграю, она станет моей… женой.

— И что ты тогда будешь делать? Заберешь ее с собой в варварские земли?

— Я… останусь здесь.

— Здесь? — Голос Кайду звенел от недоверия. — Зачем тебе оставаться здесь?

У Жоссерана не было на это ответа. И все же, почему нет? К чему ему было возвращаться? Найдется ли хоть одна душа, что прольет по нему слезу, если он не вернется в Акру?

— И что ты поставишь на кон? — спросил Кайду.

«Это агония от канга сводит меня с ума, — подумал Жоссеран. — Да простит меня Господь на небесах. Я промениваю все, что у меня есть, — тело и душу — на отблеск побрякушки, на шепотом данное обещание на базаре. Безумие».

— Многие юноши просили ее руки до тебя, — настаивал Кайду. — Не оборванные варвары-послы, а знатные татарские царевичи, и каждый ставил сотню коней в залог обещания взять ее в жены. Если Хутулун победит, а она, несомненно, победит, что можешь предложить ты?

— Свою… жизнь.

— Твоя жизнь и так мне принадлежит!

Крики начались снова. И долго человека варят?

— В данный момент… она еще у меня. Это все, что у меня… есть, поскольку ты еще не… решил, какова будет моя… судьба.

Кайду хмыкнул, возможно, скрепя сердце восхитившись мужеством Жоссерана.

— А если я скажу тебе, что намерен тебя отпустить? Ты все равно заключишь это пари?

Жоссеран не ответил. Как можно заключать такие сделки, когда голова и руки истерзаны кангом? Кайду кивнул одному из стражников, тот схватил край адского устройства и рывком поставил Жоссерана на ноги. Тяжесть вернулась в более сносное положение, и Жоссеран сдавленно всхлипнул от облегчения. Пока достаточно было и того, что он мог опереть канг о каркас юрты и на мгновение получить благословенную передышку от сокрушительного веса.

— Так вы отпустите меня, мой господин Кайду?

— Да.

— Тогда у меня есть чем сделать ставку. В конце концов, у меня есть жизнь, которой я могу торговать. Так мы договорились?

— Вот все, что мне от тебя нужно! — Послание Хубилая к командованию тамплиеров сунули ему под нос. Он разорвал его в клочья. — Мы не позволим узурпатору вооружиться с помощью Хулагу!

— Это ничего не меняет. Гонец и послание — одно и то же. Нельзя схватить одно, не ухватив другого. Если я вернусь в Акру, я сообщу моим господам и царевичу Хулагу обо всем, что видел и слышал. Для вас будет лучше согласиться на пари. В любом случае я останусь здесь. Отпускать меня было бы неразумно, милорд.

— Ты, конечно, знаешь, что лишь Хутулун, и только она одна, просит за твою жизнь!

Мгновение тишины, мгновение, чтобы улыбнуться. Он услышал, как произнес, словно откуда-то издалека:

— Поэтому мне и не нужна свобода. Мне нужна Хутулун.

— Ты глупец.

— Она мне тоже это говорила. Уверен, вы оба правы.

Кайду долго изучал его.

— Ты для нее диковинка, и это ее завораживает, потому что она шаманка и не похожа на других женщин. Ее тянет к вещам, которых те из нас, у кого нет дара, справедливо боятся. Но ты не для нее.

— Пусть она сама решает, — сказал Жоссеран.

Кайду на некоторое время задумался. Жоссеран слышал его дыхание, хотя и не мог поднять головы, чтобы заглянуть в глаза хану.

— Лучше бы ты умер сегодня, — сказал он наконец и покинул юрту. Снаружи доносился бой шаманских барабанов, нечеловеческие крики тех, кого варили и кто еще не был мертв.

***

CXI

Хутулун сидела на холме над лагерем, за пределами ореола ночных костров и защитного периметра кибиток. Она пришла сюда, чтобы побыть наедине с духами, под сенью Мирового Шатра, что этой ночью был подвешен к яркой точке Полярной звезды. Ее тело обдувал ледяной ветер.

Она не могла разобраться в сумятице, что царила у нее в душе. Она обхватила колени руками и прижалась лбом к кулакам. Она издала тихий вскрик, который вспугнул часового, дремавшего на своем коне где-то внизу.

Сколько она себя помнила, она ненавидела свой пол и все, что он олицетворял. В детстве она предпочитала общество братьев обществу сестер, и эта привязанность была закалена соперничеством. Она научилась превосходить их в охоте, в верховой езде, даже в борьбе. По мере взросления она делала все, чтобы завоевать расположение отца, хотя и чувствовала, что он улыбается ее братьям более благосклонно, чем ей. Наблюдая за лошадьми на пастбище, она узнала разницу между кобылой и жеребцом и поняла, что в этом и заключалась суть проблемы.

Но татарская женщина не сидит тихо и покорно, как китаянка с заплетенными волосами и лилейными ножками. Она задалась целью доказать отцу, что она выносливее, храбрее и искуснее любого в роду. Она упражнялась час за часом, день за днем, с луком и стрелами. И в последние два сезона она получила свою награду, ибо Кайду позволил ей скакать рядом с ним на охоте, даже дал ей в командование собственный минган.

Но она все еще была женщиной, и он ожидал, что она выйдет замуж и родит сыновей. И если так тому и быть, она пообещала себе, что однажды именно ее дети, а не отродье кого-либо из ее братьев, займут место ее отца как хана рода и владыки ферганских степей.

Но честолюбие ее предала слабость, о которой она и не подозревала. В союзе с этим варваром не было ровным счетом никакой выгоды, и все же она позволила себе его вообразить.

Она не могла понять, почему он испытывает к ней эту жажду. Когда он обнаружит, что она такая же кобыла, как и любая другая, он разочаруется, и тогда она станет бессильной — и как женщина, и как тот мужчина, которым она пыталась стать.

Так почему же она упорствовала в этой опасной игре?

Кайду рассказал ей о вызове, который бросил варвар. То, что он пошел на такое, сделал такую ставку ради нее, поистине ее поразило. Но она сказала отцу, что примет вызов. Он пройдет то же испытание, что и все ее женихи. Если она победит, он умрет; если победит он, она оставит седло и отдастся ему как жена мужу.

Что же будет?

Пусть завтрашний день решит.

***

CXII