Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

— Мои сокровища! Мои драгоценности! Все, что у меня есть! — причитал отчаявшийся богач. — Ох, зажгите огонь! Наверняка многое осталось в расщелинах! Арифрон, я требую обыскать и собрать хотя бы это!

— А я требую тишины! Или полетишь вслед за своим золотом! Огня! Еще чего! Спускаться и на галеру! Там будешь жаловаться и требовать! А сейчас — дальше, и живо! И так уже очень поздно!

Кериза спускалась смело, нащупывая ногой каждую следующую ступень, не отпуская рук, пока не вставала твердо. Она не несла никакой поклажи, была сильна, привычна к труду и тяготам, поэтому спуск давался ей легче, чем другим женщинам, изнеженным и не знавшим усилий. И все же даже для нее это был страшный путь. Вспотевшая и дрожащая, она наконец почувствовала под ногами какую-то доску, чья-то твердая ладонь поддержала ее, другая подтянула, и девушка поняла, что находится на палубе галеры.

— За мной! — пробурчал кто-то равнодушным, скучающим тоном. — Осторожно, пригнитесь, дверь низкая! Ну вот, страх позади!

Тяжелый занавес поднялся, и Кериза с минуту моргала, ослепленная и сбитая с толку светом. Хотя горела всего одна трехфитильная лампада, после царившего на дне расселины мрака это был слепящий свет.

Подняв веки, она увидела, что находится в помещении, похожем на то, что она знала по галере Зарксаса. Эта, однако, была обставлена с роскошью и несколько просторнее, но и здесь беглецы стояли в тесноте. Женщины поспешно поправляли волосы, одергивали столы и туники, осматривали оцарапанные руки. Становилось душно.

— Эй, Арифрон! — Хирам, молодой богач, дезертир из конницы Магарбала, хотел порисоваться перед женщинами своей решительностью. — Что это значит? Почему мы должны так толкаться? Где твой господин?

— Лично я не имею ничего против этой тесноты! — добавил он шепотом, наклоняясь к уху Елены, которую толстый Гимилькар почти прижал к нему. Хирам даже не пытался отодвинуться, напротив, его ладонь словно случайно легла на бедро женщины. Та лишь хихикнула, не возражая.

— Скоро вы сможете его приветствовать. Он укажет каждому место. Сейчас он занят. Мы должны немедленно выходить в море, чтобы к рассвету быть далеко.

— Как это? Мы уже плывем? — удивился кто-то. — Не слышно ни приказов, ни барабана келевста!

— Хе-хе, у нас все тихо, да гладко! Здесь, в нашей расселине, веслами пользоваться нельзя, слишком узко! Здесь только шестами отталкиваются от стен. А это делается тихо! А барабан? Наслушаетесь еще, наслушаетесь!

Через какое-то время галера заметно качнулась, что-то заскрежетало, и наконец ровный ритм длинной волны начал баюкать судно. Лишь тогда в каюту вошел Бомилькар, но как же он изменился! Таким его не знали, встречая в основном на пирах, где он был услужлив, подобострастен, с улыбкой сносил колкие насмешки и нескрываемое пренебрежение. Его богатства, сколь бы велики они ни были, еще не достигли той меры, чтобы гарантировать ему уважение, власть и… всеобщее молчание о начале его карьеры и способах наживы. Над ним насмехались женщины, среди которых он не мог найти любовницу, издевались щеголи, не скрывали презрения даже бывшие сотоварищи-геронты, а он сносил все с заискивающей улыбкой.

Тот Бомилькар, что стоял теперь перед ними, одетый в короткую, солдатскую хламиду, с мечом у бедра, был выпрямлен, уверен в себе и не утруждал себя улыбкой.

Он тотчас же заметил меч на поясе Хирама, который, как и все, сбросил плащ.

— Что это значит, Арифрон? — не здороваясь с гостями, набросился он на вольноотпущенника. — Почему у этого человека не отобрали меч?

— Не заметил под плащом, господин!

— Немедленно отобрать! Эй, слушайте все: у кого-нибудь еще есть оружие? Отдать немедленно! Ни у кого не должно быть оружия! У кого найдут, того немедленно за борт! Человека, не оружие! — пояснил он, зловеще рассмеявшись. И тут же резко повернулся к Эшмуназару:

— Это ты растерял свои драгоценности?

— Да, я как раз хотел пожаловаться на твоих людей! На этого вот вольноотпущенника! Он не захотел остановиться, высечь огня и…

— Правильно сделал! Никаких жалоб! Молчать! — рявкнул он, когда в сбившейся толпе начал нарастать ропот возмущения и удивления.

Торжествующе улыбаясь, он обвел глазами всю толпу. И заговорил медленно, словно упиваясь этим мгновением:

— Прекрасные дамы и достопочтенные господа! Чувствуете, как качается галера? Мы уже в море и удаляемся от берега. А вы, верно, знаете, что в море есть лишь один закон и одна воля — моя! Итак, сперва оружие! Все отдали?

— Ну разумеется!

— Ни у кого нет!

— Только у Хирама был! — поспешно заверяли они, что, впрочем, было правдой.

Бомилькар испытующе водил взглядом по стоявшим ближе всех, внезапно грубо растолкал первый ряд и подскочил к Стратонике, высокой и красивой дочери Бодмелькарта.

— А это что? — выкрикнул он и вырвал из пышных, уложенных на восточный манер волос девушки длинную, украшенную шпильку в виде стилета.

Стратоника, когда это было нужно ее отцу, изображала ревностную сторонницу жрицы Лабиту, агитировала, выступала с речами. В то же время она хотела ввести моду, чтобы «женщины битвы» носили в волосах кинжалы в знак своей несгибаемой готовности. Мода не прижилась, но Стратоника упрямо носила свою изящную безделушку. Не думая о том, что делает, она вколола шпильку в волосы и теперь, отправляясь в путешествие.

Бомилькар вырвал стилет вместе с клоком прекрасных, густых волос. С уст застигнутой врасплох женщины вырвался крик боли.

— А это что? Я предупредил: кто прячет оружие — за борт! Ты, сука, ты, блудница, ты, потаскуха! Я научу тебя насмехаться над моими приказами!

Каждый выкрик сопровождался ударом по лицу, резким, болезненным. Арифрон, тут же подскочивший, сноровисто выкрутил девушке руки за спину и обездвижил ее, а Бомилькар бил со всей силы. Что еще хуже — он при этом смеялся, и крики боли, издаваемые жертвой, казалось, лишь подстегивали его.

Через мгновение он вернулся на прежнее место у двери, откуда ему лучше всего было видно всех пассажиров — ошеломленных, перепуганных, все еще ничего не понимающих.

— Это был небольшой урок. Эту глупую девку следовало бы выбросить за борт, но я прощаю ее, ибо такова моя воля. А может, и для чего-то другого, о чем вы еще узнаете! Но сейчас не время для мелочей. Чувствуете, как неровно идет галера? Гребцов у нас мало. Вернее, пока гребут лишь мои надсмотрщики и люди из экипажа. Пора уже освободить их и начать плыть нормально.

— Так почему же ты этого не делаешь, Бомилькар? — спросил Эшмуназар, стоявший ближе всех и все еще относившийся к владельцу галеры с пренебрежением и высокомерием. — Мы ведь должны как можно скорее…

Он взвизгнул, хлестнутый кнутом Арифрона. Бомилькар даже не взглянул на богача, перед которым когда-то лебезил.

— Не разговаривать без моего разрешения! Запомните это! Кажется, вы уже поняли ситуацию?

Когда никто не ответил, а на лицах отражались лишь ужас и изумление, он коротко рассмеялся и приказал:

— Отдать свои сумки и прочие узелки! Арифрон, забрать и запереть в моих сундуках! Молчать! — взвизгнул он, подавляя робкий ропот протеста и сопротивления. — У кого найду хоть крупицу золота, тот повиснет за ногу на мачте! Да, отдавать все: кольца, ожерелья, серьги, что там у кого есть!

— Но, Бомилькар! — начал было Эшмуназар, в возмущении забыв о полученном уроке, и тут же опомнился, с криком ужаса закрывая голову руками.

— Молчи, пес! — бросился к нему Бомилькар. — Ты осмелился растерять золото! Мое золото! Столько талантов! Ты, жирный, мерзкий боров! Арифрон! За борт эту падаль! Эту кучу навоза!

Еще не понимая, еще не в силах понять, что все это происходит наяву, они видели, как вооруженные помощники Арифрона хватают и выволакивают скулящего толстяка на смерть. Лишь донесшийся с палубы вопль чудовищного ужаса, внезапно оборвавшийся, и возвращение равнодушных палачей заставили их осознать правду.

А Бомилькар, светлея лицом по мере того, как бледнели лица его «пассажиров» и глаза их стекленели от ужаса, продолжал повелевать: